Как же так, сын! Как же это бессвязно, скорее сама с собой, нежели с ним, говорила Варя.
Она прижалась к мужу, точно искала у него защиты.
А что было делать, когда разбомбили? идя в открытую, усмехнулся Павел. На своих двоих, через фронт, в Москву топать? И опустился на стул. Или в лагере гнить, как другие? То-то! Рыба ищет, где глубже, а человек где лучше
Варя хотела сказать что-то, но Логвин, понимая, что все это явь, а не сон, сжал ее руку.
Да, рыба где глубже, а человек где лучше! Вот ты, товарищ Логвин, всю жизнь вкалывал, а что имеешь? Дыру в кармане и вошь на аркане. И еще, вижу, покалеченный весь. Да, что говорить! Люда где? Все на чердаке или в погребе, с голубями в обнимку
Логвин уже овладел собой. Против воли у него вырвалось:
А ты пойди, заяви. И про нее, и про голубей заодно.
Павел расхохотался. И впервые за все годы они услышали в этом смехе, во всех его повадках что-то до боли чужое, жеребячье.
Вот это ты, отец, глупость отморозил, пардон. А еще умный человек! Ни про Люду, ни про голубей ничего не знаю, не ведаю.
Тут Варя, где у нее силы взялось, встала со стула и тихо, но так, что все в ней дрогнуло, сказала:
Уйди отсюда, Павлик.
От неожиданности Павел запнулся:
То есть как это «уйди»?
Уйди и не приходи больше, повторила она.
То есть как же это?.. Родного сына из дому гоните, а Степку ждете и Людку для него держите! Так не дождетесь, чтоб знали! Крепко они на ногах стоят, считайте навечно здесь. Слыхали, небось, уже к Дону выходят. А может, Степка
В глазах у Логвина потемнело. Он поднял палку:
Ты слышал, что мать сказала!
Ну, ударь, ударь
И все же предусмотрительно подался в сторону.
В детстве не бил, хоть сейчас отыграйся. А я хотел по-хорошему И, постояв секунду, Павел пошел к двери.
Варя показала на стол.
Возьми это.
Он обернулся:
Себе оставьте. Знаю, что жрать нечего, того и на базар мотанул.
Возьми или выброшу на улицу, сказал Логвин.
Пожав плечами, он рассовал по карманам банки, бутылку, колбасу. Дверь захлопнулась. Идя по грядкам, он вскоре исчез из виду. Логвин и Варя остались одни. Она казалась маленькой и жалкой.
Пойду воды принесу, нарушил молчание Логвин.
Я сама, куда тебе!
Хватит, больше тебе не дам.
Ну и герой ты у меня! улыбнулась Варя.
Смеркалось.
Знаешь, иду по Тверской, снова заговорил Логвин, а навстречу извозчик. Самый настоящий пролетка, дуга, оглобли Где он держал их все эти годы? Не иначе в нафталине. Чудеса! Зажжем свет?
Не надо, там на самом дне
И опять наступило молчание.
Падали листья с деревьев. Издалека слышалась артиллерийская канонада. Она все усиливалась и усиливалась. Падали листья, словно срывало их с ветвей этим гулом артиллерии.
Рано утром, только рассвело, Логвин и Варя сидели в той же комнате, прислушиваясь к гулу.
Совсем близко сказала Варя.
По улице рядом то и дело проезжали санитарные грузовики с ранеными солдатами. Уходили от этой нарастающей из-за реки канонады.
Из соседней комнаты, с подушкой и одеялом, вышла сонная Люда.
Логвин поднялся:
Там и доспишь.
Все еще припадая на раненую ногу, он вышел во двор. Дождался, когда улица опустела от машин, и сделал знак Люде. Общими усилиями к слуховому окну чердака была приставлена лестница. Взяв одеяло и подушку, Люда взобралась по ней наверх, исчезла в окне. Логвин снял лестницу, уложил ее вдоль стены и вернулся в комнату.
Так-то вернее будет. Неровен час, опять по дворам пойдут
Он почти угадал с улицы, озираясь в разные стороны, точно боясь быть замеченным, шел человек с увесистым чемоданом. Логвин впился глазами в окно.
Он, чуть слышно проронила Варя.
Распахнулась дверь, в комнату вошел Павел. Уже не в черном мундире полицая, а в знакомом ей светло-сером костюме, с галстуком, выбившимся наружу. Былого форса за год поубавилось, но держался он уверенно.
