Знаю, остановила ее Аня. Я слышала, вы уже говорили это Трофиму Демидовичу.
Ноговицына залилась краской:
Вольно же вам было подслушивать.
В свою очередь вспыхнула Аня.
Не подслушивать, Антонина Викторовна! Я случайно услышала, совсем случайно И уже обращаясь к другим: Шла по двору, подвернула ногу и, как назло, оторвалась перепонка на туфле. Поставила ногу на цоколь, наладить как-нибудь, а окно у Трофима Демидовича было открыто
Причина уважительная, усмехнулась Ноговицына. Но я не только для вас говорю.
Аня нервничала, очки сползали с переносицы, и она каждый раз заталкивала их на место.
Не для меня, понимаю. Но все же: почему Евгений Васильевич виноват? И почему не я, вы докладываете? Ведь я дежурила
Сидящий рядом Димка дернул ее за рукав кофточки.
Трофим Демидович, взмолилась Ноговицына. Право, я не могу так!
Карандаш Сокирко зазвенел о графин с водой.
Товарищи
Ноговицына вернулась в свои рамки.
Если не верите, позовем Евгению Михайловну.
Ушла она, сказал кто-то. Сдала дежурство и ушла.
Тогда Нюру.
И ее нет, отозвался наконец я. Да и звать незачем, это правда. Правда, что я отменил. Не все, кое-что Еще тогда, после операции.
И, невесть к чему, я выложил то, о чем думал, о матушке-природе, завязавшей узел, который мы никак не развяжем, о слишком уж далеко ушедшей опухоли, о том, что все, назначенное ему, ускорило бы ее рост, значит грозило приблизить конец. В подкрепление, уж совсем некстати, начал о лаборатории, о своих подопытных
Вы слышали! воскликнула Ноговицына. До чего доходит невежество, цинизм! Так и заявить во всеуслышанье Демонстративно, утратив стыд и совесть! Боже мой, боже мой! Какой ужас Как грустно глядеть на нашу молодежь! Откуда эта черствость, равнодушие, попирание всего для нас святого?
Ну, знаете! вырвалось у Димки.
Сокирко взялся за выскользнувшие из рук вожжи.
Не надо обобщать, товарищ Ноговицына. В основном молодежь у нас здоровая, по-отечески заметил он. Одной овце стадо не испортить. Лично я спокоен за нашу смену. Случаются завихрения, да и выдержки порой недостает, но я верю все образуется, перемелется и, как говорят, мука будет.
Кость была брошена Ане.
Вы правы, Трофим Демидович, ретировалась Ноговицына. Конечно же, здоровая. Это я и имела в виду. Еще бы, ей есть у кого поучиться. Да, да! И знаниям, и опыту, и чувству врачебного долга. Живые примеры налицо: нужно ли говорить о Лаврентии Степановиче, об отсутствующем но я скажу Александре Николаевиче Бородае, о Трофиме Демидовиче? стремглав неслась она, строго соблюдая при этом, надлежащую субординацию. А вот перед нами Варвара Исидоровна фронтовичка, человек редкой души и большого сердца
Лошак сидела нахмурившись, то и дело поглядывая на часы. В углах ее рта застыло что-то брезгливое. Аня сорвалась со стула.
Но все же, при чем здесь Евгений Васильевич?
Димка снова дернул ее за рукав.
Что ты все дергаешь? набросилась она на него. Что тебе нужно?
Димка заерзал на стуле и тотчас же сник. Взглянув на обоих, Лошак усмехнулась.
Кость, брошенная Сокирко, пролетела мимо цели. Он уже взялся за карандаш, но Аня, волнуясь и поправляя очки, продолжала:
И что это за «овца», что за «стадо»? Лаврентий Степанович, скажите вы что-нибудь!
Наступила пауза. Ожидание длилось несколько секунд, но ответа не последовало. В затянувшейся тишине послышались ровные, неторопливые слова Рябухи:
В самом деле, почему все-таки Евгений Васильевич виноват? Убейте не пойму.
Прошу соблюдать порядок, отрезал Сокирко. Каждый выступит и выскажет свое мнение. И вы тоже, если считаете случившееся нормальным.
Выступлю, это само собой, сказал Ананий Иванович. Только не торопимся ли мы в прокуроры? Ведь вскрытия еще не было. Знаете, поспешить людей насмешить.
Вам, может быть, смешно, ухватился Сокирко за последнее, а нам, право, не до смеха.
Не надо придираться к словам! послышалось из задних рядов.
Сокирко застучал о графин. Теперь уже решительно.
