23
Когда-то в детстве бабушка Радина Мария Ильинична изрекла: «Быть тебе, Толюха, счастливым да фартовым, коль меточка на левой щеке имеется». Об этих словах вспомнил Радин в поезде. Да, здорово повезло. Директора завода и начальника конверторного цеха вызвали на коллегию Министерства черной металлургии. Поездка в Москву была очень кстати. Нужно было зайти к Ивану Ивановичу, посоветоваться, побродить с друзьями по городу. Но главное он боялся даже себе признаться в этом было острое желание увидеть Надежду. Дербенева лежала в клинике.
Заседание коллегии затягивалось. После доклада министра и краткой информации директора института «Огнеупоры» высказывали свои мнения руководители металлургических заводов. Они называли цифры стойкости футеровки, условно запланированные на конец пятилетки. Директора словно сговорились. Выходило, что на Урале, в Средней Азии, на Украине предельная стойкость футеровки конверторов в ближайший год не сможет подняться выше трехсот плавок. Такую же цифру назвал и Винюков. Радин сидел в углу знакомого кабинета, внимательно слушал выступающих, кое-что записывал. С нетерпением ждал слова директора. Едва не вскочил на ноги, услышав заявление Винюкова. Ведь в поезде еще раз предупредил директора, что намерен доложить про поиски более продолжительной стойкости футеровки. Винюков пренебрег предупреждением. Видимо, просто не считал нужным принимать во внимание и его самого, и его планы. С трудом взял себя в руки. С нетерпением поглядывал на часы: быстрей бы кончилось заседание. Это не ускользнуло от внимания начальника главка. Он укоризненно покачал головой. Радин отвернулся. За окном шумела Москва. Мчались машины по мокрому асфальту, кружась, падали листья. Один из них кленовый, желтый, побитый темной рябью сиротливо приник к окну. Радин загляделся на листок, задумался.
Полагаю, нам будет небезынтересно послушать мнение начальника конверторного цеха Старососненского металлургического завода, нашего, так сказать, выдвиженца Анатолия Тимофеевича Радина, проговорил начальник главка. Тем более что во вверенном ему цехе, крупнейшем в стране, медленно растет выплавка стали.
По тону, с каким была произнесена последняя фраза, Радин понял: рассчитывать на поддержку не приходится. Директор завода Винюков только что недвусмысленно намекнул: конверторный хромает на обе ноги потому, что посланец министерства не оправдывает высоких надежд.
Что-то похожее на злость охватило Радина. Впервые он столкнулся с невидимой стеной, воздвигнутой перед ним. С одной стороны, Винюков всячески препятствует внедрению экспериментов, с другой его же порицает за отсутствие творческой жилки, организаторских способностей. Почему не послушал его совета, не рассказал членам коллегии о той работе, что ведется в цехе? Кажется, умный человек. Удастся повысить стойкость футеровки на щит поднимут завод, его, Винюкова.
«А что если самому?.. Нет, не поймут. Да и Винюков не простит». Радин стоял и молчал. Все бунтовало в нем.
Мы ждем, Анатолий Тимофеевич, напомнил начальник главка, неужели вам нечего сказать?
Директор завода предельно ясно обозначил наш рубеж.
Первым улыбнулся заместитель министра, подняв голову от бумаг, прищурившись, посмотрел на бывшего референта. Это было так непохоже на Анатолия.
Фраза с подтекстом. Если бы начальство отсутствовало, вы что, назвали бы иную цифру? Начальник главка улыбнулся: ну-ка, юноша, найди выход из положения.
Радин упрямо тряхнул головой:
Да, вы правы, я назвал бы совсем иную цифру.
Все невольно посмотрели на Винюкова. Лицо директора завода медленно багровело. Он поднял голову, и, не глядя на Радина, зло бросил:
Когда-то Свифт заставил своего Гулливера описать академию прожектеров. Сей товарищ мог бы с успехом послужить прототипом одного из подобных академиков. Чему вы улыбаетесь, Радин?
Шутить тоже следует осторожно. Язвить тем более. У Свифта ученый, кажется, занимался пережиганием льда в порох?
Вот именно!
Старик пошутил неудачно. Сегодня ядра атомов дейтерия, как вам известно, слились с ядрами гелия, породив термоядерную реакцию. Прожектер-то прав оказался.
