Антип подошел, взглянул на фотографию и степенно ответствовал:
Угадал. Я и есть.
А это кто? спросил Митя, указывая на фотографию молоденького солдата в лихо надвинутой на лоб пилоте со звездочкой.
Сын младшой, Прохор, Аниськин отец. Сбежал, шельмец, на войну еще и шестнадцати не было. Комбайнером теперь здесь, в колхозе. Почитай, не ночует нынче дома, потому как хлеб убирать надо. А этот, старик показал на фотографию второго сына, Микишка, зоотехник, средний. И старшой, он ткнул в изображение седеющего худощавого человека, Егор, агроном. Это Нефедка и Гришка, оба на войне погибли. Нефедке орден посмертно дали, Отечественной войны второй степени, я тебе покажу, прислали в коробочке, в военкомате вручали семье, значит. Да С фотографий глаза в объектив глядели серьезные, сосредоточенные лица солдат. Ну а это бабы их и внуки тоже. Антип широким, жестом провел по остальным фотографиям. Аниська, а Аниська, скоро стол-то накроешь? крикнул он и прислушался.
Накрою, не беленись, отвечала со двора Аниська. Она разогревала в летней кухне щи и жарила картошку. Было слышно потрескиванье масла на огне и шипение, когда Аниська поднимала над сковородкой крышку.
Так что же, вы все вместе живете? спросил Митя.
Можно сказать, что и вместе, сказал Антип, выходя на веранду и показывая Мите на соседний кирпичный дом, красневший между ветвям деревьев. Микишкин дом, пояснил он, а за ним и Егоркин. Так что все вместе, рядышком, как птички божии. Да!.. А я больше у Прошки живу. Аниська, добрая душа, накормит, когда надо, да и не скучно с ней. А тешние внуки, старик махнул рукой в сторону кирпичного дома, разъехались все: один в армии, другие в городе живут
В дверях появилась раскрасневшаяся от печного жара Аниська.
Заждались? ласково спросила она, сдувая со лба прядку волос и ставя на стол тарелки с густыми дымящимися щами.
Ну-с, Антип с удовольствием потирал руки, приступим! Может, и тебе того, а? спросил он неуверенно.
Нет, что ты, дедунь!
Аниська опустилась на диван, пружины под ее легким телом радостно скрипнули.
Ну как хочешь. Старик разлил вино по стаканам, лукаво подмигнул Мите, мелко перекрестил ворот рубашки. Во имя отца, господа Поехали! В мгновение ока вылил в рот стакан вина, глубоко вздохнул, отер рукавом бороду.
Митя чувствовал на своем затылке любопытный Аниськин взгляд и испытывал от этого неловкость и беспокойство. Он оглянулся. Аниська опустила глаза, покраснела.
Кушайте, кушайте! сказала она и торопливо вышла из комнаты.
Ай, Аниська, что за девка! ласково сказал Антип, наливая себе второй стакан. Хошь, совет дам, девок как выбирать? У девки, самое главное, колена должны быть круглые. Понял? А коли острые, пропал всю жизнь пилить будет! Старик сделал выразительный жест рукой, словно распиливал угол стола. Ета мудрость еще от моего деда мне досталась. Как молодой был, так и щупал на вечерках у девок колена. И жену себе так нашел. Да А теперь и щупать не надо: все ноги голяком гляди да прикидывай У Аниськи-то круглые, а? То-то!.. Вот и будет хорошая баба своему мужику.
Антип откинулся на спинку стула и загудел:
Аниська, карга! Картошку!
Аниська вошла со сковородкой в руках. Не глядя на Митю, собрала грязную посуду и вышла.
И Мите вдруг показалось: вот он сидит за столом, перебирает по скатерти пальцами, и кожа на его запястье ходит маленькими теневыми волнами от равномерного движения сухожилий, и руки у него белые, холеные, и он вовсе не Дмитрии Косолапов, а Дмитрий Оленин, и не клетчатая рубашка на нем, а белая черкеска с серебряными газырями. А напротив сидит Ерошка, белобородый, подвыпивший с утра, веселый, как ребенок, скалит желтые зубы, философствует о жизни: «Главное, чтобы колена были круглые» И не Аниська только что вышла в эту дверь, а Марьяна «отнюдь не хорошенькая, но красавица». И было это давно, сто лет назад, даже больше, и было это сейчас, сию минуту.
