Члены парткома, рассевшиеся за длинным столом, посматривали на Радина с любопытством. Шуму наделал много, все наслышаны, и дров наломал достаточно, хотя, видно, не так все просто, вон какая делегация пришла на поддержку.
Шарапов, стрельнув на Винюкова узкими глазками, отодвинул стул, поднялся.
Товарищи! Прежде чем приступить к разбору персонального дела коммуниста Радина, хочу довести до сведения присутствующих: только что меня вызывали в городской комитет партии по аварии в конверторном цехе. Завтра к нам в цех должны были приехать иностранные специалисты для осмотра комплекса. Пришлось срочно давать отбой. Не сомневаюсь, это вызовет нежелательную реакцию там, у них.
Да, подсуропил ты, Радин! бросил с места Винюков.
У членов парткома нет прямых оснований обвинять в случившемся начальника цеха. Предварительные выводы комиссии таковы: сосуд с жидкостью случайно попал в металлический лом. Но Шарапов впервые посмотрел на Радина, любая случайность вызывается некой закономерностью. Шарапову понравилась собственная фраза. Положение дел в коллективе цеха, сложившееся по вине коммуниста Радина, и стало предметом обсуждения парткома.
Нельзя ли конкретнее! слегка побледнев, попросил Радин.
Вам предоставят слово, и я, обещаю, не стану вас перебивать
Шарапов зашел издалека. Припомнил первый актив, обещания Радина досрочно освоить проектную мощность цеха, упомянул о вызывающем поведении на коллегии во время обсуждения «футеровочной эпопеи», рассказал о зигзагах руководства, когда бригаде, сливающей плавку под пол, совершающей неслыханный для честных сталеваров проступок, торжественно выдавалась денежная премия, прикрываемая высокими словами о творческом поиске. Хорош поиск!
В то же время, Шарапов вскинул глаза к сияющему прямоугольнику ламп дневного света, коллективу, сумевшему на совершенно новом, уникальном оборудовании провести за смену рекордное количество плавок, начальник цеха вынес строгое взыскание. Странная, малоубедительная логика. Я очень верю в то, что товарищ Радин был незаменим на месте референта заместителя министра, неплохой получился бы из него со временем заместитель начальника цеха, но беда в том, что товарищи из министерства поспешили с назначением Радина. И результат налицо! Выплавка стали растет медленно. Аварии. Тень брошена на весь коллектив. А что стоит пресловутая «пульсация»? О проведенном эксперименте не знало руководство, не знал партком. Партийный комитет осуждает за преждевременное проведение подобных мероприятий. Подобные эксперименты нужно готовить серьезно, с помощью широкой общественности, а вы придумали и сделали
Радин поначалу не очень вникал в смысл фраз, произносимых Шараповым, но потом прислушался. Да, вероятно, очень неважно выглядел он сейчас в глазах людей.
Минутку, товарищи! встал дистрибуторщик Кузьма Федорович. Зачем бросаться в крайности? Мне положено защищать честь мундира, родную бригаду, но я считаю, что начальник цеха во многом прав. И у меня, соответственно, предложение доразобраться! Не спешить с выводами.
Ясно. Шарапов ожег глазами Кузьму Федотовича, еще есть вопросы?
Можно мне? Будько оперся руками о стол. Не вопрос, скорее реплика. Любой из вас знает меня не один год, и поэтому прошу поверить на слово: работать с таким горе-руководителем мука, сплошная мука! Зазнайство, нежелание считаться с чужим мнением, поклеп вот стиль деятельности Радина. Он увидел в цехе особый микроклимат, я имею в виду первую бригаду Дербенева. Дорогой товарищ, мы много раз бросали Дербенева на самые трудные участки, и всюду он был первым.
За чужой счет!
Вот видите! Будько словно ждал этой реплики. Попробуйте с ним поговорить. Радин предлагает нам нервотрепку, скачок за счет работы на износ. Кажется, и так себя не жалеем.
Особенно вы
Где ваша выдержка, Радин? поспешил на выручку Шарапов, видя, что Будько потерял нить выступления. У вас все?
Да И еще. Что касается выступления нашего майора, кивнул в сторону Кузьмы Федотовича, то он поступает некрасиво. Все знают: учится в школе мастеров, хочет старшим стать. Что ж, коль понадобится, найдем ему место. Не обязательно метить на дербеневское
Кузьма Федотович только головой покачал.
Кто еще желает выступить?
Пусть Радин расскажет, подал голос оператор Богданов.
Направляясь на заседание партийного комитета, Радин мысленно выстроил тезисы своего выступления. Он начнет с того, что новый комплекс необъезженная лошадка, она способна помчать, не разбирая дороги. С обычной меркой к ней подходить нельзя, сбросит наземь, растопчет. Затем он выскажет мнение о Будько, расскажет об искусственном раздроблении коллектива, развенчает дутых героев. Сейчас понял: факты упрямая вещь, а они против него
Я не могу сегодня ничего возразить, подчеркнуто равнодушно сказал Радин, глядя поверх голов в окно, только знаю: поступал по совести, думая о цехе, о пользе. И я не принимал сумасбродных решений.