Не слишком ли затянутое вступление? заметил начальник главка.
Радин оглянулся на Ивана Ивановича. «Почему молчит? Неужели не поверил моему письму?»
В конце концов, голос Радина едва не сорвался, я отвечаю за себя, а моя совесть инженера, мое убеждение превыше чужих авторитетов. И в самом деле, коллеги, а также руководители заводов, одно название которых вызывает благоговейную дрожь, весьма своеобразно обрадовали. Они здорово потрудились, разработав свои футеровочные рубежи. В словах Радина зазвучала неприкрытая ирония. В следующем году, видите ли, подведомственные им предприятия достигнут головокружительной цифры: двести пятьдесят триста плавок. Это, извините, детский лепет на лужайке. Любой мало-мальски мыслящий инженер отлично понимает: с такой стойкостью футеровки невозможно увеличить выплавку стали. Понимают, но молчат, надеются на что-то. Вероятно, на чужого дядю. Товарищи! Сейчас в конверторных цехах, по сути дела, некогда варить сталь. Едва успеваем гасить конверторы, выбивать сгоревшую футеровку, укладывать новую. Мы далеко отстали от зарубежных огнеупорщиков, особенно от японцев. Неужели так будет продолжаться?
Короче, Радин, бесцеремонно прервал его начальник главка, нас не стоит агитировать за Советскую власть. Институт «Огнеупоры» работает над повышением стойкости. И мы собрались сегодня, чтобы обобщить опыт, совместными усилиями взяться за проблему. Или вы один решите ее? Мне бы хотелось предостеречь: прежде чем изрекать что-либо на коллегии, обстоятельно продумайте каждое слово, ибо здесь обещания приобретают силу закона. Итак, слушаем. Чем вы нас порадуете?
Радин поднял голову. Да, сейчас он должен сделать выбор: встать вровень с более опытными коллегами, все понимающими и мудрыми, или бросить вызов. Внутренне он убежден, что прав, но Без сомнения, многих сидящих здесь далеко не все удовлетворяет в нынешнем металлургическом производстве. Сегодня ведь никто из специалистов не отмалчивается, все говорят, предлагают, действуют, но по модному эластичному методу «знаем, понимаем, решаем. Всему свое время».
Пауза затянулась. Никто больше не торопил Радина. А он вдруг вспомнил знакомого лесничего. Как-то шли они через сосновый бор. Пахомыч спросил: задумывался ли Радин над тем, почему так виляет тропа-своротка? Почему искусно обводит она завалы из корневищ, точно огибает заболоченный лес, проскакивает седловину?
Радин ответил тогда что-то маловразумительное. А Пахомыч снисходительно улыбнулся: «Своротку выстрадали ходоки». И сейчас Он пойдет свороткой, наискосок к цели. Собственно, почему он должен перестраховываться? Убежден действуй. Радин заставил себя улыбнуться.
Возможно, что и порадую вас, внешне совершенно спокойно сказал он. Право, не знаю, как вы к этому отнесетесь. Наши наметки несколько иного плана старососненская футеровка скоро будет стоять пятьсот плавок!
Присутствующие задвигались, заговорили вполголоса, опасливо косясь на заместителя министра. Пименов сделал вид, что углубленно рассматривает какие-то записи. Заговорили громче. Реплики были понятны: авантюризм чистейшей воды. Дураками нас выставляет. Где это видано: пятьсот плавок?
Анатолий Тимофеевич, не сдержал иронической улыбки начальник главка, до сегодняшнего дня лично я считал, что в вас уживаются лирик и аналитик, фантазер и трезвый теоретик. Начальник главка сделал многозначительную паузу. Оказывается, вы еще и беспочвенный, как бы сказать хвастунишка.
Спасибо на добром слове! резко отпарировал Радин. В Америке я читал роман «Тоно-Бенге». Кто из вас, товарищи, знает сюжет?
Здесь не литературная викторина! оборвал Винюков. А не скажешь ли, сколько плавок стоит у вас футеровка?
На опытном конверторе двести пятьдесят плавок.
Снова поднял голову заместитель министра. Прищурился. Радин заметил, как блеснули под стеклами очков добрые глаза Ивана Ивановича. «Интересно, что он думает сейчас обо мне?»
