Угадай, которое из этих трех зарев настоящее, за которым из них взойдет солнце.
Вот за этим. Наташа показала на среднее.
«Она не будет моей женой»
Крайнее зарево разрасталось. Неожиданно вынырнул краешек солнца, а затем и весь его ртутный овал.
3
Девочки! ворвалась во двор Варя, с треском захлопнув калитку. Договорилась! Договорилась! В семь часов вечера идем к Матрене Ивановне Павловой. Она сказала, что уговорит нескольких старушек и они нам все вместе немного попоют. Вот! На Варином лице было выражение величайшего торжества, глаза хитро блестели.
Ура! закричали из кухни Наташа и Птичкина.
Как тебе это удалось? спросил Митя.
Да вот так уж, сказала Варя, поджав губы, как будто решила ни за что на свете не выдавать Мите свою великую тайну. Но тут же не вытерпела и, подвинувшись к нему, горячо нашептала: Я к ней подлизалась, вот! Насчет сына, дочки расспрашивала. Она и завелась на целый час, вот! А потом я ей говорю, какие мы несчастные: приехали, мол, за песнями, а песельников нет. Пожалейте нас, говорю, ведь нам во что бы то ни стало надо материал собрать. Она посмеялась, посмеялась, ладно, говорит, я пойду баб покличу, только вы уж нам чихирю поставьте. Вот!
Э-э!.. Вы там не секретничайте! крикнула Птичкина. Зачем же манкировать нами! Идите сюда, а то мы картошку чистим, не слышно ничего!
Варя вошла в кухню и громко повторила все, что рассказала Мите.
А ты молодец, шедевральная старуха! ласково пропела Птичкина.
Гм!.. гордо сказала Варя. Я такая! Придется тебе, Митя, на «телевизор» сходить.
«Телевизор» был едва ли не главной достопримечательностью Щедрина. Когда в первый же день приезда Митя спросил у Авдотьи Михайловны, где тут можно купить продукты, она неопределенно махнула рукой: «А-а, на «телевизоре». «Что за «телевизор»?» удивился Митя. Ладно, пойдем покажу, сказала Авдотья Михайловна. Мне как раз капустки надо. «Телевизором» оказался колхозный склад длинное приземистое строение из красных кирпичей под ребристой шиферной крышей. Кроме землистой картошки, вялой капусты, желтых огурцов и мятых помидоров, здесь продавали колхозное вино темно-рубиновый мутный чихирь. «А «телевизор» потому, объяснила Авдотья Михайловна, что каждый вечер собирается здесь мужиков полстаницы. Напьются некоторые и давай, бесстыжие, выступать на виду у всех: и про политику, и про космос, да матерщинятся, да песни поют, не казачьи только»
4
В большой просторной комнате собралось около десятка старух. Они неторопливо, без суеты расселись на лавках и скрипучих стульях так, как этого требовало пение. Первые голоса на лавку справа, вторые голоса на лавку слева, а высокая старуха с плоской, как доска, грудью и хозяйка, низенькая, оплывшая, с моложавым лицом, у стола в середине комнаты. На столе стояло зеленое эмалированное ведро и десятка полтора граненых стаканов.
Что петь будем? спросила старуха с плоской грудью.
Нам что-нибудь из старинных казачьих песен, поспешил Митя и смешался, потому что старуха, строго и презрительно взглянув на него, поджала губы.
Знаю, милай, знаю
Митя покраснел: «Вот еще, надо же мне, дураку, лезть»
Ну, девоньки, сказала старуха с плоской грудью, «Дуню».
Заводи, Карповна, вздохнула из угла неприметная старушка.
И Карповна, та самая старуха, что так презрительно глянула на Митю, с придыханием затянула грудным голосом тихо, чуть слышно:
Как у Дунюшки
На три думушки,
Как первая дума
Из-под бережка
Хозяйка подхватила песню высоким, напряженным, бьющимся, словно птица в клетке, голосом:
Как вторая дума
Из-под камешка
И тут из своего угла подтянула жалобным голосом неприметная старушка с белым платком на голове:
Как третья дума
Из-под реченьки
Голоса эти слились в одни аккорд, он задрожал, повис на мгновение и постепенно стал опадать, как опадает волна, накатываясь на неровную кромку берега. Голоса замерли и вдруг грянул хор:
Как на етой на реке
Дуня мылася,
Дуня мылася
И будто издалека, подхватили вторые голоса:
Мылася, умывалася
И опять стало тихо, так тихо, что Митя услышал, как где-то высоко прозудел комар.
