Митя сел в коляску, накинул на грудь кусок брезента. Мотоцикл взревел в ночной тишине, затарахтел, закудахтал, как гигантская квочка, лейтенант сел за руль, Лукашов позади него.
Быстро миновав станицу, мотоцикл выскочил на шоссе. Холодный ночной ветер резко бил в лицо, заставлял съеживаться под брезентом. Митя глядел по сторонам уже знакомой дороги: справа бежали колхозные виноградники, слева густая полоса некошеной ржи.
Митя вспомнил вдруг сегодняшний разговор в кузове УАЗа платить или не платить шоферу-геодезисту, вспомнил озорное, веселое лицо шофера и улыбнулся.
Вы тех поймали? спросил Митя, стараясь перекричать шум мотора и свист ветра.
Поймали. Всех поймали! ответил лейтенант и прибавил газ.
16
Ночь Митя провел в маленькой пустой комнате, где на стенах местами обвалилась штукатурка. Рядом с дверью висел пыльный потускневший плакат краснощекого донора, на лице которого цвела ослепительная улыбка. Напротив стояла колченогая скамья, отполированная от долгого сидения и лежания на ней. Мите приятно было разлечься на спине, чувствовать телом прохладную поверхность. Это напоминало верхнюю полку общего вагона, где нет матрацев, не дают белья и где, может быть, поэтому с особой силой чувствуешь, что ты в дороге. Митя любил ездить в общих вагонах. Лежишь на жесткой полке, смотришь в окно, за которым проплывают поля, густые зеленые лесополосы, розовые домики на разъездах, добрые напутствия «Счастливого пути!», выложенные из камня на откосах, а иногда вдруг застонет гулко под колесами железнодорожный мост, и сверкнет под ним извилистое тело полноводной реки. Ах, как хочется тогда прыгнуть вниз головой в эту сверкающую жуткую бездну!.. А то проплывает мимо какой-нибудь поселок или деревенька с аккуратными домиками под красными черепичными крышами, с голубыми ставенками, с новыми тесовыми крыльцами, как близнецы, похожими друг на друга. Высокая девушка в цветном капроновом платочке, с коромыслом, которое фигурной скобкой свисает с крепких покатых плеч, весело щурится на солнце, на ветерок от пробегающих мимо вагонов, пережидая, когда пройдет поезд и можно будет осторожно перейти через железнодорожное полотно. Она успевает заметить тебя в открытом окне вагона, бойко подмигнуть. И в душе твоей заликует вдруг каждая жилочка! Высунувшись в окно, ты замашешь ей рукой, а она, словно нехотя одаривая, шевельнет плечом, приподнимет лежащую на коромысле руку, два раза коротко и плавно взмахнет ею и скроется навсегда за последним вагоном.
И сейчас Митя лежал на полке, только перед глазами неподвижно висел плакат краснощекого донора. «Эх, вздохнул Митя, потянулся и сел. Долго меня тут будут держать?» Он подошел к окну, забранному изнутри решеткой. Клочком пакли, валявшейся в углу, смахнул со стекла плотный слой пыли. В комнате стало светлее. В окно Митя разглядел грязный двор с массой деревянных пристроек и сараев. Посреди стояло корыто с водой, и с десяток кур важно расхаживали вокруг, нервно потроша щепки и комочки сухой земли. «Милицейские куры, что ли? лениво подумал Митя. Ах, как скучно! Он прошелся из угла в угол, сел на лавку. Что делать? Чем заняться?..»
Что бы такое сделать? сказал он вслух. Вскочил со скамьи и еще раз прошелся по каморке: пять шагов из одного угла в другой, пять назад.
Что же делать? спросил Митя самого себя, пожал плечами и принялся ходить из угла в угол и напевать под нос: Что же делать?.. Что же делать?.. Что же делать?.. Чем заняться?..
Через полчаса он остановился и смахнул с кончика носа каплю пота. Было жарко. Он сел на скамью, тяжело вздохнул, но вдруг подскочил, хлопнулся коленками об пол, зашарил руками и наконец схватил таракана. «Как я ловко! улыбнулся Митя. Чуть было не уполз!..» Он сел на скамью, почувствовал, как таракан перебирает лапками в неплотно сжатом кулаке, и приоткрыл его. В проеме между большим и указательным пальцами показалась черная тараканья головка с загнутыми дугами усов. Митя сжал кулак поплотнее, так, что таракан больше не мог двинуться, и сказал:
Здорово, брат!
Таракан стал усердно царапаться лапками.
Не убежишь. Волей-неволей придется тебе делить со мной свой досуг.
