Но как же тогда статья? Там так наверно, я глупо выгляжу, хлопая глазами, но она милосердно пускается в объяснения.
Это же медиа-технологии. Фотки выудили, а статью написал явно профессионал, по всем канонам, кинково, с ключевыми словами. Так что на счёт вариантов?
Я пожимаю плечами. Славка тоже сказал, что всё этопроплачено и неправда. Так есть ли смысл тогда в этом мусоре искать какие-то зацепки?
Забей! Только время зря потратим.
«Да все нервы себе вытреплю», добавляю про себя.
Надо выкинуть это всё из головы. Сходить проветриться, воздухом подышать. Толку бегать по этой комнатушке да слушать попсовые песенки. Стас говорил, что я могу свои книги забрать, когда вернусь, вот до дома и съезжу. Хоть недолго в родных стенах побуду, если повезёт.
Нахожу на дне чемодана ключи, и даже от их вида такое чувство, что меня там ещё ждут. Мои испанские поэты, мои воспоминания, моя уверенность в том, что всё будет хорошо. Именно её мне сейчас больше всего и не хватает.
Ты куда? кричит мне в спину Учёная Белка.
Надо! кричу я в ответ. И это самое правильное слово и самое ёмкое из моих ощущений.
Бегу вверх по лестнице своего бывшего подъезда, перепрыгивая через две ступеньки, словно меня там ждут. Но перед дверью, знакомой до последнего гвоздика в потрескавшейся обивке, замираю. Сердце стучит как кузнечный молот, заглушая звуки, что я пытаюсь уловить, прижимаясь ухом к дерматину. Тишина. Неуверенно жму на звонок. И когда его трель замолкает, так и не вызвав изнутри никакой реакции, достаю свои ключи.
Ну, давай же! Давай! Открывайся! Трясущимися руками пытаюсь провернуть ключ. И замок щёлкает
Вика? женский голос заставляет меня обернуться.
Алла Константиновна, даже забываю я поздороваться с соседкойтак неожиданно её появление.
Вика! Вернулась? радостно всплёскивает руками пожилая женщина, которая, кажется, уже не живёт в этом старом доме, а сам дух его. Ох! А Александра Юрьевича нет.
Александра Юрьевича?! озадачиваю я её своими выпученными глазами и своим вопросом, но она игнорирует то, чего не понимает, и продолжает своё.
Он попросил меня кормить кроликов, а сам, может, уехал, может, по делам, не реагирует она ни на моё крайнее удивление, ни на ступор, в котором я застыла, пытаясь осознать услышанное. Вот уже неделю как не появляется. Сейчас.
Я ничего не блею я, когда она вдруг словно забывает про меня и идёт в свою квартиру, шаркая тапками.
Вот балда старая, разворачивается она с полпути. Хотела сходить за ключами. У тебя же свои!
Её узловатый палец показывает мне за спину, когда дверь, подхваченная сквозняком подъезда, сама со скрипом открывается.
Шагаю в свой новый старый дом, начисто забывая про соседку.
Запах родного жилья, привычный, любимый и незнакомый одновременно пробивает до слёз. А вещи Алекса, раскиданные по квартире, заставляют закусить губу, чтобы не разрыдаться в голос.
Ну, ты тут сама тогда. Я потом зайду, спешит ретироваться Алла Константиновна. Не слышу, как за ней закрывается дверь.
Бреду, ведя рукой по стенамдаже их существование кажется мне сейчас невероятным. Поднимаю брошенную на стул рубашку Алекса. И, зарывшись в неё лицом, опускаюсь на пол. Ноги отказываются меня держать. Мозг отрицает реальность. Эмоции зашкаливают на такую высоту, что мечутся там, как перепуганные чайки в синеве, словно не понимают где низ, а где верх, где бездна моря, а где бесконечность небосвода. Я падаю или лечу? Я с крыльями или это лёгкость безумия?
Алекс! Вдыхаю знакомый запах. И не могу им надышаться. И слёзы сами текут и текут. Алекс!
Ну как я сразу не догадалась, что это он купил мою квартиру? Как? Ведь видела это его подозрительное равнодушие. Чувствовала, что он что-то умалчивает. Понимала, что неспроста Стас отводит глаза и отмахивается на все вопросы о покупателе. Но ведь втемяшила себе в голову, что Бергжестокая бездушная сволочь. И словно мне в глаз попал осколок кривого зеркалав таком искажённом облике и видела человека, которого люблю больше жизни.
Хотя он всё же сволочь! Прижимаю руку к животу. К нашему животу. Какая же он сволочь! Вытерев слёзы, несколько раз глубоко вздыхаю и наконец осматриваюсь.
