Черты лица Штайнера как будто окаменели. Его глаза недовольно сузились, и Шнуррбарт поспешил извиниться.
Я не хотел наступать на больную мозоль, сказал он, уже пожалев о том, что, видимо, задал неподходящий вопрос. Штайнер и раньше давал понять, что на подобные темы говорить он не любит. Но, в конце концов, они воюют вместе уже более трех лет. Что плохого в подобном невинном вопросе? Шнуррбарт раздраженно принялся выколачивать трубку о ножку стола, после чего торопливо засунул ее в карман. Если Штайнер не хочет разговаривать, никто из него ничего не будет клещами вытягивать, подумал он и зевнул.
Пожалуй, немного вздремну, пробормотал он. Я чертовски устал.
На этот раз Штайнер смягчился.
Погоди! произнес он и быстро оглянулся на спящих солдат. Затем положил руку на стол и подался вперед:У меня была девушка, но она умерла.
Последовавшая за этим признанием тишина прерывалась лишь воем вьюги и порывами ветра, обрушивавшимися на дверь. Казалось, будто в нее стучит чья-то сильная рука. Вот, оказывается, как, подумал Шнуррбарт, пытаясь сохранить на лице выражение бесстрастной вежливости. Он привалился спиной к стене, скрестил ноги и спокойно встретил испытующий взгляд Штайнера.
Могу представить себе, каково чувствовать такое, осторожно произнес он и замолчал.
Снова стало тихо. Затем где-то рядом разорвался артиллерийский снаряд. Стены блиндажа содрогнулись от взрыва. Кто-то из спящих солдат простонал и пробормотал что-то неразборчивое. Шнуррбарт бросил взгляд на дверь. На полу возле порога нанесло полоску снега.
Нет конца этому проклятому снегу, пробормотал он. Штайнер ничего не ответил, и, наконец, Шнуррбарт снова повернулся к нему и спросил:Как ее звали?
Анна.
Шнуррбарт кивнул:
Хорошее имя. Что с ней случилось?
Она трагически погибла, коротко ответил Штайнер, и его собеседнику показалось, что больше ничего он не узнает. Шнуррбарт почесал затылок, думая о том, как бы перевести разговор на другую, более подходящую тему. Но Штайнер и на этот раз опередил его. Указав на дверь, он сказал:
Погода была такая, как сейчас. Мы вдвоем часто ходили в горы. Когда мы поднимались к вершине, неожиданно разразилась снежная буря. Она поскользнулась и Он замолчал, устремив взгляд на мерцающий огонек свечи. Пауза снова затянулась. Шнуррбарт втянул голову в плечи и заговорил:
Ужасно. Когда это случилось?
В тридцать восьмом. Незадолго до начала войны.
Пять лет назад. Мне кажется, что это было очень давно.
Может быть, для тебя это было давно, отозвался Штайнер и покачал головой. Для меня это было как будто вчера. Вчера, и сегодня, и всегда. Прядь черных волос упала ему на лоб. Он смахнул ее нетерпеливым движением. Понимаешь, это была моя вина, только моя. Я отпустил ее, вот эти руки, которые ты видишь, отпустили ее. Когда ты пережил такое, то никогда уже об этом не забудешь.
Его лицо неожиданно сморщилось, как будто в него плеснули кислотой. Лучше было бы мне не затевать этот разговор, подумал Шнуррбарт. Испытывая почти физически неловкость, он полез в карман за трубкой и тут же набил ее. В печке потрескивали поленья и стреляли головешки. Спустя какое-то время молчание показалось ему почти осязаемым. Он оперся локтями о стол, откашлялся и, наконец, заговорил:
Я понимаю, что ты имеешь в виду. Для тебя это адские муки. Но нельзя всю жизнь терзаться чувством вины.
Штайнер медленно поднял голову и внимательно посмотрел на Шнуррбарта.
Всю жизнь? спросил он и повернул голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Затем издал короткий смешок:Нет, не всю жизнь. Я думаю, что все прекратится, когда я снова встречу ее.
Встретишь ее? недоуменно переспросил Шнуррбарт.
Конечно. Можешь считать меня сумасшедшим, но я точно скажу тебе, что когда-нибудь встречусь с ней снова. Если я все еще здесь, то и она тоже должна быть здесь. Когда война закончится, наши пути обязательно где-нибудь пересекутся.
Этого придется подождать, заметил Шнуррбарт.
Штайнер кивнул:
Каждый ждет до тех пор, пока есть надежда.