Не слишком ли много «я», товарищ Радин? благообразно, почти дружески улыбнулся Винюков. Надеюсь, вы не станете утверждать, что приехали на пустырь, что до вас в Старососненске по улицам, извините, гуляли медведи?
Конечно, нет. Однако замечу, что
Я не закончил мысль. Что сделано лично вами для внедрения новой техники и передовой технологии?
Однажды вы, товарищ директор, напомнили мне изречение о том, что все истинно великое совершается медленным, незаметным ростом. Сегодня вы требуете совершенно другое. Хотя задумано и начато многое. В частности, реконструкция всего цеха, переход на утяжеленные плавки, частичное дожигание газа в утилизаторах, достигнута рекордная стойкость футеровки.
Вы имеете в виду поиск старшего конверторщика Калниекса и бригадира Владыкина? вкрадчиво заметил Шарапов.
Выходит, я примазываюсь к их предложению? Пусть так, лишь бы на пользу цеху. Согласитесь: утром посадив дерево, к обеду тени не дождешься.
Товарищи, это не совсем так, встал Владыкин, от волнения лицо его пошло красными пятнами. Радин, можно сказать, разбудил нас, помог во многом. Ему мы обязаны тем, что
Иллюзорные у вас, товарищ Радин, факты, директор повернулся к Владыкину. А вам делает честь выступление. Если бы каждый так защищал свое руководство!..
Взгляд Радина застыл. К черту все! Не помогут здесь ни аутогенная тренировка, система хатха-йога, ни власть абсолюта, ни состояние саморасслабления. Хорош! Он перегорел. Даже в металле, в конце концов, наступает так называемое усталостное разрушение.
Чего с ним чикаться! опять подал голос из угла оператор Богданов. Влепить строгача, нехай подумает на досуге, как нужно людьми руководить!
Полностью согласен с товарищем Богдановым! поспешно сказал Будько.
А я решительно возражаю! резко поднялся, так, что упал стул, Кузьма Федотович. Факты вещь упрямая, но все зависит от того, с какой стороны на них посмотреть.
Поддерживаю Кузьму Федотовича! Секретарь комитета комсомола поправил очки. К чему такая спешка? Мы знаем мнение товарища Дорохина. Я был у него в больнице, и Николай Васильевич голосовал бы против
Что ж, давайте голосовать! прервал Шарапов. Кто за предложение товарища Богданова?.. Раз, два, три, четыре, пять. Кто против? Пятеро Как быть?
Заседание решили отложить до выздоровления секретаря парткома
* * *
Опустошенный, раздавленный, противный самому себе, вышел Радин из здания заводоуправления.
Куда идти? Домой? Зачем? В тишине и одиночестве сожалеть о случившемся, заново переживать? Обидно до слез. Отхлестали за все хорошее
Анатолий Тимофеевич, я здесь! шофер вынырнул из-за колоннады. Газету покупал. Поехали?
Да-да.
Одна маленькая удача машина рядом. Против обыкновения Радин забрался на заднее сиденье.
В цех?
Домой.
Шофер покосился на зеркальце. Первый раз «хозяин» едет в гостиницу в дневное время
Возле гостиницы Радин попросил остановить машину, пожал шоферу руку, отпустил домой.
Поднялся к себе. Тупо посмотрел в угол комнаты. Что же произошло? Махнул рукой. Разбираться теперь было совсем не к чему. Свершилось то, чего он не мог предположить. Думал, вступит в единоборство, сшибется грудь в грудь с противником, а получилось Машинально взял в руки «Дневник самоконтроля». Господи! Какая ересь! «Тренировка голоса». Неужели это он писал?
«Иногда голос сразу ставит меня ниже собеседника. Мне необходим «мой голос». В такие минуты я чувствую себя совершенно другим человеком. Мне все удается. Какое счастье «быть в голосе»!»
Н-да, никаким голосом несправедливость не перекричишь, ее за глотку надо, за яблочко Радин сунул руку в карман, наткнулся на плотную бумагу. Конверт, переданный секретаршей в парткоме. Безразлично надорвал край, вынул листочек в половину тетрадного. Первый раз прочитал машинально, не вдумываясь в смысл. Стал перечитывать, ощущая, как тяжелеет в груди. Письмо было от Дорохина. Буквы запрыгали в глазах:
«Дорогой Толя! писал Дорохин. Ты просил заслонить тебя грудью А я тут, в больнице. Прости. Оглядываясь на прожитое, определяю, так сказать, коэффициент полезного действия своего существования Думаю о тебе. Ты сильный парень, верю в тебя. Но иногда ты рубишь сплеча, резок бываешь с людьми. Немножко больше доброты, понимания Ты согласен? А вообще, ты, мне кажется, будешь счастлив, ибо вовремя понял: найти и не сдаваться, это прекрасно Прощай, друг».
Что-то толкнуло Радина в грудь, под самое сердце. Движимый тревожным чувством, вскочил, кинулся к телефону. Пальцы срывались, пока набирал номер терапевтического отделения больницы. Наконец-то ответил женский голос. Радин назвал себя.
