Всё же отбираю ложку, но в отместку ставлю ему бабушкин фарфор на грудь. А донышко всё же нагрелось.
Чёрт! подхватывает он тарелку, и шумно выдыхает, пока я с невинным видом слизываю кашу. Да что же ты делаешь-то!
Прости, прости, вытираю остатки полотенцем. Больше не буду. Ты всё же старенький, больной, тебе нельзя так волноваться, глажу там, где уже так уверенно твёрдо, и пытаюсь выровнять своё моментально сбившееся дыхание. Я соскучилась по нему невыносимо, но вернулась не для того, чтобы его добить. Кушай кашку, счастье моё!
Но куда уж мне выстоять даже против одной его руки, когда он сгребает меня в охапку, за шею, как котёнка.
Как я по тебе скучал, всматривается он пристально в мои глаза, посылая к чёрту все и свои, и мои шуточки. Я больше ни за что тебя не отпущу. Никогда. Запомни это!
И я утыкаюсь в его грудь, потому что несмотря на всю эту браваду больше всего сейчас хочу плакать. Может потому, что он наконец рядом. Может потому, что онмой, и все самые смелые из моих надежд оправдались. А может потому, что с ним так жестоко обошлись. Но в том, что у меня сердце разрывается, глядя, как он измучен, я ему, конечно, ни за что не признаюсь.
Прости меня! мой голос звучит тихо и жалко, но он только крепче прижимает меня к себе.
Я простил. Ты всё правильно сделала, прикасается он губами к моим волосам, шумно вдыхая их запах. Я только не сразу это понял. Но это уже не важно. Главное, что ты вернулась. Или ты ненадолго?
Как получится, пожимаю плечами. Надеюсь, навсегда.
И я надеюсь, он всё же принимается меня поцеловать. Но никак не могу позволить ему большего, чем влажно припавшие к моим его губы, требовательно заставляющие мои расступиться, открывающиеся, тянущиеся ему на встречу. Чёрт! Я почти теряю сознание, как всегда, в его руках. Плыву, теку, таю, теряю всяческое самообладание. Но ещё могу сопротивляться его сумасшедшему притяжению.
Расскажи мне, как этой мерзкой Наденьке удалось всё провернуть? разрываю поцелуй к нашему общему огорчению, но всё же благу.
Очень просто, возвращает он на грудь тарелку, которую всё это время так и держит в руке. Как всё же легко, оказывается, убить человека, если задаться такой целью. А уж страдающего таким недугом, как аллергия, в разы легче.
Она подсунула ему чеснок? подкладываю под тарелку полотенце. И мягко, но настойчиво всё же заставляю Алекса глотать кашу.
Медсестра сказала, что у него совсем нет аппетита, но ему очень нужны силы. Пока ждали такси, эта мудрая женщина и рекомендации по его уходу мне дала, и даже курс медикаментов расписала. Ещё и дала в дорогу и эти самые лекарства, и складной штатив, чтобы ставить капельницы. Благо, что после ухода за больной мамой для меня с четырнадцати лет это не проблема: уколы, капельницы внутривенно. Маме не на кого было надеяться, кроме меня. И, судя по рассказам медсестры, Алексу тоже.
Этого я точно не знаю, напоминает Алекс о нашем разговоре. Я в это время бегал за тобой.
Или от меня, улыбаюсь я, награждая его ещё ложкой каши.
Возможно, она предварительно подменила и его таблетки, которые он постоянно пил. И не дала ему возможность сделать инъекцию лекарства, которое он тоже всегда имел под рукой. Не знаю. Приступ случился во время разговора с Громиловым.
Со старшим? Я даже не запомнила его на свадьбе. Или не знала, что это он.
Уверен, ты бы его узнала, улыбается Алекс. Они с сыном как две горошины из одного стручка. Но они приехали позже. Можно сказать, только ради этого разговора. Вот пока говорили, Ефремычу и стало плохо. Потом пока приехала скорая, пока суть да дело. Но, Алекс открывает рот, жуёт, глотает и потом только продолжает: Мне кажется, она и не хотела его убивать. Брачный контракт составлен так, что ей ничего не достанется в случае его смерти в течение первых лет брака. Плюс ей даже по завещанию, скорее всего, ничего не достанется.
Так, может, это тогда был несчастный случай, знаю, что выдвигаю сумасшедшую версию, но вдруг. И как тогда она стала распоряжаться его имуществом как собственным?
Добрая ты у меня, вздыхает Алекс. Помнишь наш брачный контракт?