Двести пятьдесят, недоверчиво протянул начальник главка, перекладывая очки из руки в руку, честно сказать, и эти цифры приводят меня в смущение, но такой скачок Двести пятьдесят и пятьсот! Нет, нет, пока это невозможно!
Товарищ Радин, устало сказал кто-то из директоров, здесь собрались люди, ценящие время и слова. Мы хотели бы знать, на чем основывается ваше утверждение? Или пока это чистая теория?
Заместитель министра поднял руку:
Пожалуйста, тише, товарищи! Думается, в рабочем порядке мы разберемся, почему нет единодушия в действиях директора завода и начальника ведущего цеха. Заместитель министра не повышал голоса. А пока Почему бы нам просто по-человечески не послушать молодого специалиста, предлагающего выход из положения? Иван Иванович прекрасно понимал: Анатолий не беспочвенный мечтатель, не хвастунишка, В этом он лишний раз убедился, прочитав его письмо, присланное накануне заседания. Пожалуйста, Анатолий Тимофеевич, с отеческой ноткой в голосе сказал Иван Иванович, как вы думаете повысить стойкость? За счет чего?
Радин немного успокоился:
За счет восьмого дня недели! не сдержал он улыбки.
Это уже было: сверхнапряжение, работа в инфарктном режиме, на износ. А конкретнее? бросил начальник главка.
Зачем же на износ? Это нерационально. Просто каждую минуту, каждый час мы не перестаем думать о завтрашнем дне, приближаем его. Еще конкретнее: мы составили перспективный творческий план. В нем новые методы укладки огнеупоров, улучшение состава доломита, тепловая обработка, мысли о создании машины для набивки футеровки. Словом, вот здесь, Радин положил папку на стол заместителя министра, наш восьмой день недели.
Почему вы не познакомили с планом директора завода? строго спросил Иван Иванович.
Я знаком с этими бумагами, поспешно сказал Винюков. Считаю, что единственное открытие в них фраза «восьмой день недели». Остальное Винюков пожал плечами, общеизвестные истины, кое-где граничащие с фантазией. Почти все имеется в заводском перспективном плане, мы намеревались в свое время подойти к их решению, а товарищ Радин вместо того, чтобы идти по дороге, решил срезать уголок. В молодости так хочется прославиться!
Да, да, я решил прийти к цели той самой тропкой-свороткой, что минует завалы, быстрей выходит к нужному месту. Кстати, тропки выстраданы ходоками! бросил последнюю реплику Радин.
Хорошо, мы внимательно рассмотрим ваш план, заместитель министра взглянул на Радина, и тот поймал знакомую мудрую лукавинку, блеснувшую под стеклами очков. И на этом закончим совещание
24
Машина стремительно неслась по Кутузовскому проспекту. Сквозь сетку дождя смутно мелькали разноцветные огни, впереди море красных, движущихся точек. В Старососненске успел отвыкнуть от потока машин, милой сердцу московской суеты. Там жизнь подчинена заводскому графику, влияющему на пульс жизни города. Успокаивающе шелестели колеса по асфальту, и Радин подумал о том, что, пожалуй, сегодня он сломал себе шею И еще подумал: хорошо бы купить цветов. Сказал шоферу, чтобы тот остановился возле цветочного киоска. Шофер молча кивнул. Радин мысленно поблагодарил шофера за неразговорчивость. Больница была в Филях, и оставалось время подумать. По его просьбе московские друзья навели справки. Радин очень удивился, узнав, что Надежда лежит в клинике известного невропатолога. «Нервы. Кто бы мог подумать?..»
Двадцать девятая больница, сказал шофер такси.
Когда Радин, в накинутом на плечи халате, взволнованный, даже забывший постучать в дверь, осторожно вошел в комнату, Надежда читала книгу. Он не произнес ни слова, без сил замер на пороге, всматриваясь в лицо Надежды. Наконец сделал два шага к ее кровати. Надежда подняла голову. Несколько секунд изумленно смотрела на него. Тихо ахнула:
Вы?!
Я. Радин положил цветы на тумбочку. Здравствуйте, Надя!
Тысячи раз она слышала свое имя. И вот только сейчас вдруг узнала, как нежно может звучать оно «На-дя»
Садитесь. Здравствуйте, прошептала она.
Он присел на кровать. Соседка по палате отвернулась: понимала на такое посторонними глазами смотреть нельзя.
Как вы меня нашли?..
Нашел Я в командировке.