Еще раз призываю к порядку. Мы не на колхозном собрании.
Зачем же так о колхозном собрании?.. обронил про себя Рябуха.
Пропустив это мимо ушей, Сокирко встал, прошелся взглядом по комнате, но шары свои стал загонять в одну и ту же лузу:
Напоминаю: нам поручено самое дорогое здоровье, жизни людей. Тех, кого тяжкий недуг привел в эти стены. Кстати, взглянул он на Анания Ивановича, некоторым, сидящим здесь, не мешало бы это знать. И в меру сил, опыта, совести, наконец, мы выполняем свой долг верно говорила товарищ Ноговицына, а во имя истины и справедливости никому не позволим попирать то, что для всех нас свято.
На секунду он умолк, а затем уже напрямик по моему адресу:
Ради сомнительных экспериментов, карьеры, жалких попыток выбиться на поверхность. От правды, товарищ Гришко, здесь не уйдешь, сколько не заметай следы
Диву даешься, до чего эти прохиндеи, позабыв третью заповедь, любят рассыпаться правдой, истиной, справедливостью. Как зерном под Новый год.
Это самосуд какой-то! пружинисто выкрикнула Аня.
Выбирайте выражения, взвизгнула Антонина Викторовна. И не защищайте того, кому не место в нашем коллективе.
Целиком согласен, подтвердил Сокирко.
Самосуд! Самосуд! повторяла Аня. Лаврентий Степанович, почему же вы молчите?
Лаврентий по-прежнему не отзывался.
Продолжайте, товарищ Ноговицына, глотая ком, сказал Сокирко.
На лице Антонины Викторовны выразилось страдание.
Продолжайте, продолжайте.
О чем я, товарищи? Ах, да о Варваре Исидоровне
Лошак передернуло:
Да бросьте вы! Не обо мне разговор.
Лаврентий Степанович, привстал Рябуха. Так мы бог знает до чего договоримся, а время идет. Уже четверть первого.
Давно на обход пора, послышалось отовсюду.
Пожалуй, впервые подал голос Лаврентий. Трофим Демидович, если вы не против, отложим на завтра. Соберемся специально, после обхода. Часа в два-три, скажем.
Не возражаю, кивнул Сокирко. Но завтра я попрошу выступить всех, всех без исключения. Подготовиться и выступить. Вас, вас, вас, прошелся он по стульям. Затем остановился на Димке. Вас тоже. И на нетерпеливо поглядывающую на часы Лошак: И вас Впрочем, забыл вы уезжаете сегодня. Само собой разумеется, вас, Лаврентий Степанович. Скажу прямо, без обиняков, мы уже говорили утром, вам особый счет. Дали волю, простите, и вот результат.
Все обернулись к Лаврентию.
Он виновато улыбнулся и беспомощно развел руками.
Застучали стулья, распахнулась дверь.
Не вешай нос, подчеркнуто громко сказала Аня. Мы еще повоюем.
Во дворе меня окликнула Лошак. Не глядя в глаза, начала:
Вот что, сами слышали, как бы там ни было здесь вы не жилец, не работник. Надурил, что и говорить!
Потом помедлила и, точно стыдясь себя, продолжала:
Сейчас у меня своя забота, к отцу спешу, не опоздать бы телеграмма пришла, опять сердце. Автобусом до Ставища, а в село, может, какая попутная подбросит. Так вот, вернусь на той неделе что-нибудь придумаем: может, к Онищенко пойдете, мы с ним институт кончали, или еще Кавецкий И там у меня кое-кто найдется. Только уговор чтобы завтра выступили и в чем вина признали. Критика и самокритика наши рычаги.
Что признать, Варвара Сидоровна?
Будто не знаете?
Я покачал головой. Она выкатила глаза:
То есть, как это
Да так, Варвара Сидоровна, ни «признавать», как вы сказали, ни каяться не стану.
Она долго не сводила с меня глаз.
Ну и баламут! Всегда говорила, что баламут. И как таких земля носит?
Варвара Сидоровна
Ладно! Скажете, что знаете, учить не стану куда уж грамотный. Только одно хвост не очень задирайте, как умеете. Корона с головы не спадет, а работать где-то надо.
Мимо, торопясь в биокорпус, прошагал Димка. Проводив его взглядом, она перешла на «ты»:
И дружкам своим не очень доверяйся. Понял?
13.
Часы показывают семь. И здесь, в вестибюле, и на этажах тихо, обычная утренняя тишина. Я пришел пораньше, чтобы до обхода и этого, перенесенного на сегодня, собеседования обмерять до сих пор не обмерянные клетки.