Вот и я
И, поставив чемодан в угол, уселся на стуле.
Домой пришел. Не прогоните?
Что тебе нужно? спросил после паузы Логвин.
Гады, сволочи не отвечая на вопрос, бормотал Павел. До самого Люблина обещали битте бронь, а вчера вот и сделал известную комбинацию пальцами. Раненых туда, понимаете, в эшелон этот. Козюра Ванька, Игнатий они-то пробились, влезли! А меня
Что же тебе нужно? повторил Логвин.
Дома перебыть нужно, когда они придут.
Кто «они»?
Ну, наши же, наши!
Наступило молчание.
Хорошо, сказал Логвин. Оставайся. А там Словом, сам знаешь, что дальше делать. Пойдешь и всю правду скажешь, всю начистоту.
Павел поднял голову.
Вот как! А что будет мне, подумал?
Что заслужил, то и будет.
Нет уж, спасибо на добром слове, засмеялся Павел. Другая у меня линия: до весны дома. Людку же прячете окинул он комнату. А за сим перемелется туда-сюда и в путь-дорогу.
Куда же? впервые подала голос Варя.
Мир большой! Широка страна моя родная На Урал, а может, в Самарканд. Говорят, город больно хорош. Помозгуем, куда, на досуге.
А ведь найдут, и там найдут, тихо сказал Логвин.
Предусмотрено! Вот И вытащив засаленный паспорт, Павел протянул его отцу. Читайте, завидуйте!
Логвин взял этот вдвое сложенный листок бумаги.
И отчество совпадает, и год почти мой.
Карточка!.. удивленно взглянул на него Логвин.
Тоже моя, как видишь, чистая работа. А вот фамилия это его.
Логвин оторвался от листка.
Кто он?
Кто был, того нет. А теперь я, собственной персоной. Не бойтесь, нет его уже! Не заявится, в окно не постучит. Что вы так смотрите? Думаете И он снова залился смехом. Все честно, чин чином: две чернобурки отдал, перстень камень вот какой! и пятьсот в придачу.
Снова послышался грохот проезжающих по улице машин.
Капля по капле в Логвина вливалось что-то тяжелое, захватившее все его существо. Он резко рванул листок надвое, потом еще надвое, а дальше рвал и рвал его в мелкие клочки.
Что ты!.. бросился к нему Павел. Что ты делаешь!
И, упав на колени, стал подбирать клочья, прикладывая один к другому.
Варя неподвижно стояла в углу комнаты.
Бросив наконец то, что осталось от паспорта, Павел рухнул на пол. Он был раздавлен, смят, как эти обрывки бумаги.
Теперь конец Я пропал.
Издали по-прежнему доносился гул орудий.
Оставайся, склонился над ним Логвин. А потом пойдешь и как есть все расскажешь. Трудно это, понимаю, только Слушай, я с тобой пойду. Тебе легче будет Слышишь?
Но Павел ничего не слышал. Он твердил одно и то же:
Все! Теперь конец
А вернешься, продолжал Логвин, примем. Увидишь примем, были бы живы. Но чтобы до дна, до самого дна
Павел сорвался с пола и выбежал из комнаты. Варя кинулась к окну.
В сад пошел У дома ходит
Никуда он не уйдет, сказал Логвин.
Гремели орудия вдалеке, по улице ехали последние машины с ранеными.
И вдруг за домом, совсем рядом, раздался выстрел, а вслед за ним исступленный крик Люды.
Я спала, проснулась, а он там в себя бессвязно лепетала вбежавшая в комнату Люда.
Долетели сюда с проезжающей машины звуки солдатской губной гармоники мелодия «Лили Марлен», шутовская заупокойная месса по нем, лежащем под деревьями с простреленным виском.
И сразу же в небо взлетели голуби. Кружась в воздухе, они то поднимались вверх, то садились на крыши домов, ослабевшие после двухлетней неволи. Потом опять поднимались, взмахивая крыльями.
С деревьев почти вовсе опали листья. Лишь немногие болтались еще на голых ветвях. По улице с грохотом шли танки, за ними самоходные орудия. Сверху на них сидели десантники. За танками и самоходками двигалась пехота.
Одна самоходка замедлила движение, и с нее соскочил боец в белом полушубке и ушанке, с вещевым мешком за плечами. Кивнув оставшимся на машине, направился к дому. В эту минуту вышла Варя с двумя ведрами на коромысле. Она узнала его, он ее Бросился навстречу. Ведра упали наземь и зазвенели о слежавшиеся в ноябрьской изморози листья. Глухо грохнуло коромысло.