Как там у нас? машинально спросила она.
Все хорошо, с наигранной беспечностью сказал Радин. Сидеть на остром ребре кровати было неудобно, а он боялся пошевелиться. Надежда была совсем рядом. Ее чуть похудевшая рука с сеткой голубеющих жилок у кисти, клинышек открытого плеча, еще хранившего летний загар, и глаза большие, блестящие, которые глядят, кажется, в самую душу его.
Спасибо, что пришли. Когда рядом свой человек, намного легче.
Да, да, заторопился Радин, двое устоят И нитка, втрое скрученная, не скоро порвется. Кажется, не знал никогда этого выражения, а тут припомнилось. Надя, вы для меня
Ну, пожалуйста, не нужно об этом. Надежда, словно притронувшись к чему-то запретному, опустилась на подушку, затихла. Радин пододвинулся ближе.
Вы похудели, рассматривая ею лицо, обеспокоенно сказала Надежда. Неприятности?
У кого их нет.
По крайней мере, я бы хотела, чтобы у вас их было меньше, чем у других.
Спасибо.
Расскажите о цехе. Мне все интересно.
Сергей Иванович теперь укладывает футеровку новым методом, чтобы не было швов, а я
Где-то рядом дребезжал электрокардиограф, из коридора доносились голоса, за окном покачивался на ветру светильник. Вздохнув, встала с кровати соседка, вышла из палаты. Радин проводил ее взглядом. Потянулся за портфелем.
Это вам! подал Надежде портрет. Исподволь, постепенно готовил эскизы. Девушка за столом. Вдумчивое лицо внешне спокойно, но в нем нервное напряжение, мысль. Гладко зачесанные назад волосы. А на втором плане силуэты блоков, магнитофонные круги. Самому Радину портрет нравился. И не только потому, что нарисована Надежда. Удался портрет характер передан точно. О внешнем сходстве и говорить нечего копия. Но что она скажет?
Уголки губ Надежды дрогнули, на глазах выступили слезы.
Толя, милый! ресницы ее часто-часто заморгали. Вы Ты Ты думал обо мне?
И очень волновался
Теперь я выздоровею, обязательно выздоровею
Я тебе не позволю! Радин погладил через одеяло ее плечо. На него нахлынула острая жалость. Захотелось прижаться к Надежде лицом и долго молчать. А потом рассказать все, все. И про обиду, что разгорается в душе с каждым днем, про сегодняшнее заседание коллегии. Она поймет. Может быть, и впрямь никому не нужна его суета? И еще он подумал о том, что живут они среди боли, которую сами себе создают.
Надя, сказал Радин, у тебя не бывает желания почувствовать себя ребенком? Попросить совета?
Бывает. Когда очень трудно.
Говорят: поздняя любовь удел натур глубоких. Это правда?
Детский вопрос, усмехнулась Надежда.
Я не совсем о том, поправился Радин, у меня, понимаешь, прорезалась поздняя любовь к драке. Как зуб мудрости. Не вырвать, не успокоить.
Любовь к драке?
Да, руки чешутся. До сих пор представлял косность, как некое отвлеченное понятие, а когда вплотную столкнулся с ней, понял: долго я ходил в стороне от жизни. Нормальные люди, сняв комсомольский значок, обретают зрелость. Притираются к обстоятельствам, вживаются, вклиниваются, впитывают в себя чужие традиции, привычки и в конечном итоге становятся неплохими специалистами. Раньше не замечал за собой эдакой доблести. А сегодня на коллегии вызвал на ковер директора завода. Смешно и весело.
Винюкова?
Его самого, беспечно засмеялся Радин и вдруг спросил: Отец не приезжал?
Надежда отбросила со лба завиток волос.
Пожалуйста, не отвлекайся. Рассказывай. Я ведь лицо заинтересованное Кстати, ты навестил свою знакомую?
Ты помнишь?.. Нет, нет, нет, повторил Радин. Я не собирался навещать ее. С заседания прямо сюда.
Спасибо. Что же произошло на коллегии?
Радин начал рассказывать. Решил представить все в шутливом свете. Но незаметно увлекся, разволновался. Не ради денег и славы перешел из министерства в цех, чувствовал в себе силы, мечтал о больших переменах. Оказалось, все очень и очень сложно. Чувствую сопротивление там, где и не предполагал.