Бабушкин стол переставлен к окну. А у стены теперь стоит огромная клетка.
Мои пушистики, достаю бесстрашного Пигмалиона. Галатея всегда была пугливее, но и она высовывает любопытный нос. Зарываюсь носом в мягкую шёрстку. Мои любимые зайки!
Правда, стойкий запах не позволяет их долго тискать. Надо бы клетку хорошенько почистить. Всё же мужчина и подслеповатая старушкане самая лучшая забота о беспокойных зверьках. Но это мелочи! Это такие мелочи!
Отпускаю сладкую парочку побегать по квартире. И сама отправляюсь с обходом.
Ну, что ж! Типичное холостяцкое жильёвот во что превратилась моя бывшая квартира. Продукты из ближайшего супермаркета, грязная посуда, заплесневевший суп. Сумки с моими вещами, мятые рубашки, незастеленная кровать.
«Ай-яй-яй! Кто-то явно ел в постели», смахиваю сухие хлебные крошки с простыни, а потом падаю ничком на примятое его телом одеяло. Ничто так вкусно не пахнет как туалетная вода Алекса на моей подушке. Только где же он сам? И тревожные мысли не позволяют мне расслабится в хранящей его одиночество квартире.
Мой старый письменный стол завален рабочими бумагами «Гладиатора». Перебираю несколько счетов, какие-то бухгалтерские выкладки, договора. Тёмный лес для меня. К сожалению, его ноутбук сел. Втыкаю его в розеткутам наверняка будет какая-нибудь информация. Купленные билеты, ссылки на сайты, на которые он заходил, переписка в конце концов. Но пока изображение батареи на экране показывает красный уровень заряда, заглядываю в ящики стола. Может, хоть в них что-нибудь сохранилось.
И первая же находка заставляет меня в ужасе сесть на пол. Его паспорт, банковская карта, загранпаспорт. Нервно сглатываю. Военный билет, диплом, свидетельство о бракевсё, все его документы, вся его жизнь. Его телефон. Ещё хранящий отпечатки его пальцев на стекле экрана, потухший, мёртвый.
Алекс!!! Я зажимаю рот рукой, чтобы не закричать. Нет, нет, нет. Только не паниковать! Я конечно, понимаю, что у человека, вышедшего из дома без денег, телефона и паспорта мало шансов отправиться куда-то путешествовать, но нет! Нет! Он не мог так быстро сдаться. Он искал меня. Он ждал. Он должен был бороться, чёрт побери! Даже если вся прежняя жизнь покатилась под откос.
Нет, пациент с таким именем в нашей больнице не зарегистрирован, сообщает равнодушный голос и отключается, не оставляя мне ни единого шанса. Я достала свой старенький ноутбук и обзвонила все подряд лечебные учреждения, все больницы, поликлиники, госпитали, все, где только брали трубку.
И я боюсь смотреть на эту страницу, но пальцы всё равно набирают в поисковике слово «морг».
Господи, как их много-то!
«Мамочка, пожалуйста! вытираю я льющиеся ручьём слёзы. Пожалуйста, только не морг! Пусть больной, хромой, инвалид, пусть всё что угодно, только не морг! Пусть другая баба, хоть десять, хоть все! Я соглашусь, прощу, забуду и, клянусь, приму любой его выбор, только не смерть».
С третьего раза всё же попадаю в нужные цифры и даже слышу гудок, когда звонок входной двери заставляет меня подпрыгнуть на стуле.
Танатологический отдел отвечают мне в трубку, но я отключаюсь и распахиваю дверь.
Викуль, тут к тебе, Алла Константиновна представляет мне пожилую женщину, которую я первый раз в жизни вижу.
Александр Юрьевич просил взять кое-какие вещи, переминается она смущённо на пороге.
Господи, он жив! хватаюсь я за косяк, но она подхватывает меня быстрее, чем я успеваю сползти вниз.
И гладит меня по спине, пока я рыдаю, не в силах успокоиться. Не в состоянии поверить, что весь этот ужас последних часов для меня закончился.
Он просил ещё телефон, маленькая, жилистая и очень бойкая старушка бегает за мной по квартире со списком, пока я собираю вещи.
Телефон сел, вырываю из гнезда зарядку. Но пару звонков сделать ему хватит. Бросаю его в сумку, уже засовывая ноги в кроссовки. Что-то ещё?
Значит, вот вы какая, Вика, хмыкает она как-то неопределённо, то ли с разочарованием, то ли с удивлением. А он вас звал. Все дни, что был без сознания только одно имя и твердил: Вика! Вика!