Фиктивный и подписанный фиктивным нотариусом?
Вот нотариус как раз был настоящим, только не самым чистоплотным. И я, когда увидел его подпись на доверенностях Надежды, сразу всё и понял.
Но как она заставила эти доверенности Демьянова подписать?
А вот для этого у неё как раз было время между первым и вторым приступом, пока он был в её руках дома. Возможно, шантажировала его или заставила насильно. Честно, я понятия не имею. Но то, что она основательно подготовиласьбесспорно. И то, что переиграла нас с Демьяном, однозначно.
Почему же ты ничего не делаешь? чуть не подпрыгиваю я на кровати.
Вик, пусть оно идёт, как идёт. Сейчас это даже к лучшему. Она же сама роет себе яму. Там всё слишком сложно и тонко связано. Целая финансовая пирамида, которую она неумело и бестолково ради мести разрушила. Благодаря аренде, списывались налоги и расходы на содержание зданий. Кредиты платились со счетов Демьянова, но деньги приходили с дохода клубов. И если сейчас ничего не трогать, то деньги иссякнут так быстро, что она и опомниться не успеет. А уж как их подъедают судебные издержки! Она же целую армию адвокатов наняла, чтобы отсудить у меня «Айсберги».
А ты уверен, что не отсудит? я даже забываю, что его надо кормить, и Алекс забирает у меня тарелку и доедает сам.
Не уверен. Но у моих юристов за расторгнутые договора больше претензий. И я не напрасно всё продал, чтобы закрыть долги, и мои клубы не ушли с молотка.
То есть всё под контролем?
То есть мне плевать, что там будет дальше, выскабливает он остатки каши, и, облизав ложку, возвращает мне грязную посуду. И на квартиры эти плевать. Это было просто вложение денег. И я их как вложил, так и снял.
А на «Идиллию»? ставлю я на стол тарелку.
Иди сюда, возвращает он меня на кровать и сжимает в своих ладонях мою. Честно говоря, на всё плевать. На клубы, на бизнес, на большие деньги, он обнимает меня двумя руками. Я устал им соответствовать. Устал переживать. Устал постоянно бороться, что-то преодолевать, сражаться с системой, оправдываться, доказывать, что не идиот. Мне всё до чёртиков, до зубовного скрежета надоело. Я просто хочу просыпаться с тобой рядом, ходить на какую-нибудь обычную работу, а вечерами возвращаться домой к ужину и телевизору. И ни о чём, ни о чём сложнее, чем матч «Спартак-Динамо», больше не думать.
Нет, вырываюсь я. Нет, Алекс. Я, конечно, приму любое твоё решение. Потому что и в богатстве, и в бедности. И в горе, и в радости. Я тебя ни за что больше не брошу. Но ты так жить не сможешь.
Смогу, набирает он в грудь воздуха. Вижу, что устал, что даже завтрак дался ему непросто, но он не показывает вида. Если ты будешь рядом, я всё смогу.
Ты просто болен, просто устал, помогаю ему снова лечь. Но поверь, тебе есть ради чего бороться за свою империю.
Не знаю готов ли он услышать про беременность, но в мои планы признаться вмешивается телефон.
Привет, Слав! Да, всё хорошо, отвечаю на вопрос Каланчи про свои дела. Я на Алеутской. Нет, вещи остались в общаге. Заедешь?
И когда, получив согласие друга, поднимаю глаза на мужа, уже знаю, что зря затеяла этот разговор в его присутствии.
И кто у нас, Слава? не знаю, что холоднее: его ледяной голос или стальной взгляд.
А кто у нас плохо кушал кашу? возвращаю его обвинительный тон. И если он думает, что собираюсь оправдываться, то сильно ошибается. А если надеется, что буду послушной ласковой жёнушкой, то ошибается дважды.
Легко не будет, Берг! И хрен ты угадал, что я позволю тебе жиреть перед телевизором.
13. Алекс
У неё такие тёплые, нежные руки.
Она ставит капельницу. Невозмутимо, спокойно, не дрогнув, втыкает иглу. И весь её вид говорит: я осуждён на эту боль и не имею права на ревность.
Ятот, кто назвал её чужим именем. Но, чёрт побери, мне это совсем не мешает травить себе этой самой ревностью душу, что корчится, словно на неё капнули кислотой. Сначала мы выжгли себе души недоверием, пока были вместе. Теперь мучаемся неведением, как каждый из нас прожил эти месяцы врозь.