Намывавшись, набелялася
опять грянул хор.
И откуда такая сила в этих немощных, слабых телах! Откуда этот размах, эта удаль! Голоса звенят, переливаются, отдаются гулким эхом полупустой комнаты.
«Боже, как чудесно! подумал Митя. Слезы радости и восторга против воли навернулись на глаза. Как просто и хорошо: «Как у Дунюшки на три думушки» В словах ничего особенного, но как они это поют! Получается что-то небывалое, неповторимое по красоте. И не забывается, такое не забывается Наверно, всю жизнь буду помнить: «Как у Дунюшки на три думушки»
Он не помнил, что у него на коленях лежит раскрытая чистая тетрадь, что в нее надо что-то записывать. Он не чувствовал, что Варя несколько раз толкнула его локтем в бок и что потом девушки, низко опустив головы и перешептываясь, стали записывать песню втроем.
Звуки льются плавно, широко, свободно, все громче и громче и достигают такой силы, что, кажется, голая электрическая лампочка, свисающая с потолка, начинает дрожать и едва приметно раскачиваться на длинном крученом шнуре. А потом голоса опадают, медленно, плавно, или обрываются разом, будто лопается струна, и тогда в комнате воцаряется жуткая тишина.
У Мити защемило на сердце. Жалостливая песня, грустная песня: увидел Дуню казак на реке, пленился ее красотой, не мил ему теперь белый спет, наточил он кинжал, пошел домой, стал жену губить.
Малы детушки
Все вскричалися,
А ближние соседушки
Все сбежалися
Песня затихла, только неприметная старушка из угла тихо и жалобно вывела в последний раз:
Все сбежалися
От напряжения лицо Карповны стало кирпичного цвета. Хозяйка Матрена Ивановна промокнула глаза цветастым фартуком и высморкалась в него. Старухи откашлялись и заерзали на лавках, усаживаясь поудобнее и давая понять, что это была всего лишь распевка, что главное впереди.
Что теперь петь будем, Карповна? спросила полная, дородная старуха из хора, у которой на тройном подбородке росли редкие седые волосы.
Погоди, Никитична, величаво сказала Карповна. Сначала надо укрепить себя на остальное пение. Мотя, налей всем по стаканчику.
Матрена Ивановна сняла крышку с эмалированного ведра и, черная большой алюминиевой кружкой густое искрящееся вино, разлила его по стаканам.
Ну, молодые, давайте выпьем! сказала Карповна, повернувшись прямой плоской фигурой к лавке, на которой сидели Митя и девушки.
Нам нельзя, глупо улыбаясь, сказал Митя, мы ведь на работе.
Ну и работничек! вставила Птичкина. Ни строчки не записал.
Что там работать! замахала руками старуха. Успеется. Наработаетесь еще, заучитесь в вашем ниверситете. Поднимай стакан. И, помрачнев вдруг, добавила: Иначе петь не будем.
Митя оглянулся на девушек, они давно уже подняли свои стаканы и, улыбаясь, чокались со старухами. Он засмеялся, чокнулся с Карповной. Карповна улыбнулась, но так, что ее лицо при этом не потеряло строгого выражения, залпом выпила свой стакан и, молодецки оглядев всех, уперла руки в боки.
Ну вот, теперь можно и еще песенку. И, притопнув ногой, лихо затянула:
Тут ишли, прошли казаки молодые
Первые голоса дружно подхватили:
А за ними и́дут матушки родные
Эхом отозвались вторые голоса:
А за ними и́дут матушки родные,
Во слезах пути-дороженьки не вижут
Митя глядел в черный квадрат окна, различал в нем отражения Карповны и двух других старух. Он пересел в сторону и глубже на лавку, прислонился к стене, закрыл глаза. Открыл их перед ним все тот же черный квадрат окна, в нем не было света, не было и старух сдвинутая гармошкой ставня загораживала окно, вместо них он вдруг увидел белую пыльную дорогу, кавалькаду всадников в женщин в белых полотняных кофтах и белых платках каждая из них идет рядом с лошадью любимого сына, мужа, жениха, держится рукой за стремя, вытирает концом платка слезы; лошади идут все быстрее, женщины уже не поспевают за ними, лошади вырываются вперед, рысью уходят все дальше и дальше. Белым косым столбом поднимается пыль. Отстают невесты, отстают жены, и только матери все идут вослед. Поднятая лошадьми пыль закрыла собою солнце, но вот она оседает в придорожный бурьян, солнце блещет вновь, но матери его не замечают, они «во слезах пути-дороженьки не вижут». Что для матери солнце, когда чадо, самое ненаглядное солнце, покинуло родимую сторонушку, чтобы во чужих землях показать удаль молодецкую!