И пока мы едем в её тарахтящей машинке к частному госпиталю, в который, оказывается, забрали Алекса, она мне рассказывает, что с ним произошло.
Сотрясение мозга, травма головы, сломаны нос и рёбра, отбиты почки. Думали, не выкарабкается, но он ничего, сдюжил. Сегодня первый раз встал, поглядывает она на меня мимоходом. И мне всё время кажется, что хочет ещё что-то добавить, но не решается.
Главное, что он жив, повторяю я как мантру, уверенная на все сто в своих словах. А с остальным мы справимся.
И только в дверях его палаты, до которой доводит меня эта добрая женщина, мне становится немного страшно.
В тусклом свете ночника я вижу только его очертания на кровати. Но чем ближе подхожу, тем сильнее убеждаюсь: это он, он. Сердце рвётся из груди. Я не знаю есть ли здесь стул. Это неважно. Я встаю на колени возле кровати. Я беру его за руку.
Алекс!
Полина?
11. Алекс
Нет. Не Полина.
Я слышу этот голос или он мне мерещится?
Вика?! От лекарственной сонливости в глазах плывёт, но, чёрт побери, это она! Девочка моя!
Она бросается мне на шею быстрее, чем я успеваю подскочить.
Алекс!
И я слышу её дыхание, частое, прерывистое. Чувствую её духи. И словно пахнет весенним городом, и зеленью юной листвы, и клубничным вареньем, и сеном, и домом, и счастьем, и свободойвсем, что я так люблю. И немного жареной капустой. Но это явно из коридора.
Ну-ну, глажу её по спине. По такой худенькой спине, с выступающими позвонками, словно её год не кормили. Не надо плакать, сокровище моё. Всё хорошо. Теперь точно всё хорошо. Ай! дёргаюсь от ледяных пальцев, которыми она меня ущипнула.
Это тебе за Полину! отстраняется она, вытирая слёзы.
Это медсе Чёрт, да зачем я вру-то! Она
Но тонкий пальчик накрывает мои губы.
Тс-с-с! Всё потом.
«Ну, потом так потом», целую я этот любимый пальчик. И этому миру словно добавили красок. Белоснежная белизна потолков. Слепящая яркость ночника. И этот вечер за окном или ночь господи, какая разница, когда она рядом. Рядом!
Ты вернулась? перехватываю её руку и прижимаю к щеке. Но моя девочка морщится от колючей щетины, поэтому спускаю её пальцы ниже, к горячей шее.
Я не могу без тебя.
Я тоже, тяну её за руку к себе, укладываю на груди, целую в макушку, но она поднимает голову и тянется к губам.
«Девочка моя! В этом мире есть что-нибудь слаще твоего поцелуя?»
Они нежные, мягкие, такие желанные, её губы. Я так по ним скучал! По их влажности, податливости, сочности. Они как живой источник. Я прижимаю её к себе и растворяюсь в ней Но она снова отстраняется.
Кстати, давно хочу тебе сказать: ты не умеешь целоваться, Алекс Берг.
Что?! Я не умею целоваться? я отодвигаю её от себя, чтобы посмотреть в эти бесстыжие глаза. Да, я Да у меня
Ну, видимо, просто ни одной из твоих Полин не хватило смелости сказать тебе правду, нагло лыбится она и не думая извиняться.
Ах так? Ну-ка иди-ка сюда, я пытаюсь её поймать, но момент упущен. Дёргаюсь, но боль в едва заживших рёбрах заставляет только что не взвыть. Хватаюсь руками за живот, а эта зараза и не думает меня жалеть. Нет, ну надо же! Я, оказывается, не умею целоваться! Ладно, я поправлюсь и покажу ей, как я это не умею!
А уютно тут у тебя, обходит она палату, заглядывает в ванную, поправляет одеяло у меня в ногах. Я привезла телефон и одежду. Но зачем они тебе?
Ты была в своей квартире?
Да, Алекс. Сволочь ты всё-таки, садится она мне на ногу.
Я сделал всё, что мог, развожу руками и едва сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться и не сморщиться. Больно, костями-то, сколько бы бараньего веса в ней ни было. И понимаю, за что я её так люблю. Вот за эту независимость. За упрямство. За непокорность. За адский адреналин, на который я подсел однажды и, видимо, навсегда.
И скрыл. И промолчал, ёрзает она и явно специально, зараза.
Я люблю тебя, дурочка! Я бы никогда не позволил потерять то, что тебе так дорого.
Но если ты думаешь, что я сейчас растекусь лужицей, или надеешься получить снисхождение, потому что болен, она всё же сползает на кровать с моих ног и наклоняется, всматриваясь в моё лицо. То сильно ошибаешься.