После этих слов оба замолчали. Паузу первым нарушил Шнуррбарт:
Допустим, что ты все-таки не встретишь ее. Что тогда?
Что тогда? переспросил Штайнер.
Я имею в виду, что ты будешь делать, если все-таки не встретишь ее?
Штайнер сделал небрежный жест.
Если я переживу войну, то обязательно встречу ее. Если же погибну Он встал, подошел к крошечному окошку и выглянул наружу.
Шнуррбарт вынул трубку изо рта и принялся задумчиво разглядывать собственные сапоги. Подняв голову, он заметил, что Штайнер насмешливо посматривает на него.
О чем ты думаешь? спросил он.
Шнуррбарт почувствовал, что тот нарывается на ссору.
Так, о разном, ответил он и пожал плечами.
Перестань, лучше не думай, пренебрежительно посоветовал ему Штайнер. Все равно ничего не поймешь.
Почему это?
Не поймешь, и все, с непредсказуемой злостью проговорил Штайнер. Вам, олухам, не понять этого.
Послушай!.. начал Шнуррбарт, но Штайнер резко оборвал его:
Выолухи, вы не можете представить себе, что такое женщина и что она может значить. Для вас женщинаэто лишь создание, с которым можно перепихнуться. Голос его принял угрожающие обертоны, и несколько разбуженных им солдат приподнялись на своих койках. Они сонно посмотрели на тех, кто потревожил их покой. Кто-то пробормотал:
Успокойтесь, черт вас побери! Дайте поспать!
Штайнер резко отделился от стены и сделал четыре больших шага к койке проснувшегося.
Заткнись, идиот! прорычал он. Вам только спать да жрать!.. Он не договорил и, посмотрев на заспанные лица солдат, вернулся обратно.
Когда он направился к двери, Шнуррбарт схватил его за руку.
Если тебе нравится верить в подобные вещи, то пожалуйста, тебя никто не отговаривает! понизив голос, произнес он. Но ты несправедлив к своим же товарищам.
Штайнер смерил его тяжелым взглядом и неожиданно спросил:
А к тебе? К тебе я тоже несправедлив? Он развернулся и вышел из блиндажа.
Вспоминая этот эпизод, Шнуррбарт каждый раз испытывал смешанное чувство неловкости и удовлетворения. Он укрепился во мнении, что неверное слово, сказанное вовремя, может сделать любые будущие отношения со Штайнером невыносимыми. Как бы то ни было, но они все-таки сблизились. Не настолько, как ему хотелось бы, потому что Штайнер больше никогда не допускал вспышек гнева. Во взводе никто не мог похвастаться тем, что пользовался его доверием и выслушивал откровенные признания. Штайнер дал понять всем, что не желает ни с кем сближаться и не имеет ни перед кем никаких обязательств. Он ни с кем не делился своими мыслями, даже в таких ситуациях, как эта, когда он, никому ничего не сообщив, отправился в разведку, результат которой может быть совершенно непредсказуемым.
Эта мысль вернула Шнуррбарта из мира грез на землю. Вздохнув, он посмотрел вперед, на бруствер окопа. Ночь была темная. Казалось, будто окружающий мир обсыпан густым слоем печной сажи. Он бросил взгляд на светящийся циферблат часов. Оказывается, воспоминания отняли у него более двадцати минут. Шнуррбарт торопливо вылез из траншеи, несколько секунд постоял, прислушиваясь, затем направился к блиндажу.
Из темноты неожиданно выросла какая-то фигура, устремившаяся прямо к нему. Он узнал Голлербаха.
О Штайнере что-нибудь известно? поинтересовался Шнуррбарт.
Нет, ничего. Одному дьяволу известно, где он.
Скверно, проворчал Шнуррбарт. Вечно он затевает игру в прятки. Мог бы взять с собой кого-нибудь из наших.
Голлербах пожал плечами:
Ты же его знаешь.
Хотя Шнуррбарт не маленького роста, Голлербах все равно был выше. Он стоял с непокрытой головой, и его светлые, почти белые волосы были хорошо заметны в темноте. Вместе с Крюгером он был во взводе одним из немногих «стариков». Это был уравновешенный, легкий в общении солдат. Отличался он тем, что в каждый привоз почты ему всегда доставалось письмо от его девушки. Однако за последнюю неделю почту в батальон не привозили, и Шнуррбарту вспомнились недавние слухи о масштабном окружении, в которое попала вся кавказская армия. Хотя он не слишком доверял подобным разговорам, ему было ясно, что такую перспективу не следует исключать. Их еще ждет множество неприятных сюрпризов. Жаль, что Штайнера здесь нет, подумал он, но вслух сказал следующее:
Он упрям, как осел.