«Прекрасное мгновение остановилось в те далекие времена и длится, длится, которое поколение длится» подумал Митя. Стрекот трактора за окном помешал ему остаться Олениным. Но если он был теперь Митя, просто Митя, то Ерошка оставался прежним, таким, каким и должен быть. Сходство поражало Митю.
Что не пьешь, друг ты мой? Что сидишь невеселый? закричал Антип со слезою в голосе. Жизнь тонкая штука, брат ты мой, тонкая Он задумался, забрав бороду в кулаки, замотал головой. Тебе что печалиться: ты молодой, здоровый, жить тебе и жить, а я вот стар, протяну годок-другой Эх!..
Он тряхнул белой лысеющей головой и запел неожиданно весело и громко:
Чем казакам не житье,
Не веселая служба.
Им и холод, им и голод,
Им ж строгая служба.
Мы уборку произведем,
На всю ночь гулять пойдем,
Утром рано поутру
Несут розог по пуку,
Утром рано поутру
Несут розог по пуку.
Не велят нам оправдаться,
Велят скоро раздеваться,
Не велят нам говорить,
Велят скоро положить
Черкесочки долой с плеч,
Начинают больно сечь
Кончив песню, он хлопнул рукой по столу подпрыгнули и упали стаканы и, выскочив из-за стола, схватил висевшую на стене балалайку и начал притоптывать так, что в буфете задрожала посуда и телевизор закачался на тонких рахитичных ножках.
В комнату вбежала испуганная Аниська и, увидев, в чем дело, рассмеялась. Нежные ямочки подрагивали на ее щеках, и зеленые глаза вспыхивали озорством и лукавством. Мите захотелось поцеловать эти ямочки, и Аниська, словно почувствовав это, стрельнула в Митю глазами и вызывающе приподняла подбородок.
И была опять Марьяна, был дед Ерошка, грузно кружащийся по комнате и напевающий зычным голосом непонятные куплеты: «Тренди-бренди-виски-шенди!.. Хоп!.. Хоп!.. Хоп!!» и был он, Дмитрий Оленин, и комната плыла перед глазами, и полумрак застенчиво оседал вдоль карнизов, как отсвет далеких времен.
Аниська, крикнул Антип, терзая балалайку, айда плясать!
А Митя подумал: «Какая Аниська?.. Марьяна!»
Но в это мгновение старик неловко задел локтем стоявший на краю стола, графин, уже почти опорожненный, и остатки вина выплеснулись на яркую зеленую скатерть.
Антип остановился, тяжело переводя дыхание, и набросился на Аниську:
Ведьма старая, не могла удержать! Ведь добро пропало! Там оставалось как раз по стаканчику Ох-хо-хо!..
Аниська подскочила к столу и стала густо посыпать солью большое темное пятно.
Это ты виноват, ты! Мамка изругает теперь меня! крикнула она испуганно, и из глаз ее на скатерть закапали слезы, растворяясь в нитках ткани и не оставляя никаких следов.
Ох-тех-те вздыхал Антип. Два стакана вина, такое добро! Грех-то какой!..
Аниська сдернула скатерть со стола и выбежала на террасу.
Митя вышел следом. Аниська сидела на ступеньках и молча плакала, вытирая слезы краем скатерти.
Митя сел рядом.
Антип из комнаты звал его.
Не ходи! сказала Аниська и взяла Митю за руку.
Антип позвал еще раз.
Ушел. Ну и хрен с ним, сказал он вслух, и пружины дивана жалобно заскрипели под его грузным телом. Через минуту воздух колыхнул густой звонкий храп.
Аниська все еще держала Митину руку в своей. Пальцы сделались влажными, теплыми, не хотелось разжимать их.
Не расстраивайся, сказал Митя, свободной рукой мягко обнимая Аниську за талию, но Аниська молча и упорно отодвинулась, не выпуская, однако, его руки.
Ну прости, прости, зашептал Митя, я ведь так просто
Что со скатертью делать? Мать придет трепку устроит. Ведь посмотри, чуть не вся скатерть залита. Она стала показывать ему пятно.
Дед же виноват
Все равно попадет мне. Это самая любимая мамкина скатерть.
Ну что ты, не плачь, глупенькая Митя не знал, как себя вести с Аниськой. Его смущали ее слезы. Хотелось заплакать самому. Он погладил Аниську по голове.
Она оттолкнула руку.
Уходи. Сейчас мамка придет. Лучше, чтоб она тебя не видела: скандалить будет.