Долго, не говоря ни слова, они стояли, прижавшись друг к другу.
Вот и я, сказал Степан.
Совсем такой же, не сводила с него глаз Варя. И родинка на щеке.
Куда же ей деваться! улыбнулся Степан.
Правда, куда ей деваться, закивала Варя.
Говорил вам, что вернусь.
А мы знали, что вернешься, сказала Варя.
Наступила пауза.
Что же ты молчишь? наконец вымолвил Степан. Отец? Люда?
Дома, дома.
Павлик?
Варя схватила его за руку:
Идем, идем скорее! И повысила голос: Николай! Люда!
Для военных лет это было вовсе недурно. На двух столах, сдвинутых в длину, располагалась разная снедь домашнего приготовления и пайковая, видимо, полученная вперед, по карточкам. Тут же некая кустарная продукция, без которой свадебный стол не стол.
И, ко всему, освещение не какой-нибудь пузырек из-под скипидара с фитилем через пробку, а с десяток коптилок, таких и этаких, не иначе принесенных сюда со всего квартала. Кроме того две настоящие керосиновые лампы со стеклами.
Гостей было не так уж много несколько соседей и соседок, среди них те, что два года тому назад в поздний осенний вечер забрели сюда на огонек, пара совсем зеленых юнцов, товарищи Степана по части, в гимнастерках и кителях, млеющие девицы.
Посредине сидели Люда и Степан, а рядом с ними Логвин с Варей.
Соседка, гадавшая Люде на картах, та, что заглянула в сумерки к Логвину, была, так сказать, душой общества. Подняв свою посудину, она провозгласила: «Горько!»
И другие кричали: «Горько!». Степан и Люда встали и поцеловались.
А что я тебе говорила, Людочка, подсела к ней соседка. Помнишь большие хлопоты, дальняя дорога и все-таки вернется домой. Вышло по-моему.
С улицы к дому шел Засекин. В шинели, серой шапке-ушанке, с вещевым мешком на плече. Войдя в комнату, остановился, удивленно оглядел собравшихся.
Первым его увидел Степан.
Гришка! вскочил он со своего стула и бросился навстречу.
Пока Степан и Засекин обнимали друг друга, пожимали руки, возле них уже были Логвин, Варя, Люда.
Живы-здоровы, дядя Коля! говорил Засекин, обнимая Логвина. И остановился взглядом на его руке.
Все расскажу, Гриша, сказал Логвин.
Варя припала к его груди, он поцеловал ее, обернулся к Люде, к стоящему рядом Степану.
Не думал, не гадал
Как это не думал? в шутку возмутилась Люда.
Эх, черт! Понимаешь, я хотел сказать
Все понятно, улыбнулся Логвин. Раздевайся.
Нет, Николай Матвеевич. Раньше и вопросительно посмотрел на Степана.
Тот кивнул головой.
Засекин поцеловал Люду в одну, другую щеку.
Так держать, друзья, сказал он, а затем сбросил мешок, шинель и, кланяясь по очереди гостям, уселся за стол.
Наступило вполне понятное молчание. Первой встрепенулась соседка:
Что же это? Штрафную товарищу лейтенанту!
Засекин поднялся с рюмкой в руке, взглянул на Степана с Людой, потом на Логвина и Варю.
А если без тостов Ладно?
После этого за столом снова заговорили, а Засекин обернулся к Степану.
Рассказывай
Никто из них так и не знал, с чего начинать
На переформировке мы, кивнул Степан в сторону товарищей. Скорее всего на Житомир снимаемся.
А я из госпиталя, два месяца в Полтаве ремонтировали. Сейчас свою часть догоняю.
Привет! Наговоритесь еще, остановила их Люда.
И то правда, посмотрев на нее, согласился Засекин и пересел к Логвину и Варе. Вот и встретились!
В соседней комнате завели патефон. Послышались: веселый ветер, потом синенький платочек, что падает с девичьих плеч.
Засекин сидел рядом с Логвиным и Варей.
Как же твои? спросил Логвин.
В Челябинске, с заводом. Отец в цеху, мама в бухгалтерии. А Павел как? Получали что-нибудь?
Не сейчас, Гриша, не сейчас, сказал Логвин.
К ним пристроилась соседка.
А я, товарищ лейтенант, его Миклуху Маклая вот таким знала
И я вроде бы, усмехнулся Засекин.