Таракан притих.
Скучно, брат! пожаловался Митя.
В ответ таракан опять зацарапался лапками.
Ну ладно, ладно, вылезай. Митя разжал кулак, таракан пробежал по указательному пальцу и плюхнулся на пол.
Все равно ведь не уйдешь, сказал Митя, отдирая дранку от стены в том месте, где обвалилась штукатурка, и преграждая таракану путь щепкой. Таракан остановился, пошевелил усами, повернул и побежал назад.
Какой великолепный ты таракан! сказал Митя. Просто чудо! И вновь преградил таракану дорогу. Таракан повернул назад он явно не понял Митиного расположения.
А я тебя не пущу, сказал Митя, ставя щепку перед тараканьими усами.
Таракан замер и не проявлял никаких признаков жизни.
Ах ты, притворщик, засмеялся Митя, а таракан, воспользовавшись паузой, юркнул в щель под плинтусом.
Убежал, растерянно сказал Митя и так вздохнул, будто это была одна из самых серьезных потерь в его жизни.
Резкая тень от оконной решетки, казалось, застыла на пыльной полу. Но с каждым часом становясь все более расплывчатой, незаметно увеличивалась, росла. Когда она добралась до противоположной стены, Митя потерял всякое терпение. Ему хотелось есть, но про него словно забыли. Он вспомнил вчерашние шашлыки в ресторане, и голова у него закружилась, под ложечкой засосало еще сильнее. Он подошел к двери, изо всей силы ударил по ней ногой так, что старая дверь задребезжала, и крикнул:
Да скоро меня выпустят, черт возьми!
Щелкнул замок. Дверь со скрипом отворилась, и в комнату заглянул коренастый сержант, похожий на донора с плаката.
Чего раскричался? сказал он недружелюбно. Дури в голове много? Выходи!
Они пошли по темному прохладному коридору, спустились вниз по каменной лестнице. Сержант открыл голубую дверь с табличкой, которую Митя не успел прочитать, и протолкнул его в светлый кабинет.
За большим письменным столом (на углах его сохранились треугольнички пыли, и Митя, заметив это, подумал о том, что уборщица здесь ленива) сидел пожилой капитан. Седой чуб, ниспадавший на лоб, курчавился колечками, будто ему только что сделали электрическую завивку.
Садитесь, сказал капитан густым приятным голосом. Он откинулся на спинку кресла, с минуту разглядывал Митю и наконец сказал: Да!..
«Что «да»?» подумал Митя, раздражаясь.
Иванов! крикнул капитан.
В комнату вкатился маленький толстый человечек с розовой блестящей макушкой.
Я, товарищ капитан.
Садись, будешь протокол писать.
После обычных вопросов: фамилия, имя, отчество, год рождения и т. д. капитан попросил рассказать о том, что произошло в ресторане и потом, на улице.
Митя хотел рассказать как можно короче, но капитана интересовали детали: пили ли в ресторане, что сказал такой-то, что ответил ему, как началась драка, кто кого ударил первым, как ударил, что произошло потом Митя рассказал все, что помнил.
Уж очень они все пьяны были, закончил он, поэтому и отделался я так легко.
Да ведь и вы были нетрезвы, заметил капитан. Почему вы сразу после драки уехали в Щедрин? Почему не обратились в милицию? Не обратились даже в больницу, ведь вам нанесли телесное повреждение?
Митя пощупал корочку затянувшейся ранки на голове, остриженный Наташей вокруг нее кружок волос.
Ранка пустяковая, сказал он, чувствуя, как по телу пробегает холодок в тот момент, когда палец прикасается к ранке.
Все же почему вы сразу уехали из Шелковской? Вероятно, чувствовали за собой какую-то вину?
Да нет же! сказал Митя раздраженно. Просто хотелось скорее домой.
А вы не кричите, молодой человек! строго предупредил капитан и нахмурил брови. Не в ресторане находитесь Вы подозреваетесь в нанесении тяжких телесных повреждений Ступову Сергею Ивановичу. Капитан с сухим треском забарабанил по столу пальцами.
Что?.. Я?.. Мите показалось, что капитан шутит, и он улыбнулся.
Очень просто, сказал капитан, заметив улыбку. Ударил, сбил с ног, а он головой об асфальт. Сотрясение мозга. Врачи говорят, один шанс из тысячи. Кино такое было, видал? Вот у него то же самое А может, он уже и того пока говорим мы тут с тобой.
