Колдуешь? спросил Ромка.
Пытаюсь понять. Залогин даже не повернулся, продолжал свои манипуляции. Ведь в школе нам называлито ли формулу, то ли закон, как уменьшается сила света по мере удаления от источника. Какой-то квадрат расстояния или пропорция С тепломочевидното же самое
Оно тебе надо?
Интересно. Ведь принцип очевиден любому. Мы с тобой знаем: чем ближетем теплее. И светлей. Просто знаеми не думаем об этом. Вроде бы логично: зачем думатьесли знаешь? Но какого-то человека не устроило прокрустово ложе, к которому привыкли все, не устроило знание «что». Ему стало тесно. И он решил разобраться«как» Представляешь, насколько его энергия была больше нашей?
Ромка подошел, бросил пару веток в жар. Белое пламя вспыхнуло сразу. Какой-то квадрат расстояния Чушь собачья. Даже отвечать не стоит.
Кстати, я все хотел спросить Залогин наконец убрал ладони. Где ты научился водить так классно?
Ромка усмехнулся:
Да я всего второй раз в жизни сел на мотоцикл.
Не скажешь И когда же был первый?
Ромка ответил не сразу. Поделиться самым дорогим Но ведь как раз самое дорогое так хочется показать Это всегда рискно хочется
Три года назад У нас в осоавиахимовском клубе была мотоциклетка. Тоже немецкая. Старенькая: пятнадцатого года выпуска. И выжималасмешно сказатькилометров тридцать. Трещала!.. Когда тренер разрешил мне на ней прокатиться Ясное дело: ее пришлось восстанавливать недели две. Но тренер даже не ругался. «Ты родился для этой машины, сказал он. У тебя талант. Тебе надо в цирке выступать. Для публики»
А что ж он потом тебя к ней не подпустил?
Да я оказался в таком месте
7
Через сутки к ним прибился Чапа.
Собственно говоря, звали его Ничипор Драбына, он это сразу сказал, но как-то невнятно, словно выполнил формальность, хотя и знал наверное, что и в этот раз все будет как обычно, и что бесполезно настаивать, все равно не сейчас, так завтра он станет для своих новых товарищей просто Чапой, как был Чапой всю жизнь, с первых лет, как был Чапой для каждого встречного, словно это имя у него на лбу от рождения вырезали. Он был Чапаи этим сказано все. Он был не очень маленькимвровень с Геркой Залогиным, и уж куда сильнее Залогина, природа его не обделила; но и силачом его нельзя было назвать. Крепышвот, пожалуй, верное определение. Чапа был круглолиц и круглоглаз, с носом-бараболей; милое и немножко смешное лицо, довольно приметное; уж во всяком случае, когда видел его перед собой, не возникало сомнения, что сразу узнаешь его среди других. Еще следует отметить, что он производил впечатление типичного сельского простачка. Не недотепы; была в его глазах искра лукавства, которую Чапа старательно припрятывал, именно простачка; такой была его дежурная роль. Но лукавство трудно удержать под спудом. Отмечая свои маленькие победы, оно на миг снимает маску. При этом лукавству не нужно слов (поскольку нет нужды и в аплодисментах); ему достаточно выглянуть на миг: чтосъели этот миг свободы, миг без маски компенсирует затраты всей предыдущей игры.
Впрочем, не будем забегать вперед, изложим все по порядку.
Утро принесло приятный сюрприз: Тимофей был куда лучше, чем накануне. Подумать только! двадцать четыре часа назад, в коровнике, Тимофей без помощи не мог подняться на ноги, без помощи не мог пройти через коровник, и потом за весь день самостоятельно сделал разве что несколько шагов. Теперь это был другой человек. У него был другой, ясный взгляд; другие движения. «Ты погляди, как эта мазь затягивает раны! изумился Залогин, меняя повязки. Прямо-таки колдовское зелье»«Может, дело не только в мази? сказал Тимофей. Можетеще и в руках Стефании?»«Вы это о чем, товарищ командир?»«Когда она занималась мною, у меня было чувство, что от ее рук что-то идет. Какая-то сила»«И мне это же показалось», сказал Ромка. «Я-то грешным делом подумал, что тут дело в другом, сказал Тимофей, даже не взглянув на Ромку. Хоть она и вдвое старше, но ты же видел, какая женщина Да только потом, когда я вспоминал об этом, я уже не о ней думал, а об ощущении»
Чтоб не нести лишнего грузадоели картошку. Насчет пулемета сразу было ясно: придется оставить. Инструмент прекрасный, но тяжелый; хочешь забратьклади на это человека; да еще один должен нести цинки с патронами. А кто понесет личное оружие? ведь теперь у каждого было по автомату, да еще у Ромки пистолет CZ убитого лейтенанта. Кто понесет еду и одеяла? При этомчто самое главноеи Залогину и Ромке предстояло вести Тимофея Огневая мощьдело хорошее, но мобильностькуда важней.