Касаюсь пальцами её предплечья, где кожа так тонка и беззащитна. Веду по тугим лентам сухожилий, по голубизне просвечивающих венок. Это даже не ласкаэнергетическая связь, бегущая по её коже мурашками до спинного мозга и заставляющая её передёрнуть плечами, и от кончиков моих пальцев по проводам нервов до самого паха, заставляющая меня мучительно выдохнуть и начать разговор первому. Но не с извинений, нетя не знаю таких слов, чтобы оправдаться. С фактов.
Полина нашла меня избитого в подворотне. И поместила в этот стационар. И поддерживала все эти дни, пока, несмотря ни на что, я ждал тебя. Ждал каждый день. Ни на что не надеясь, сплетаюсь с ней пальцами, получаю её руку, но, увы, не взгляд, который она отводит.
Давай не будем наступать на те же грабли, Алекс, руку она забирает, но садится рядом. У меня никого не было до тебя. Никого не было и после. А ты можешь похвастаться тем же?
Вика, посмотри на меня, жду, пока она поднимет глаза. Эта печаль в её во взгляде даже хуже осуждения. Да, у меня было много женщин. Но тогда я был свободен и никому ничем не обязан. А сейчас я женат. Слышишь, женат. На тебе. И я не кобель, чтобы таскаться за каждой юбкой. Что бы ты ни прочитала обо мне или ни услышала, к нашей с тобой жизни это не имеет никакого отношения. Для меня есть только ты. Тыодна. Рядом ты или далеконе важно. Одна. Просто поверь.
Тогда и ты мне поверь. Для меня нет никого важнее тебя. Но у меня есть друзья, однокурсники, знакомые, соседи. И не все они женского пола. И я хочу с ними общаться. Это нормально. Это неизбежно. Этожизнь. Прими это и научись уже доверять мне, тяжело выдыхая, она поправляет одеяло, снова поднимает глаза и вдруг усмехается. Но просто тебе не будет, и не мечтай.
Что ты хочешь этим сказать? слежу, как она встаёт, снимает со стула свои вещи.
Ну-у-у, наконец снисходит она до ответа. У него такая красивая машина. И тело. Он очень спортивный пареньмой старый институтский друг Слава Калашников. И я сейчас поеду с ним за своими вещами, потом в магазин, а ты пока подумай над своим поведением.
И она уходит. Вот просто берёт и выходит из комнаты, когда я лежу тут с иглой в вене и не могу ни пойти за ней, ни докричаться.
Вика! всё же делаю я попытку. Но слышу, как в ванной шумит вода. И я более чем уверен, что включила она её на полную мощность специально.
Машина! Тело! Поднимаю одеяло, чтобы взглянуть на потускневшие кубики пресса. Что-то я и правда распустил себя. И умеет же, зараза, зацепить! Но ничего, посмотрим кто кого. Чёртова капельница уже начинает опасно булькать, когда эта вредная жопка возвращается и её снимает.
Веди себя хорошо, сгибает она мою руку, зажимая ватку. И на десерт получишь сладенькое.
Это, интересно, что? не верю я всем этим её многозначительным обещаниям. Поцелуй в лоб? Или покажешь грудь?
Первое предложение мне нравится больше, но если будешь хорошо кушать, то одну, может быть, и покажу, невозмутимо цепляет она свою сумку и даже не останавливается.
А поцеловать? возмущаюсь я в спину.
До встречи, милый, звучит вместо ответа, и входная дверь захлопывается.
Вот зараза, а! Милый! Машина! Тело! Не дают мне покоя её слова и особенно то, что в этой машине и рядом с этим телом она сейчас рядом. Но ничего, ничего! Укрощение этой строптивой дикой кошечки мне всегда нравилось больше, чем её покорность. Но не вижу причин ей уступать.
Сажусь. Дотягиваюсь до телефона. Специально она, что ли, его положила так далеко? Из кармана брошенных брюк выуживаю знакомый прямоугольник. Подаренный телефон с просьбой вернуть владелице я оставил в больнице, но не поблагодарить Полину за всё, что она для меня сделала, будет некрасиво.
Слушаю вас, голос её чужой, настороженный. Тут только и понимаю, что звоню с незнакомого номера, идиот.
Полин, это Берг. Привет!
Алекс?! тут же оживляется она. Ну, привет, больной! Или ты уже выздоравливающий?
Её бодрое приветствие говорит об одном: она, видимо, не в курсе, что я сбежал, но почему-то слышать радость в её голосе неожиданно приятно.