После того как он вернулся из отпуска, у него все время скверное настроение, заметил Голлербах. Хотел бы я знать, что с ним там случилось.
Я бы тоже. Последние месяцы Шнуррбарт думал об этом почти постоянно.
Во всяком случае, продолжил Голлербах, он, должно быть, малость побрыкался, иначе его не понизили бы в звании с фельдфебеля до рядового и на четыре месяца не перевели в штрафной батальон.
Шнуррбарт задумчиво почесал живот. Ему не особенно хотелось углубляться в разговор на эту тему. Во взводе кое-что слышали о Штайнере, однако причины его разжалования в рядовые до сих пор оставались загадкой.
Все гораздо проще, чем ты думаешь, ответил он бесцеремонным тоном. Наверняка сболтнул лишнее и поплатился за это.
Верно, вполне может быть, согласился Голлербах. Шнуррбарт мысленно подсчитал месяцы. Штайнер вернулся в роту ровно полгода назад. Его ранило в боях под Изюмом, и он получил отпуск по ранению. Дома, по всей видимости, случилось нечто такое, о чем он отказывается рассказывать. Во всяком случае, произошедшее привело к тому, что его перевели в 500-й штрафной батальон. Пробыв там четыре месяца, он получил чин фельдфебеля и полгода назад снова объявился в своей старой роте, еще более замкнутый, чем прежде. Шнуррбарт вспомнил, как на все вопросы он лишь равнодушно пожимал плечами. Вскоре всем это надоело, и расспросы прекратились. Во всяком случае, безумный ритм событий последних недель мешал ему сосредоточиться на настоящем. Отступление от Туапсе на нынешние позиции уже больше нельзя было назвать «гибким сокращением линии обороны». Это, скорее, походило на начало конца. Думая об этом и о Штайнере, Шнуррбарт вздохнул.
Пожалуй, нам придется искать его, сказал он.
Я тоже так думаю. Но где же его найдешь в такой темноте? Да и русские никуда не делись, они совсем близко.
Шнуррбарт был вынужден согласиться с этими доводами. Он подхватил патронную ленту, вставил ее в приемное отверстие и сказал:
Почему бы тебе не вернуться в блиндаж? Там немного согреешься. А я пока останусь здесь и понаблюдаю за местностью. Если что-то случится, ты знаешь, где я.
Голлербах кивнул и устало зашагал к блиндажу.
Теперь спала уже большая часть солдат. Один лишь Дорн все так же сидел за столом. Поскольку ему через час предстояло сменить в карауле Дитца, уже не имело смысла ложиться спать на такое короткое время. Кроме того, его вот уже несколько дней подряд мучили сильные желудочные спазмы, от которых он никак не мог уснуть. Вероятно, они были вызваны скудным рационом питания.
Он бросил взгляд на скромную обстановку блиндажа и вздохнул. Две недели они вкалывали до седьмого потавырыли землянку, привезли лес из ближних деревень, плотничали, устроили лежаки; короче, сделали все мыслимое для того, чтобы обустроить свое жилище. Теперь же приходится оставлять то, что досталось таким тяжелым трудом. С одной стороны, нет ничего особенного в таком жилищеобычная землянка. Но для всех них, привыкших к тяготам солдатской жизни, это было нечто большее. В этой необычной стране бескрайних просторов блиндаж казался им подобием родного дома, и как к родному дому они успели привязаться к такому непритязательному жилищу.
Теперь им приходится сниматься с места и отправляться в новый неизведанный край, часть этой огромной страны, к которой еще предстоит привыкнуть. Какие опасности ждут их впереди? В сообщении Штайнера не было ничего утешительного. Кто знает, где они проведут следующую ночь?
Дорн вздохнул и посмотрел на часы. Пора заступать в караул. Он встал, надел каску, взял винтовку и вышел наружу. Подняв голову, увидел, что идет дождь, и тут же ощутил капли влаги на своем лице. Затем осторожно поднялся по скользким ступенькам. Его очки тотчас запотели. Он снял их и попытался привыкнуть к темноте. В нескольких шагах от входа он наткнулся на Дитца, который стоял, прислонившись к стволу дерева.
Уже пришел? спросил Дитц.
Пора, ответил Дорн.