Митя встал. От выпитого вина кружилась голова, но он дошел до калитки твердыми шагами. Аниська провожала его, прижимая к груди скомканную скатерть.
Отворив калитку, Митя наклонился к ней, прошептал:
Я завтра приду к тебе, можно?
Аниська кивнула, и Мите опять показалось, что перед ним Марьяна, а сам он Оленин, и только не было между ними Лукашки.
12
Но на другой день Митя к Аниське не пошел: приехала Наташа. Она рассказала все городские новости и, кстати, по дороге видела в райцентре, на площади, «роскошный» ресторан, внутри она не была, но внешний вид весьма завлекателен: два этажа, в широких окнах голубые занавески и проч., и проч.
Ложась спать, Наташа, Варя и Птичкина долго перешептывались между собой.
Утром, за завтраком, девушки многозначительно переглянулись, и наиболее дипломатичная Варя завела разговор о том, что все устали от однообразия будней, что неплохо бы как-то развлечься, а заодно и отметить возвращение Наташи.
Ну-ну, сказал Митя, подгоняя затянувшееся Варино вступление и покрутив в воздухе вилкой.
Гм Благодетель ты наш, а не посетить ли нам райцентровский ресторан?
Это идея! сказал Митя и положил вилку на край сковородки.
Ехать решили к полудню. Митя достал из чемодана еще не надеванную чистую голубую рубашку, поводил по щекам электробритвой и, расчесываясь перед зеркалом, отметил про себя, что выглядит не так уж плохо.
Девушки нарядились в лучшие платья, подвели тушью ресницы, наложили на веки тени: Варя голубые, Наташа бронзовые, что очень шло к ее карим глазам, а Птичкина зеленые и была легкомысленно-смешна.
Когда проходили мимо Антипова дома, Митя увидел Аниську. Она сидела на скамеечке перед воротами и болтала ногами. Он кивнул ей. Аниська оглядела девушек, глаза ее задержались на Наташе. И, видимо, почувствовав в ней соперницу, она независимо вскинула голову и холодно кивнула. Аниська ждала вчера Митю с самого утра, но он не пришел. И она поняла, почему он не пришел.
Что ты такая хмурая, Анисья? крикнул Митя издали.
Аниська отвернулась и сказала со злостью:
Вот еще! С чего ты взял? Очень даже веселая!
И Митя, покосившись на Наташу, вдруг подумал, что сегодня Аниська вовсе не Марьяна, а самая обыкновенная девчонка.
Вскоре они стояли на шоссе и голосовали.
Спрячься, Митька, спрячься, тараторила Птичкина, на нас сразу клюнет какой-нибудь кадр.
Митя зашел под каменный навес автобусной остановка, и через минуту напротив него на полном ходу затормозил маленький грузовой УАЗ. Парень лет двадцати, Митин ровесник, подмигнул, весело улыбаясь:
Садитесь, девчата!
Митечка, ку-ку, позвала Птичкина, можешь выходить.
Митя вышел из укрытия, первым прыгнул в кузов и помог подняться девушкам.
На пути в Шелковскую, так назывался райцентр, в кузове, над которым был натянут оглушительно хлопающий тент, происходил следующий разговор.
Что, девочки, платить ему будем? спросила экономная Варя.
Вот еще! возмутилась Птичкина. Мы ему такое удовольствие позволяем везти нас. Нет, бабы, я этого не переживу!
Конечно, проедем за «спасибо», поддержала ее Наташа.
По-моему, это свинство, сказал Митя, щурясь от встречного ветра.
Что за наивный альтруизм? удивилась Птичкина. Доверься нам.
Когда машина затормозила у райцентровской автостанции, Митя помог девушкам спрыгнуть на землю и направился к кабине, засовывая правую руку в карман, где лежала приготовленная трешка. В окошко выглядывало озорное лицо шофера. Митя не мог не улыбнуться ему в ответ. Он уже нащупал в кармане хрустящую бумажку, когда Варя, Птичкина и Наташа дружно оттеснила его и, не дав опомниться, сказали шоферу ангельскими голосами:
Спасибо!
Шофер засмеялся, махнул рукой.
Вспоминайте ростовских геодезистов! крикнул он и дал с места полный газ.
Митя и девушки пошли по райцентровской улице, с одной стороны которой тянулся ровный ряд одноэтажных домов под красными черепичными крышами, а по другую сторону, за маленькой тенистой рощей, сверкало под солнцем большое, но мелкое озеро. На середине его по колено в воде стоял голопузый мальчик лет восьми, размахивал руками и кричал:
Витька! Сюда плыви!