Надо успеть до звонка, иначе того и гляди выкурят со всеми потрохами. А затем дальше проходной не пустят. Торопиться, торопиться! Первым делом в виварий
Обе клетки на столе, рядом две пустые. Вынимаю из ящика журнал с записями, достаю корнцанг и отворяю дверцу пустой клетки. Ум за разум заходит! Захлопываю ее и вынимаю из полной первого попавшегося под руку зверя. Держу его на корнцанге, маячу в воздухе куда бы приткнуть. Наконец швыряю обратно к остальным.
Дело не клеится. Сижу на табуретке, как истукан, опустив руки. Случайно взглянул на клетку дверца открыта. Я забыл задвинуть засов К счастью, завозившись в середине, они не успели выпрыгнуть наружу, разбежаться по полу.
Время шло. Пробило восемь, потом еще раз. Со двора доносились голоса. Я прирос к табурету.
Пробило девять. В корпусе хлопали двери, распахивались окна, я не заметил, как вошла Лора.
Что с вами, Евгений Васильевич? спросила она шепотом.
Ты же знаешь, Лорочка.
Вы должны пойти к Лаврентию Степановичу, поговорить с ним!
Я сделал движение.
Да, да! Иначе Трофим Демидович и Антонина Викторовна
Подумай, что ты говоришь.
Сейчас и поезжайте.
Ехать вроде недалеко, усмехнулся я.
Домой поезжайте. Он же заболел, забыла сказать вам. Позвонила Елизавета Константиновна сильный сердечный приступ, кажется, микроинфаркт.
Час от часу не легче.
И Вадим Филиппович заболел, только что звонил.
А с ним что?
Тоже сердце. И все-таки надо идти. Начнете не о себе, сначала о чем-нибудь другом, вышептывала она свою милую, нехитрую хитрость, а потом
Я поднялся с табурета!
Нет, Лора. Спасибо на добром слове, но чему быть, того не миновать. Не залатать, не залудить! Мене, мене, текел, упарсин.
В ее глазах мелькнули тревожные огоньки не заговариваюсь ли!
Это по-арамейски, разъяснил я.
По какому?
Она решила, что я окончательно спятил.
По-арамейски. А по-нашему будет подсчитано, взвешено, отрезано. Про Валтасаров пир слыхала что-нибудь?
Не слыхала. Это такой банкет?
Вот именно банкет. Так что, Лорочка, видно, отдавать концы.
Оправившись от испуга за мои пошатнувшиеся умственные способности, она продолжала:
Послушайте, вам надо пойти, надо! И потому еще Трофим Демидович привел в кабинет Александра Николаевича Кривдину, жену его. Сейчас она там. И Антонина Викторовна тоже. Говорили что-то о вас, о прокуратуре. Когда я вошла, замолчали
Она взглянула на часы и ойкнула:
Бегу!
Беги, не то хватятся, сказал я. И спасибо тебе.
А вы сейчас же идите, зашептала она на ходу.
Я остался один. С необмерянными клетками, раскрытым журналом.
Опасаясь, что дело сегодня может обернуться и так и этак, они позвали Ольгу Сергеевну. Прокуратура, следствие Самим выносить сор из избы, пожалуй, несподручно. На что уж с руки потерпевшей. Все эти тонкости нашей этики Сокирко знает назубок. А Антонина Викторовна
За стеной зазвонил телефон. Я вышел, снял трубку и назвался. Звонила Ноговицына:
Жду вас в ординаторской. И скорее, пожалуйста Мы торопимся на обход.
Разговор был недолог, к тому же при свидетелях. Все это можно было сказать по телефону. Но мне надлежало предстать пред ее очи раздетым донага, повергнутым в прах.
Смерив меня с головы до пят, она углубилась в истории болезней, пометила что-то в одной, другой и, не очень торопясь на обход, взялась за третью.
Я дожидался, прислонясь к двери.
Наконец меня обдало январской изморозью:
Вы должны в кассу взаимопомощи сто рублей. Потрудитесь немедленно вернуть. Я напомнила в бухгалтерии. Там удержат, разумеется, но всего долга это не покроет. Надеюсь, до завтра вы полностью погасите остальное.
Не говоря ни слова, я кивнул и вышел.
В эту минуту распахнулась дверь приемной и на пороге бледная, вся в черном замерла Ольга Сергеевна. Наверное, и она увидела меня.