И вот уже песня замирает, трепещет где-то под потолком, у деревянной, с облупившейся известкой балки, а Карповна заводит новую, и старухи подхватывают:
Ой да нету, нету такой во поле травушки,
Чтобы травка без цветов-а-а-а-а-ай,
Без цветов цвела.
Ай, нету, нету такой родимой мамушки,
Чтоб по сыну мать не пла-а-а-а-а-ай,
Все не плакала
Карповна прикрыла глаза, из-под плотно сомкнутых век выкатилась сверкнувшая, как алмаз, в электрическом свете слеза и растворилась в сетке морщин на ее лице. И другая слеза растворилась в морщинах. И Митя вдруг с дрожью подумал, что ее морщины полны слез, как полны водой русла малых и великих рек.
Старухи пели долго и наконец устали, притихли, нахохлились. Наступил томительный перерыв.
Бабули, может, вы нам просто скажете слова песен, а мы их запишем? жалея их, спросила Птичкина.
Матрена Ивановна всплеснула руками.
Что ты, что ты! Как же можно!.. Песню-то?! Да мы и слов-то не вспомним, если будем кудахтать, а не петь. Когда поешь, о словах не думаешь они сами из души льются. Ну, девчата, обратилась она к старухам, молодежь заждалась!..
И новая песня заставила вздрогнуть настороженно-чуткую ночную тишину.
5
Они лежали на берету Терека в сухой горячей траве и загорали.
Memento mori! изрекла Птичкина.
Наташа засмеялась:
С чего бы это?
Птичкина пожала плечами.
Так
Мне бывает ужасно противно думать об этом.
А мне грустно
Ну вот, завели на похоронные темы, недовольно сказала Варя.
Птичкина согласно кивнула:
Виновата, Варька, виновата И все-таки думай!
Варя пожала плечами.
Я пережила эти настроения в тринадцать лет. А тебе, слава богу, девятнадцать.
Что правда, то правда, согласилась Птичкина. Такая уж я недоразвитая! Наташк, а ты любишь его? спросила она вдруг и жестом указала на Митю, подплывавшего к берегу.
Наташа пожала плечами.
Наверно. Он меня любит.
О чем разговор? крикнул Митя, стоя по пояс в воде и против воли делая два шага в сторону: быстрое течение едва не опрокидывало его, а за спиной крутилась маленькая темная воронка.
Да так, о жизни и смерти! крикнула с берега Птичкина.
Ну-ну, я поплыву дальше, вон до того поворота. А хотите, поплывем все вместе, а? Митя ударил по воде выгнутой ладонью и обрызгал девушек. Хватит жариться, а то мозги выпарятся. Наташа, пойдем!
Наташа поднялась с травы, оправила купальник, собрала пучком свои роскошные волосы и спрятала их под резиновую купальную шапочку.
Пойдем, Митечка, ласково отозвалась она и, победно взглянув на Птичкину и Варю, прыгнула с крутого бережка в воду.
На середину, на середину выгребай! крикнул Митя и бросился вслед за ней.
Выплыв на середину реки, они легли на спины, и течение понесло их вниз, к дальнему крутому повороту с низким кочковатым кустарником и склоненной над заводью ивой. В голубом небе в том же направлении плыло густое белое облако.
Интересно, кто из нас скорей? сказал Митя.
Конечно, я! крикнула Наташа и начала подгребать руками.
Да нет, я про облако, смеясь, сказал Митя и показал пальцем на небо.
Черная набрякшая коряга обгоняла его слева. Он сделал два мощных гребка и уцепился за нее.
Наташа! Держась за корягу, он поплыл против течения наперерез ей. Смотри! Я, как чечен, которого подстрелил Лукашка!
Какой из тебя чечен! засмеялась Наташа и, потрогав корягу, брезгливо сказала: Какая скользкая, фу!..
Борясь с течением, они подплыли к берегу и, выйдя из воды, повалились на жесткую сухую траву. Митя раскинул руки и зажмурил глаза.
Хороша жизнь!..
Наташа томно улыбнулась, положила голову на Митино плечо и подставила для поцелуя губы
Когда Митя и Наташа вернулись по берегу к девушкам, то обнаружили новое бородатое лицо. Какой-то тип в оранжевых плавках сидел у самом воды и издали заигрывал с девушками.