С водой проблем не было, она сочилась из земли повсюду. Гора своей тяжестью прессовала подземный водоем, выжимала из него избыток. Вода была вкусноты необычайной, но тело не принимало больше пяти-шести мелких глотков. Очевидно, дело было не только во влаге. Тело не принимало больше потому, что в нем возникало ощущение наполненности. Открывались глаза, возвращался слух, возвращалась свобода и потребность что-то делать.
Поначалу Тимофей, переоценив свои силы, на эмоциональном подъеме попытался идти сам, и минут на десять его хватило, но затем он стал подволакивать ноги, и когда Ромка молча подставил свое плечопринял помощь.
Шли короткими переходами. Больше отдыхали, чем шли, но иначе было нельзя: не тот случай, когда нужно показать характер. Опять (в который уж раз!) сгодились уроки Ван Ваныча. Такое простое правило: никогдабез крайней нуждыне делай ничего через силу. Слушай себя! слушай подсказки души и тела! сколько раз мальчик Тима слышал эти слова. Что бы ты ни делал! как бы ни поджимало время! самое главное: почувствовать, когда необходимо сделать паузу, говорил Ван Ваныч. Почувствовал, что душа (а ее структура куда совершенней и тоньше, чем у тела, поэтому и усталость она чувствует раньше тела) начинает уставать, что ей нужен глоток свободы? прояви мудрость: доверься душеостановись. Потомдальше уйдешь. До следующей подсказки Командир заставы знал, что в отделении сержанта Егорова нет муштры в обычном армейском понимании этого слова. Впечатление было такое, что его пограничники больше отдыхают, чем занимаются боевой и физической подготовкой. Но и в кроссах, и на спортивных снарядах, и на стрельбище они всегда оказывались лучшими не только на заставе, но и в погранотряде. Поэтому командир заставы ни разу не сделал замечания сержанту Егорову; впрочем, и в пример другим сержантам и офицерам его не ставил: штучный товар не может быть образцом в массовом производстве.
Почему своего Учителя мы вспоминаем лишь тогда, когда нам трудно?.. Вопрос с готовым ответом. Любой из нас живет по собственным правилам (а как же иначе!); мы живем по собственным правилами платим за это сполна. Но когда устаем от боливдруг вспоминаем, что есть простые истины, соблюдение которых уберегает от болии в то же время позволяет остаться самим собой. Сначала вспоминаем подходящую случаю истину, и лишь затем человека, который ей научил
Короче говоряпограничники не спешили.
Оно и понятно: ведь свои были где-то рядом. Свои могли появиться в любую минуту, шел уже третий день войны, пора б уж и врезать фашистам по морде. Если бы не раны Тимофея, поход напоминал бы туристическую прогулку. Если бы не раныи не память о том, что им довелось пережить в предыдущие два дня.
Под вечер (до темноты было еще далеко, но они спускались с горы, запад был за спиной, и краски уже поблекли, подернутые серым флером) они вышли к мощеной дороге. Дорога была узкая, только-только, чтоб разъехаться двум повозкам, а уж грузовикам при встрече пришлось бы прихватывать обочины. Еще не так давно за дорогой следили, лещина и осинник по обочинам были вырублены, но последние два года этим никто не занимался, и молодая поросль местами поднялась уже метра на полтора.
Пограничники вышли на дорогу не сразу, посидели немного под буком, на гладком стволе давно умершего дерева. Судя по корявым ветвямэто был дуб. Но это было очень давно.
Пограничники ждали, однако никто не появлялся. Ясно, что если пойти по дороге влево, на север, то через два-три-пять километров выйдешь к шоссе, вдоль которого наступают немцы. Или уже контратакуют наши. Возможно, немцы наступают и южней, но это вряд ли: хотя Тимофею не довелось видеть карту этого района, логика подсказывала, что через горы никто не станет пробивать практически рядом два шоссе. «Пойдем вправо, сказал Тимофей. Если повезетдотемна успеем выйти к какому-нибудь хутору. Или селу»
На булыжнике ноги сразу напомнили, что весь день они трудились. Каждый шаг отдавался ноющей болью в костях стопы. Казалось, кости разъединились, каждая была сама по себе; кости плавали в отекших стопах, вздрагивая от каждого соприкосновения подкованных каблуков с камнями.