Я бросил взгляд в ее сторону и, только бы не столкнуться лицом к лицу, быстро свернул в коридор. Я шел не оборачиваясь, а позади слышались шаги. Ее шаги Спину леденил холод. Она не отставала, шла за мной. Немели пальцы на руках. Я не знал, куда прятать их, руки, пальцы. Куда бежать от этих все настигающих и настигающих шагов? Провалиться бы сквозь землю! И вдруг голос, тихий, чуть слышный:
Евгений Васильевич
Я остановился.
Почему вы уходите? Я знаю, у вас неприятности из-за Мити. Большие неприятности. Но вы ни в чем не виноваты, что бы о вас не говорили. И никуда я подавать не буду Я так и сказала им. А нужно будет, скажу о вас самое лучшее.
Отвернувшись, она впилась в сумочку, на секунду оцепенела, хотела сказать еще что-то, но промолчала и быстро пошла к выходу.
По коридору биокорпуса змеился провод полотера. Двери лаборатории были распахнуты, и Мотя, где ногой, одетой в щетку, где машиной глянцевала паркет. Стульями, табуретами и всем остальным она нагрузила столы. Брошенные мной клетки сиротливо выглядывали из-за ножек стульев, пустых и полных бутылей, картонных коробок.
Я уселся на единственный, оставшийся на полу табурет и закурил. Она же, косясь в мою сторону, начала свой монолог.
Зараза ты, зараза! И что ему, спрашивается, надо было? Живи, пожалуйста, роскошуй. Так нет же
Эти каждый раз прерывающиеся филиппики сопровождались методическим гудением полотера.
Такого человека обидеть! Сумасшедшей культуры человек
Видимо, весть о сердечном приступе Лаврентия докатилась и до нее.
Выключив ток, она сунула ногу в щетку и начала энергичную кадриль по углам комнаты.
С министром за ручку и со мной за ручку!
В сердцах она отбросила щетку и снова завела полотер.
Только сейчас я вспомнил о начинающемся обходе и схватился с табурета.
Вслед мне Мотя продолжала:
Учил, учил и выучил на свою голову, а теперь на тот свет рачки лезет. А затем, повысив голос: И что мне с тобой, паразитом, делать! Да тебе бы ему ноги мыть и ту юшку пить, конформист собачий
Это мудреное словцо она выговорила почти без запинки.
Солнце уже садилось, а я слонялся по парку, сидел на скамьях, вставал и снова шагал туда и назад. До сих пор я не мог решиться. Да и что, собственно, сказать ему, о чем просить! Повернется ли язык, если у человека своя беда, с сердцем в его годы не шутят, тут уж не до меня. И можно ли сравнить это с моими передрягами?
Какой-то старик остановил торопившегося прохожего. Тот отрицательно покачал головой и исчез за поворотом. Старик направился было к скамье, но, увидев меня, пошел навстречу. С виду никак не нищий и не пьянчужка, выпрашивающий у кого придется на стакан разливного.
Молодой человек, вам не нужна кошечка?
Я вытаращил глаза.
Да, да, хорошая кошечка, ласковая. Возьмите, не пожалеете.
Лицо в морщинах, тщательно выбрито. Толстовка сегодня в диковинку заштопана в прорехах и отглажена. Истоптанные ботинки начищены гуталином.
Знаете, в декабре похоронил жену. Инсульт, за сутки угасла улыбнулся он. Мы втроем жили она, я и наша кошечка Дружок. Сейчас один. На пенсии, конечно, и Дружок со мной. Трудно одному и в комнате прибрать, и купить, и состряпать что-нибудь. Хлопотал все в дом престарелых, и вот уже ордер есть, но с животными туда не берут. Ни в коем случае. Не бросить же на произвол судьбы. Ведь пятый год у нас, таким котенком повел он до самого низу. Надо, чтобы в хорошие руки Возьмите, не пожалеете.
Что ж, я возьму, сказал я.
Он сразу же посветлел.
А когда можно?
Да сегодня хотя бы.
Я вырвал листок из блокнота и написал адрес.
В девять, может, чуть позже, буду дома.
Он вынул очки, прочел и закивал:
Знаю, знаю, где это
Я свернул на другую аллею. Он торопился за мной.
Простите, не поблагодарил вас.
Я уселся на скамью. Что же делать теперь? Рука не поднимается нажать звонок. А разговор завести и подавно. По каким-то неведомым каналам мозга мысль пробежала к звонку на дверях у Кривдиных, к тому вечеру у них, а потом к Ольге Сергеевне. Не подаст она Сокирко на полпути не остановится. Не мытьем, так катаньем. И я решился