Девочки, а девочки, кого утопить?
Вы абориген? поинтересовалась Птичкина.
Тише, Птичка, подумает, что ругаешься, предостерегающе шепнула Варя.
Как ты сказала? крикнул бородач.
Ясно, абориген, заключила Птичкина. Пошли завтракать
Вечером того же дня бородатое лицо возникло над их калиткой.
Позавтракали?
Поужинали, сказал Митя.
А-а А девочки где?
В комнате. Книжки читают.
А-а
Что?
Может, на «телевизор» сходим? По баночке, а? Я угощаю.
Митя вышел за калитку. Бородач протянул руку, добродушно улыбнулся:
Николай!
Сейчас он был в белой тенниске и сразу понравился Мите, не то что утром. Под пышной, расчесанной бородой угадывалось совсем молодое лицо.
Пошли, что ль?
Собственно говоря, так начиналось в Щедрине любое знакомство.
6
Хлопцы, мне лавку надо закрывать, уже в который раз напомнила моложавая продавщица Надя.
Ты, Надька, нам не мешай, у нас разговор серьезный, наставительно сказал Николай.
Но домой мне надо идти иль нет?
Иди.
А баночки?
Николай вздохнул:
Пристала с баночками! Завтра утром я их тебе принесу, ей-богу!
Как же, принесешь!
Банка пять копеек стоит. Вот тебе пятнадцать и утешься.
Нужны мне твои копейки! Банок нынче днем с огнем не найдешь. Завтра люди придут, из чего пить будут?
Наконец Надя заперла складские двери перекладиной с большим тяжелым замком и ушла домой.
Было тихо и свежо. Зажигались первые звезды. Быстро темнело.
От выпитого вина Митю охватила ноющая истома: в мышцах рук и ног бродило приятное тепло, слегка кружилась голова, так, что хотелось провернуть ее, как шар на оси, и это было ужасно смешно.
Влажными глазами смотрел Митя на Николая, на сдвинутые поллитровые банки с мерцающим в них темным вином и думал о том, как любит он этого парня за то, что он есть на свете, за то, что сидят они вместе тихим летним вечером на станичной окраине, еще вчера неведомой ему, а сегодня почти родной, пьют, разговаривают, смеются. «Ах, какой он славный, думал Митя. Как легко, как просто с ним! Даже думать не надо. И вечер тихий, прохладный, и комары за Терек улетели. Ах, как хорошо, как славно!»
Мить, а Мить, бабка ваша говорила, ты стишки хорошо рассказываешь. Заделай чего-нибудь, а? Под настроение.
Митя усмехнулся:
Ну хорошо, слушай:
Всю землю тьмой заволокло,
Но и без солнца нам светло.
Пивная кружка нам луна,
А солнце чарочка вина.
Он приподнял свою поллитровую банку, блеснувшую стеклянным ободком, и потряс ею. Чихирь звонко булькнул, Митя продолжал:
Готовь нам счет, хозяйка,
Хозяйка, хозяйка!
Стаканы сосчитай-ка
И дай еще вина!
Ну, даешь! сказал Николай, когда Митя кончил. Законный стишок. Сам, что ли, сочинил?
Митя засмеялся, и доски под ним тоже заскрипели и засмеялись.
О, не я, к сожалению. Еще двести лет назад Роберт Бернс, шотландец.
Николай почесал затылок и, упершись подбородкам в колено, сказал озадаченно:
Вот как Мужик был! Ты еще знаешь?
Митя прочел еще несколько стихотворений Бернса, они имели такой успех, что Николай, подняв банку, заставил его чокнуться.
Выпьем за Берса!
За Бернса, поправил Митя.
Низкая лупа светила ярче, чем тусклая электрическая лампочка у дверей склада. Она мягко выхватывала из темноты пустынную улицу, дальние плетни колхозного огорода, извивающийся, как тело змеи, земляной вал, по которому бежала новая, но уже обкатанная проселочная дорога. Когда весной Терек разливался и затоплял лес, вода доходила до самого вала. Николай рассказывал, что нынешней лесной разбушевавшаяся река едва не затопила станицу: поднимись уровень воды еще на полметра захлестнуло бы вал, а в нескольких метрах за ним жилые дома.
По станице разноголосо кричали петухи.
На ночь укладываются, сказал Николай ласковым охрипшим голосом. Глубоко вздохнул, закурил. Как это ваша девчонка обозвала меня сегодня?