Бабы, ведь это Венеция! воскликнула Птичкина.
13
Для райцентровского масштаба ресторан выглядит недурно, сказала Наташа, Не правда ли?
Они сидели за столом с голубым пластиковым покрытием (какие обычно бывают в столовых) и листали меню. Митя как галантный кавалер предложил его сначала девушкам. И пока они спорили, что взять на обед, Митя оглядывался по сторонам. Их стол был рядом с эстрадой, на которой вместо оркестра стоял, потрескивая разрядами, черный лакированный ящик радиолы. На противоположной стене на белых деревянных планках, которые изображали лучи солнца, был прибит вырезанный из фанеры и выкрашенный черной краской силуэт горного тура с изогнутыми рогами. Несколько одиноких посетителей сиротливо склонились над столиками. В двоих из них Митя угадал командированных. Позади эстрады, за широкой стеклянной дверью, ведущей на просторный балкон, за двумя сдвинутыми столами веселилась большая компания мужчин. Плечистый парень, осклабясь, бренчал на гитаре незнакомую мелодию, а другой, лет тридцати, напрягаясь так, что на красной воловьей шее вздулись жилы, и упираясь в стул руками, на которых выступали большие шары мощных бицепсов, подпевал ему. Иногда посреди пения слышались возгласы других сидевших за столом мужчин. Среди них был и совсем пожилой, с темным морщинистым лицом и крючковатым вороньим носом. Он сидел во главе стола.
Ну, девочки, что будем кушать? К столику подошел невысокий курчавый официант в короткой белой курточке. Его глубоко запрятанные, но бойкие глаза смотрели вызывающе, а в речи чувствовался сильный и явно грузинский акцент.
Четыре шашлыка! сказала Птичкина и кокетливо потупила глаза.
Так, сказал официант, пригладив черные усы стрелочкой и записав что-то карандашом в блокнот.
Четыре салата, две бутылки сухого вина
Четыре салата. Пять бутылок вина повторял официант, записывая в блокнот.
Мы сказали «две бутылки», вмешалась Варя.
Пять бутылок, покачал головой официант.
Две! Пять много! сказал Митя.
Ва-ах! Слушай, дорогой, прекрасный вино, холодный, почти как «цинандали» Зачем тогда в ресторан ходишь? Сиди дома, кушай. Пришел в ресторан и говоришь такие вещи. Ай-я-яй
Но это много
Как много! возмутился официант, вращая глазами. Для каждой девушки бутылка, а ты мужчина или не мужчина! тебе два бутылка! Я знаю, что делаю. Поверьте, не один компания обслужил. Еще спасибо скажете
Импозантный мужчина, томно сказала Птичкина, когда официант ушел выполнять заказ. Бабоньки, я слышала, его Анзором зовут.
Анзор поставил на стол пять откупоренных бутылок «ркацители», достал из буфета четыре изящных фужера «специально для вас», и через четверть часа Митя и девушки трудились над шашлыком из свинины, но зато на верченых металлических шампурах.
Салат оказался отвратительный: ломтики крупных желтых огурцов и мятых помидоров.
Знаете, какой случай был со мной на зимних каникулах в Москве? обратился Митя к девушкам. Сижу в «Ленинке», в зале периодики на первом этаже, и вдруг слышу: пахнет огурцами. Зимой! В Москве, конечно, чего не бывает, но тут удивился. Думаю, может, библиотекарша огуречным лосьоном намазалась? Подошел к ней, заговорил, конечно, для виду, понюхал: нет, не пахнет. А рядом, кроме нее, только мужчины. И пошел я по запаху. Пройду несколько шагов, понюхаю воздух, как ищейка, и дальше. И пришел я в буфет. А там огурцы, свежие, зеленые, длинные, кривые и тонкие, как батон конченой колбасы, но как пахнут! И очередь человек сорок. Так не смог уйти из буфета, пока не выстоял в очереди и не купил триста граммов половину огурца. И как я его ел, боже, как ел! Митя мечтательно вздохнул и отодвинул тарелку с салатом.
На них обращали внимание, и, заметив это, девушки стали смеяться еще заразительнее, говорить еще громче. «Посмотрите, какие мы!» говорило все существо маленькой Птичкиной. «Да, мы такие», подтверждало самодовольное лицо Вари. «А я лучше всех!» было написано на сияющем Наташином лице.