Но я не мог сказал Митя, отрешенно глядя на плохо выбритый подбородок капитана и все еще надеясь, что это неправда. Я Он пожал плечами и вдруг почувствовал, как напряглась, вздулась под тесной рубашкой широкая мышца спины, и с ужасом подумал: «Конечно, мог»
Вот так-то, парень, будут тебя судить
Митя не помнил, как вернулся в камеру, как захлопнулась за ним дверь, как щелкнул замок.
17
Он понимал, что спит, и сквозь сон чувствовал, как щемящая боль, начавшаяся с той минуты, когда он поднимался по каменной лестнице, тупо саднит в груди. Ему казалось: надо глубоко, как можно глубже вздохнуть, и боль пройдет, улетучится вместе с дыханием, но глубоко вздохнуть не было сил. Белые облака пролетали над его головой и величественно опадали за розовый горизонт. Он спрашивал у Наташи, какое из них настоящее, а она смеялась, запрокинув голову, скосив глаза: «Да они все настоящие!» «Неужели все? удивился он и проснулся
Нудно ныл затылок, как будто содрали с него кожу, и резало глаза, вверху, под веками. Тело свело в неудобной позе: правая нога затекла, в голень левой, застывшей на весу, впилось ребро скамьи. От ступни по голени, до бедру и выше, по спине, по шее, даже, казалось, по кончикам ушей пробежала волна мурашек. Митя поежился и с трудом сел. Свет луны чертил на противоположной стене, кривоугольные клетки решетки. Часть света падала на плакат донора и делила на клетки его улыбающееся лицо.
Первая мысль, которая пришла Мите в голову: бежать! Он вскочил на ноги, ступил шаг, охнул и сел на пол. «Ноги Сейчас это пройдет!.. Сейчас!..» Какая-то сила подхватила под ребра: «Встань! Беги!..» Поднявшись кое-как с пола, он прислонился к стене. Ноги дрожали. Митя закрыл глаза, вытер со лба холодный пот. «Сейчас! Сейчас!.. Надо собраться с силами!..» Придерживаясь за стену обеими руками, как слепой, добрался до двери, осторожно надавил на нее плечом. Дверь жалобно скрипнула, стукнула замком и не поддалась. Он надавил сильнее, упершись снизу коленом. Тот же результат. «Черт!» выругался Митя, бросаясь к окну слабость в ногах прошла, и, вцепившись в решетку, тряхнул ее так, что от стены над подоконником отвалился кусок штукатурки.
Митя долго тряс решетку, но она не дрогнула. Он смел с подоконника на пол куски штукатурки и, облокотившись о шершавые доски, заплакал.
Черные сараи отбрасывали длинные черные тени, которые надежно укрывали под собой половину двора. «Ведь тебе хватит там места, думал Митя. Беги!.. Но как?..»
Он обошел несколько раз комнату, ощупал каждый метр стены, попробовал в одном месте, где отвалился кусок штукатурки, руками отодрать дранку, но безуспешно, лишь до крови расцарапал руки.
В изнеможении опустился он на скамью, прислонился спиной к холодной стене, и вдруг ему показалось, что он прислонился к холодному трупу. Ужас пронзил его. «Неужели он теперь такой же холодный?» Митя подскочил к двери и изо всей силы затряс ее. Вопль: «Выпустите меня отсюда!» застрял в горле и судорожным комом сжал непослушный язык. Дверь вдруг глухо стукнула, накренилась, за ней лязгнул навесной замок, и Митя увидел, что она держится на одной нижней петле: верхняя, с перержавевшими шляпками шурупов, отвалилась. Снять дверь с нижней петли не стоило теперь большого труда. «Господи! воскликнул Митя, приподнимая дверь. Господи!
Темный коридор, в конце которого тускло светилась электрическая лампочка, дохнул плесенью, холодом цементного пола. Не веря тому, что произошло, Митя медленно пошел на свет лампочки. Тихо. Только его, Митины, шаги невыносимо гулко разносятся по всему коридору. Он снял туфли, взял их в руки и босиком дошел до каменной лестницы. Ступенька, две, три
Он перегнулся через перила. В вестибюле, на столе дежурного, горела настольная лампа. Дежурный сидел к Мите спиной, облокотившись на стол и положив голову на руки. «Спит или не спит?» Митя выждал пять минут, десять. Милиционер не шевелился. Тогда Митя стал сходить с лестницы, осторожно, бесшумно, удивляясь своей необычной ловкости. Вот он уже в вестибюле. Куда идти? Направо? Налево? Он огляделся. Увидел под лестницей маленькую дверь. Туда!..
Он прикрыл дверь и в изнеможении привалился к ней спиной. Перед ним был двор, который он видел из окна своей камеры.