Тогда, Гриша, за благополучное возвращение!
Полина Антоновна тихо сказала Варя.
Соседка уже порядком подвыпила.
Что ты, Варенька! Я зараза гордая. С кем попало не пью. Но за такое нельзя не выпить. Тут дело такое, хочешь не хочешь, а нельзя. Верно я говорю, Николай Матвеевич! А где же они?
И увидела, что Степана и Люды нет в комнате. Заглянула в другую, вернулась.
И там нет.
Степан и Люда в белом полушубке, наброшенном ей на плечи, уединились во дворе. Падал мокрый снег.
Возвращайся живой, здоровый, говорила Люда.
Распахнулась наружная дверь, на пороге стояла соседка.
Вот вы где!
Они вздрогнули и оторвались друг от друга.
Кельма набрасывала раствор на стену Логвин клал новый ряд. Как всегда, пристукивал кирпич рукояткой.
Внизу, под лесами, шла жизнь: к перрону подходили поезда, гудели паровозы, не прекращался говор людей. На вокзале восстанавливалось разрушенное крыло.
Стрелка на вокзальных часах приближалась к пяти. Логвин подобрал кельмой раствор, выступающий на швах кладки, и пустил его в ряд. Сквозь доносившийся внизу гул послышались удары в рельсу.
Вместе с напарником Логвин шел к привокзальной площади. Напарник приноравливался к его шагу. Их опережали пассажиры с узлами и чемоданами.
Среди толпы туда-сюда сновал буфетчик в белом фартуке с увесистой корзиной в руке. Он выкрикивал:
Кто желает купить выпить, закусить! Московская горькая, колбаса в стограммах, бутербродные булочки, папиросы «Катюша» рассыпные и в пачках!
Оставив позади площадь, Логвин шел с напарником уже взявшейся зеленью, прилегающей к вокзалу, улицей города. В стороне, у бочки с пивом, собрался небольшой хвост.
По одной? предложил напарник.
Логвин кивнул.
Они свернули к бочке, стали в конце хвоста.
Значит, пишет? переспросил напарник.
Логвин вытащил из кармана треугольник. Развернул, который раз пробежал глазами и протянул приятелю.
Двадцать седьмое апреля Свежее, значит.
Вчера пришло, сказал Логвин.
Что ж, Николай, теперь скоро дома будет.
Заждались мы, Иван.
А где не знаешь?
Думаю, под Веной, а впрочем
Подошла их очередь. Оба понимающе подняли кружки:
Ну!
Холодное, сказал напарник. Еще по одной.
Идет.
Веселый, возбужденный, Логвин приближался к дому.
В этом году буйно цвела черемуха. Набухала сирень, готовая вот-вот распуститься.
Издали Логвин увидел в саду Варю и сидящую за столом Люду. Под яблоней, как и много лет назад, стояла все та же детская коляска из лозы.
Чего носы повесили?
Ему никто не ответил. Только чуть слышно отозвался ребенок в коляске. И он понял что-то случилось.
Варя молча показала на бумагу, лежащую на столе.
Он схватил бумагу. Замелькал печатный штамп, а дальше слова, выбитые на машинке
Как боялись люди этих бумаг со штампом и сколько их шло тогда в разные концы!
сбросив пиджак и рубаху, Логвин умывался во дворе, у будки с голубями. Механически, глядя в пространство, намыливал руки. Варя сливала ему из кувшина.
Беззвучно, по-детски всхлипывая, рыдала в саду Люда.
Логвин поднялся из-за стола, повернул выключатель. На часах было четверть четвертого. Он взял с полки будильник, сверил его с часами на стене, со своей «луковицей», стал поворачивать завод. Погасил свет и, прихватив с постели подушку, лег на диван.
Луна освещала давно замершую улицу, притихший сад, через распахнутые окна проникала в комнату. Не слышно было ни людской речи вокруг, ни обычной в этих местах собачьей переклички. Лишь давали о себе знать те же часы на стене.
Логвин и Варя молча лежали в постели. Хрипя и натужась каждый раз, часы пробили двенадцать. Не говоря ни слова, они прислушивались к бою. В соседней комнате заплакал ребенок. Варя схватилась с постели и, набросив халат, побежала к внуку.
Спи, Витенька.
Не хочу спать, хныкал малыш.
Ну тогда полежи.
Не хочу лежать!
Знаешь что посиди.
Опираясь на локоть, Логвин смотрел в окно.
И сидеть не хочу, не унимался Витя.