Если бы я хоть на секунду поверил, что имею на это право, на твою пощаду. На жалость. На помилование, сжимаю я её плечи двумя руками и тяну к себе за тонкие косточки.
Боже, как я по ней скучал! Я это понимаю только сейчас, когда она рядом. Когда так взлохмачены её длинные каштановые волосы. Так невыносимо пронзителен её взгляд. Дикая. Сумасшедшая. Моя.
Поехали домой, а? я умираю от её близости. И первый раз за последние два месяца чувствую свои яйца. Их словно оторвали, когда она уехала. И вот они снова здесьболят, сжимаются, мечтают разрядиться не просто где-нибудь под душем, а в её теле. В её долгожданном теле.
Хитрец, замирает она в нескольких сантиметрах от моих губ. Так близко, что я чувствую её дыхание. Ну уж нет. Я хочу насладиться этим зрелищем сполна: как ты лежишь под капельницей. Обработать твои раны каким-нибудь едким раствором. Поставить тебе утку. Покормить с ложечки.
Жестокая. Нравится видеть меня страдающим?
Никогда. И только от моих рук. Я люблю тебя, Алекс. Больше жизни люблю. Но унизительной жалости от меня ты не дождёшься. Одевайся, если хочешь домой!
Она не вырывается. Я просто её отпускаю, и она встаёт, чтобы подать мне одежду. Чтобы поцеловать меня в плечо, когда я снимаю больничную тряпку. И во второе, когда я перевожу дыхание, так как любые движения, а особенно взмахи руками, пока даются мне непросто. Я сделаю всё, что она скажет, я пойду за ней как крыс за волшебной дудочкой Нильса, не спрашивая зачем, не думая о том, куда мы идём. Онасмысл моей жизни. Её соль, её свет. Без неё темно и невкусно. Без неёсмерть. Но с ней я хочу жить.
12. Виктория
Утро, когда всё самое любимое рядом, стоит того, чтобы проснуться.
Открыть глаза и почувствовать счастьестоит того, чтобы встать.
И я тихонько сползаю с дивана и иду на цыпочках мимо комнаты, где моё счастье ещё спит. Так хочется разбудить его поцелуем или пощекотать пёрышком голую пятку, что торчит из-под одеяла, уткнуться носом в ямочку между шеей и плечом, вдохнуть его запах.
И лучше всего было бы проснуться с ним рядом, но кровать слишком узкая для двоих. Могучая фигура Алекса и так едва помещается на этом скромном ложе. И он ещё слишком слаб и болен, чтобы мучить его сном в неудобной позе или недосыпом.
Хоть он и возражал, что я буду спать на диване, дорога на такси уже далась ему непросто, и подъём по бесконечной лестнице вымотал. Он устал. И я полежала рядом брёвнышком, пока он, обколотый лекарствами, не уснул, а потом сбежала. Пусть отдыхает. У меня и так есть, чем его порадовать. Например, завтраком.
Овсяная каша на воде выглядит серенько и невзрачно. Но приношу её со всем подобающим этому блюду уважением.
Овсянка, сэр! снимаю перекинутое через руку полотенце жестом профессионального дворецкого, пока Алекс трёт глаза и улыбается спросонья. Какой он необычный с этим коротким ёжиком волос. И с этими сходящими синяками и ссадинами вид у него определённо бандитский. На всякий случай: я не Полина. Меня зовут Вика, и я твоя жена. Сразу пугаться не надо. Когда я сытая, я не опасна.
А когда голодная? всё же ловит он меня одной рукой за ноги и подтягивает к себе. Задирает кверху голову.
Исключительно агрессивна. Но голых мужиков на завтрак не ем, балансирую с полотенцем и тарелкой в кольце его руки.
А поцеловать?
А горячую кашу на грудь?
На самом деле она тёплая, но ему это знать не обязательно.
Злыдня, отпускает он меня и садится повыше к низкому изголовью кровати, пока я устраиваюсь на краешек рядом с ним. Как там, ты сказала, тебя зовут? Полина?
Упс! набранная в ложку каша падает ровно в ложбинку на груди, и мы оба смотрим, как медленно она стекает вниз, а потом встречаемся глазами. Извини, но это всё равно была ложка за Полину. А вот этаза меня. И попробуй только не открыть рот.
Я вроде как и сам есть могу. И вообще, кажется, не голоден.
Упс! рядом с первой падает вторая лепёшка. Алекс гневно выдыхает и всё же открывает рот. И стискивает зубы, не отдавая мне обратно ложку. Ай-яй-яй! Плохая собака!