Крадучись, Митя миновал деревянные сараи. В одном из них всполошенно закудахтала курица, и Митино сердце забилось так оглушительно-громко, что он испугался: не слышит ли кто? Ворота были открыты. Он вышел на улицу, параллельную той, на которой стояло здание милиции, и пошел прочь.
Митя не верил своей свободе. Странная пустота была в груди, в голове; в ушах звенело. Холодный ночной воздух щекотал ноздри, хотелось чихать, но Митя изо всех сил сдерживал себя; несколько раз из его горла вылетали странные звуки, похожие на приглушенный храп лошади.
Пустынная улица пугала черными глазницами домов. В каждом окне мелькало что-то рыжее. То ли отблеск далекого уличного фонаря, то ли его волосы. Он стоял за каждым деревом и провожал Митю долгим, сверлящим взглядом. Глаза у него тоже были рыжие. «Вернись! Вернись! шептал он бескровными, холодными губами. Ведь никуда ты не убежишь, никуда!»
Внезапно Митя ойкнул и сел на траву. Обнаружил, что он босиком туфли держит в руке и что большая колючка вошла в мякоть ступни. Эта боль словно вернула ему сознание. Он вытащил колючку, огляделся.
Была светлая ночь полнолуние. Лунный свет затмил собою почти все звезды. Ласковый прохладный ветерок шевелил его мягкие волосы, словно чья-то добрая, нежная рука.
Он пошел назад. «Сбежать хотел. Дурак! Я на самом деле чуть не стал настоящим преступником. Скорей, скорей, пока меня не хватились!» Он побежал. Вот и черные распахнутые ворота, двор, корыто с водой, сараи, маленькая, узкая дверь. Митя приоткрыл ее; дежурного за столом не было. Сердце у Мити оборвалось: неужели побег его обнаружен? Он шмыгнул под лестницу, в темный, пропитанный плесенью угол, замер, прислушался. Прячась в тени лестницы, оглядел вестибюль. Никого. Митя ступил на первую ступеньку и услышал вдруг громкие, мерные шаги. Он понял, что не успеет взбежать вверх по лестнице, и юркнул на прежнее место. Шаги приближались. Расплывчатая тень влезла на дверь под лестницей, вдруг замерла шаги стихли. Митя вжался в стену. Тень дрогнула и надвинулась еще ближе. Все кончено! Сейчас его окликнут. Тень взмахнула руками, и Митя услышал долгий смачный зевок. Неожиданно он почувствовал, что тоже хочет зевнуть, и ужаснулся, подавляя в себе это нелепое желание.
Тень отдалилась. Послышался звук отодвигаемого стула. Громкий треск бумаги заставил Митю вздрогнуть.
Несколько минут тишину ничто не нарушало. Тогда Митя решился выглянуть из своего убежища. Милиционер при свете настольной лампы просматривал за столом газету.
Хм, надо же, сказал он вслух и покачал головой, видимо, удивляясь прочитанному.
Митя в испуге нырнул под лестницу, ему показалось, что милиционер окликнул его. Но тут же он понял: то, что сказал дежурный, относилось не к нему, однако выглянуть еще раз не посмел. Он сиротливо жался к стене и думал: как глупо, как нелепо!..
Ноги окоченели на цементном полу, но надеть туфли он не решался: мог нечаянно стукнуть ими об пол. И Митя ежился от холода, охватывавшего его. Он хотел, он мечтал и не мог пробраться к месту собственного заточения и вдруг понял, что жизнь его рушится, рушится навсегда, что самое страшное было не тогда, когда он решил, что убил человека, самое страшное было сейчас, под этой лестницей, в этой жуткой ночной тишине, прерываемой вздохами сидящего за столом дежурного.
Сколько времени он простоял под лестницей: час, два? Ему казалось, вечность. И когда он услышал, как отодвинули стул и по коридору влево зазвучали удаляющиеся шаги, он не поверил. Но не верил только мгновение. Медлить было нельзя. Он рванулся! Лестница, темный коридор, вот она, дверь, сиротливо кособочится у стены. Митя торопливо просунулся в камеру и в мгновение ока насадил дверь на нижнюю петлю. Прислушался: «Обошлось?» Тишина. В соседней комнате неутомимо стурчит сверчок. «Обошлось!..» Он глубоко вздохнул и засмеялся счастливым смехом, словно только что тонул в проруби, потерял всякую надежду на спасение и вдруг его спасли! Перед глазами, как в черном калейдоскопе все мелькали лестница, коридор, дверь лестница, коридор, дверь Прыжок, еще прыжок дверь