Дитц приблизился к нему на шаг и, стуча зубами, произнес:
Паршивая погода.
Затем поправил на плече ремень винтовки и зябко передернулся.
Замечательное времечко для ночного караула, сыронизировал он. Ты представь себе, каково было бы совершать тридцатикилометровый марш-бросок в такую погоду по болотам.
Да уж, ничего хорошего, согласился Дорн.
Хотя бы дождь поскорее прекратился, посетовал Дитц, пытаясь разглядеть выражение лица собеседника.
Затем оба замолчали, вглядываясь в темноту. Дождь шел не переставая. С деревьев постоянно капали крупные капли и громко шлепались о палую листву. Дорн натянул на голову поверх каски плащ-палатку и прислонился к дереву.
Ладно, не бери близко к сердцу, посоветовал Дитц и, дружески хлопнув Дорна по плечу, скрылся в блиндаже. Прошло несколько минут. Темнота, похоже, сделалась еще гуще. Откуда-то из леса донеслось уханье совы. От порыва ветра содрогнулись деревья, и слетевшие с листьев капли как град забарабанили по плащ-палатке. Дорн сдвинул каску на затылок и, напрягая зрение, попытался вглядеться в ближнюю стену леса. Его бинокль находился в кармане. В такую погоду от него мало пользы.
«Что же могло так задержать Штайнера?»подумал он.
Желудочные спазмы усилились. Дорн прижал кулак к животу и задержал дыхание. На несколько секунд боль ослабла, однако когда он убрал кулак, она вернулась с удвоенной мощью. Дорн согнулся пополам и, когда почувствовал облегчение, присел на корточки. Стало немного лучше. Он оперся подбородком на сжатую в кулак руку и ощутил небритую кожу лица. Оно было влажным и липким. Мерзость, с отвращением подумал он. Все мерзкотело, нижнее белье, короче, все. В следующее мгновение Дорн оперся обеими руками о бедра и опустил голову. Винтовка соскользнула вниз и оказалась у него между ног. До его слуха снова и снова доносились какие-то странные звуки, но он был в таком подавленном состоянии, что не обратил на них внимания. У него возникло такое ощущение, будто его главный страх, который уже давно не покидал его и, как ему представлялось, стал неотъемлемой частью его естества, отделил его от окружающего мира плотной завесой тупого равнодушия.
Его голова опускалась все ниже и ниже. Губы разжались, и Дорн почувствовал, как слюна потекла по подбородку. Подобное состояние принесло ему злобное тупое удовлетворение, позволив полностью расслабиться, забыть обо всем. Я именно такой, подумал он. Если бы Мария могла увидеть меня в эту минуту. Мысль о жене мгновенно оживила его. Он поднял голову и закрыл рот. Мария, подумал он, Мария, Бетти, Юрген. Юрген в этом году пойдет в школу. Дорн резко встряхнул головой, удивляясь тому, как быстро летит время. Затем попытался представить себе, как жена каждое утро отводит Юргена в школу. Он радостно улыбнулся, и улыбка задержалась на его губах, даже когда ему вспомнилось нечто не слишком приятное. У него есть Бетти, дочка, она на два года моложе Юргена, серьезная спокойная девочка, очень похожая на Марию. Она довольно болезненная и не похожа на других детей своего возраста. Врачи говорили, что Бетти нужно отправить на несколько месяцев в санаторий, куда-нибудь в сельскую местность. Если бы только не было войны. Не может же она продолжаться вечно, вот только знать бы, когда она закончится.
Он все еще думал о семье, когда чья-то рука больно схватила его за плечо и рывком подняла на ноги. Парализованный страхом, не до конца понимая, что происходит, он впился глазами в лицо Штайнера.
Экзистенциальная философия, Профессор, холодно произнес Штайнер, предполагает существование. Ты не сможешь существовать далее, если будешь спать на посту. Бери винтовку!
Высвободившись от его хватки, Дорн нагнулся за лежащей на земле винтовкой. Выпрямившись, он увидел, что Штайнер прислушивается к шороху леса.
Ты можешь нести караул сидя, но не смеешь при этом спать, сказал он, повернувшись к Дорну.
С этими словами Штайнер направился к блиндажу и скрылся в нем. Через несколько минут он вышел из него, неся одеяла и плащ-палатки. Разложив их на земле, он накинул на плечи плащ-палатку и сел возле ствола дерева.
Садись рядом! приказал он Дорну. Ночью лучше всего вести обзор снизу.