Сразу за первым же поворотом пограничники увидали, что впереди в сотне метров цвет дороги меняется. Когда подошлипричина выяснилась: дальше дорогу вроде бы хорошо протрясли. Ее камни потеряли сцепление, каждый был сам по себе; одни выпирали, другие провалились, а на границе целого и поврежденного участков дороги, с восточной стороны, брусчатка была разрушена совсем; некоторые булыжники, вмятые в землю, оказались в трех, даже в пяти метрах. Придорожный кустарник в этом месте был сжеван подчистую, земля изорвана и мечена характерными следами. «Тяжелые танки, сказал Тимофей. Он опустился на колени, потрогал следы, даже обнюхал их. Вчера прошли» Танки пришли с юга, а здесь свернули на узкий проселок, который спускался в заросшую дроком лощину. Танки могли быть только свои. Но почему они свернули? Ведь впереди, совсем близко, шоссе и немцы. Если ударить с фланга прямой наводкойможно столько накрошить
Непонятно.
Тимофей попытался думать, но ничего не получилось. Слишком мало информации, мысли не за что зацепиться. Да и силы почти на нуле. Были бы силыуж что-нибудь сообразил бы Хотелось одного: лечь, закрыть глаза, и открыть их только завтра утром. Но ведь мысль об этих танках, как заноза, не даст покойно отдохнуть
Тимофей поглядел на Ромку и Залогина. Им проще. Они ждут его решения, и от усталости им почти безразлично, каким это решение будет; главное, чтоб поскорей найти хорошее место для ночлега.
Если нет мыслейприходится ориентироваться на желания. А чего хочу я? спросил себя Тимофей, и вспомнил: ведь только что думал: хочу лечь и закрыть глаза
Пойдем по следу, сказал он. При этом Ван Ваныч неодобрительно покачал головой: опять упираешься рогом Но кроме мудрости и здравого смысла есть еще и интуиция; как говорил тот же Ван Ванычсамая высокая инстанция. На памяти Тимофея слово интуиция Ван Ваныч употребил то ли один, то ли два раза; обычно он говорилчутье. Это было понятно и не трудно запомнить: если говорит чутье, то можно не слушать, что говорят мудрость и здравый смысл, и логика, и желания. Главноеуслышать шепот чутья, как бы ни забивали этот шепот своими криками мозг и тело.
Каждая дорога куда-то ведетеще один экземпляр из коллекции Ван Ваныча. Этот проселок вел в чащу. Смереки сомкнулись ветвями, под ними было сумеречно, но сквозь ветви проглядывало небо. Небо остывало; при этом к нему возвращался цветвеселенькая голубизна. Но в ней уже наметился фиалковый оттенок.
И тут пограничники увидали танки.
Свои. Родные. Советские.
Танков было много.
Собственно говоря, пограничники увидали только пять-шесть штук, лесная теснина и слабеющий свет скрывали то, что находилось за ними; но в этих танках, в том, как они стояли, было нечто, подсказывающее, что онитолько часть, небольшая доля чего-то огромного
Ну вот и все. Пришли!..
Ромка и Залогин подхватили Тимофея, закинули его руки себе через плечи, побежали Вернеепопытались бежать, но Тимофей уже не мог быстро передвигать ногами, ноги не поспевали, поволоклись «Все, все, ребята, задыхаясь, выговорил Тимофей, но его слова не дошли до их сознания, они все тянули и тянули, и тогда он так придавил их плечи, что они остановились сразу. Уймитесь. Теперь-то куда спешить?..»
Они сели где стоялив пыль размолотой траками дорогисидели и смотрели. Как хорошо! Пока шли к своим, до этой минуты, они не загадывали: дойдутне дойдут. Они просто не думали об этом. Конечнодойдут Но вот дошлии оказалось, что в груди был какой-то комок. Дошлии комок расслабился, исчез, и стало так легко, такая тяжесть упала с души
Они сидели и смотрели на танки. Все телоот макушки до пятбыло заполнено сердцем. Чувство нельзя торопить, нельзя его комкать. Таких минут, как эта, не много наберется за всю жизнь. Впрочем, может быть и не мало, но чаще всего мы осознаем свое счастье лишь после того, как оно погасло.