Полин, я уехал домой из больницы. Спасибо тебе большое, что ты
Ой, прекрати, Берг! перебивает она. Не стоит этого всего. Ещё деньги мне вернуть предложи.
Я верну, не сомневайся.
Только попробуй! Засуну их тебе, сам знаешь куда, возмущается она. А если бы я оказалась на твоём месте? Разве бы ты мне не помог?
Как говорится, напьёшься, будешь, улыбаюсь, отшучиваюсь и ухожу от ответа. Нет, я бы, конечно, помог, но не с такой неожиданной щедростью и размахом. Меня жена забрала.
Вика?! замолкает она на пару секунд, но быстро приходит в себя и продолжает всё таким же бодрым тоном: Значит, пропажа твоя вернулась?
Да, и всё такая же несносная.
Рада, что у тебя теперь всё отлично, улыбается она, и ноль растерянности или разочарования. Но ты не забывай старушку Полину. Хоть на огонёк забегай. Выпьем ещё по бокальчику чего-нибудь вдохновляющего. Потрещим за жизнь.
Замётано. Как Макс?
Хорошо. Спрашивает всё про того пьяного дядю. Думаю, ему понравится, что ты поправился и вовсе не такой пропойца, как я сдуру ляпнула, чтобы он не испугался.
Не знаю, удастся ли мне развеять его сомнения, но буду рад познакомиться с твоим сыном.
Значит, договорились. Прости, но не могу долго говорить. На работе. И просто такой завал, аж не знаю, за что хвататься.
Тогда не буду отвлекать. Но ты, если что, тоже звони.
Обязательно. Давай! До связи. Жене привет! и она отключается.
Не пойму, может, в больнице сильно во мне взыграла паранойя и недоверчивость. А может, присутствие жены сразу сделало мой маленький мирок таким замкнутым и неуязвимым, что я больше не боюсь быть обманутым. Но сегодня Полина уже не кажется мне подозрительной.
Может, зря я ей не поверил? Может, зря побоялся довериться? И не змея она вовсе? В конце концов, я тоже имею право на друга женского пола, если уж на то пошло. И если я не имею права сомневаться в Вике, то пусть и моё сокровище принимает свои же условия по отношению ко мне.
14. Виктория
Короче, Матрёшка, Славкина машина, как всегда, несётся так, что уши закладывает, а мой чемодан на заднем сиденье клацает замками, как зубами. Рад, что ты мужа нашла. Он, походу, под чужой фамилией был зарегистрирован в стационаре, потому что мы залезли в общую базу, и его там не было. Уж не знал, как тебе и сообщать. Но зато, он стискивает мою коленку, я знаю, в каком госпитале лежит Демьянов.
Слава, блин, скидываю его руку. Завязывай с этими своими вольностями. Берг и так рвёт и мечет с тех пор, как ты позвонил. И это, конечно, полезно для общего тонуса, но лучше тебе руки не распускать. И без него, и уж, конечно, при нём. Вряд ли он заценит эти твои дружеские «обнимашки».
Ты меня совсем дебилом считаешь? отворачивается он обиженно.
Нет. Но ещё раз протянешь свою лапуи сломать не сломаю, конечно, но лицо тебе расцарапаюмало не покажется. Я предупредила.
Показываю пальцами жест «слежу за тобой», когда он усмехается на угрозу.
Смейся, смейся, посмотрю, как понравится твоей жене шикарный след в четыре борозды на твоей смазливой мордашке, хмыкаю в ответ, и он вроде всерьёз задумывается о такой незавидной перспективе. А как ты залез в общую базу? Нет, вот я, к примеру, даже не знала, что она существует.
А я разве не говорил? У меня жена врач. Анестезиолог. И, кстати, она не ревнивая, осторожно тянется Славка рукой к моей ноге, но замирает на полпути.
Хочешь проверить? укоризненно качаю головой, глядя на его хитрую рожу, когда он пугливо убирает руку. И ты мне вообще ничего о себе не рассказывал. Ни где работаешь, ни чем занимаешься. И откуда у тебя такая красивая машина, мне тоже интересно знать, если честно.
Так я, выходит, для тебя загадка? лыбится он. Крепкий орешек?
Сейчас вот как стукну по башке, так и расколешься, орешек. Давай, не темни. Даже не представляю, чем может зарабатывать на жизнь человек, который закончил спортивный зал, коридор и университетскую столовую.
Как раз тем, что закончил. И тем, что люблю. А люблю я спорт и пожрать, смотрит он так, словно мне ничего не стоит догадаться и самой.