Их счастье было недолгим.
В том, что они сейчас видели, в том, что происходило, что-то было не так. Их глаза, их уши рождали информацию, которая стучала в их мозги, пока наконец скорлупа не лопнула. И тогда до них дошло: что-то не так. Танков было несколько, возможно дажемного, но они не видели ни одного танкиста. Не слышали голосов. Их не остановил секрет у входа в лощину, не окликнул часовой. Для пограничника это самая первая, автоматическая информация, ведь до сих пор именно охрана была стержнем их повседневной жизни
Что-то не так
Они переглянулись. Слова были не нужнысейчас они думали одинаково.
Тимофей медленно передвинул свой автомат из-за спины на грудь, беззвучно поставил его на боевой взвод.
Залогин и Ромка были уже на ногах.
Рома, глянь, что там происходит
Ромка кивнул Тимофеюи исчез между стволами смерек.
Его не было долго. Можетпоказалось, что долго; наконец он появился. Он появился между танками, и Тимофей сразу заметил, что в Ромке что-то изменилось. Он шел как-то вяло, растерянно; как человек, из которого вынули пружину.
Он подошел, облизнул губы. Его не торопили: ведь видно, что человеку трудно говорить.
Никого, наконец выдавил из себя Ромка. Я даже не стал идти далеко Незачем.
Все погибли?
Нет. С каждым словом Ромке говорилось все легче. Просто никого нет. Ни одного человека.
Он помог Тимофею подняться. Странно, что раны не болели. Вдруг перестали отзываться толчками боли на каждый шаг, словно они отупели, или исчезли вовсе, корова слизнула И мысли куда делись мысли? Голова была пустой-пустой Глаза жили; они отмечали каждую мелочь на перемолотой траками земле, каждое пятно на коре смерек и осин (бессмысленная работа; вот когда мозги не думаюттогда и понимаешь, сколько работы проделывают ежесекундно твои глаза). И уши жили. Но не слышали ничего. Даже птиц не было слышно.
Танки стояли двумя рядами, напротив друг друга. Возле каждого были следыкак они разворачивались на месте и пятились с дороги, освобождая проезд. А потом что-то из танков ушло. Будь это обычная остановка, даже на долго, даже на очень долго, с танками ничего бы не произошло. Ну поржавели бы немножко, эка невидаль! бывает А тут и суток не прошловедь только вчера это случилось, но оказалось, что много и не надо. Очевидно, в танках сразу начался этот процесс, эта трансформация (сразу, как до них дошла сущность происшедшего): из них уходила, вытекала, испарялась готовность к отпору, к удару, к терпениюготовность к проявлению силы, и сейчас это были уже не боевые машины, а часть окружающего леса, такие же, как валуны и умершие, пожираемые трупоедами-лишайниками, истлевающие огромные деревья. Танки пока не умерли совсем, но они уже смирились, они уже приняли новую свою судьбу, уже искали свою неотделимость от окружающего леса.
С краю стояли знакомые со школы БТ-5. Вот такой сходу перелетал через провал моста в фильме «Трактористы». Или это был «Парень из нашего города»? Наверноетак Эти танки часто появлялись в спецвыпусках кинохроники и на фотографиях в «Правде» и «Красной звезде»: Халхин-Гол, озеро Хасан. А вон тот танк, что сразу за ними, массивный, трехбашенный, с короткой пушкой, это ведь Т-28!..
Возле крайнего танка Тимофей остановился, прикоснулся к броне, провел по ней рукой. Потом приложил ладонь к броне; не прижалименно приложил. Тимофей не думал о том, что именно надеется почувствовать, но такое желание возникло, вот и потрогал. И не почувствовал ничего. Ни холода, ни жесткости. От танка вообще ничего не передалось
В нем уже не было души.
Это было как измена.
Или шаг в пустоту.
Тимофей хотел видеть их всеи пошел вперед. Они прошли повороти застыли. Сколько видел глазс обеих сторон дороги стояли танки. Здесь был не батальон, не полк и даже не бригада. Пожалуйдивизия. Аккуратные, без вмятин на броне, без следов гари, даже без царапин. Хоть сейчас на парад, на Красную площадь. Вчера был второй день войны, вчера эти танки сюда свернули (или сегодня?); значит, по немцам вся эта армада, которой по силам было проломить дорогу до Кракова или до Варшавы, не сделала ни одного выстрела