Пожалуйста, как чувствует себя Дорохин?
Николай Васильевич?
Да, да!
В трубке долго молчали. Радин ждал, стиснув трубку так, что побелели суставы. Наконец совсем другой голос, мужской, глуховатый, тихо проговорил:
Дорохин умер сорок минут назад
Трубка выскользнула из рук. Умер умер Как это умер? Нет, нет, это невозможно просто так взять и умереть, исчезнуть навсегда. Как ярко светит зимнее солнце! Сколько раз просил администратора повесить шторы, чтобы можно было задернуть окно Радин вдруг представил, что никогда больше не встретит в цехе Дорохина, не услышит его западающий в душу голос, и это показалось зловещим, противоестественным. Тяжело присел к столу, уронил голову на ладони, закусил губу
Мир остановился. Дребезжа на стыках, прошел трамвай. Весело кричали во дворе дети. Синие тени ложились на стены комнаты. Радин боялся поднять голову, боялся собрать воедино, выстроить цепь тяжких событий, враз обрушившихся на него. Чего греха таить: до заседания парткома он надеялся на Дорохина, верил, что именно тот поддержит в трудную минуту. Да мало ли кому верил!.. И Надежда избегает его, девять дней ни слуху ни духу. Перепугалась И вдруг на смену апатии пришла злость. Будоражащая, заполняющая все существо. Чего раскис? Уверен в правоте, и Дорохин одобрил «Найти и не сдаваться» Ведь не свет клином на Шарапове сошелся. Есть еще райком и обком партии, министерство, наконец. И потом никто не снимал с него обязанностей начальника цеха, а он распустил нюни. Эгоист! Забыл о людях, которые поверили ему, пошли за ним! Радин стукнул кулаком по столу.
Нетушки! Мы еще поборемся!..
Кто-то постучал в дверь. Еще раз. Радин не открывал: видимо, ошиблись номером. Однако стук повторился, частый, настойчивый. Радин отворил дверь. На пороге стояла Надежда. Ослепительно красивая. В шубке, отороченной белым мехом, в голубых варежках. Только под глазами синие тени.
Ты?
Я.
Визит вежливости?
Это неприлично беседовать на пороге. Разреши войти?
Прошу.
Довольно странно ты встречаешь гостей, Радин. Можно присесть?
Да, да, заторопился он, придвигая стул.
Я искала тебя в цехе, в конторе.
Пришла пожалеть? Зря. Шалость унижает. И потом думаешь, Радин поднял вверх лапки?
Не нужно об этом, Толя. Она присела на стул, расстегнула шубку. Ты слышишь, я пришла к тебе.
Значит он задохнулся. Ты
Ага. Надежда улыбнулась, сняла шапочку. Насовсем пришла, на сто лет. Она порывисто шагнула к нему. Ресницы ее дрожали. Все еще не смея верить, Радин взял ее лицо в свои руки, осторожно прикоснулся пальцами к уголку рта. Надежда закрыла глаза
ЗОВ ОГНЯПовесть
А варю я отменное стекло не токмо таской, но и лаской, не токмо горюч-камень бросаю в печь, но и духовитые цветы и травы, не со злостью бесовской чудо-формы выдуваю, а с великой душевной радостью
Пелагея, набросив на худые плечи заношенную фуфайку, ступила на крыльцо, пригретое первым весенним солнцем. Лучи его отражались в стеклах окон, в фиолетовых снегах вокруг дома, в стволах белокорых берез. Сквозь просветы деревьев просматривалась недальняя дорога, по которой должен был вот-вот возвратиться в отчий дом Виктор. Пелагея попыталась представить нескончаемо долгий путь к дому: чужая земля на островах, Дальний Восток, сибирские дали. Города и веси были для нее неосязаемым, чем-то очень большим, сливались в смутное понятие «дорога». Как ни старалась, воображение не простиралось дальше Москвы. Всю жизнь отдала родному Подмосковью, далее и не ездила. Правда, дорогу от Савеловского вокзала представляла отчетливо. Быстрая электричка промчит мимо шумных перронов, заполненных служащим людом, студентами. На втором часу пути свернет в сторону Дубны. К тому времени в вагонах почти не останется пассажиров. Ей почему-то всегда казалось, что поезд забрался чуть ли не на край света. На последнем перегоне березовые рощи так густо сдвинутся к однопутной колее, что зарябит в глазах, покажется электричка с трудом продирается сквозь березы, тесно обступив железную дорогу.
Обычно, возвращаясь из Москвы, Пелагея ловила себя на мысли, что совершается маленькое чудо: после городской суеты, когда буквально дрожат колени, покручивается голова, вдруг сходишь с поезда на полупустой перрон с мокрыми поручнями весной, смолистым запахом летом, оглядываешься по сторонам, вдыхаешь полной грудью воздух, и слезы невольно закипают в глазах. Какая тишина! Как приятно видеть квадраты заснеженных полей, что врезались в березовые рощи, черные островки протаявшего снега на взгорках. Долго-долго тебя не оставляет ощущение отдаленности, хотя Москва всего-то в ста с небольшим километрах. От платформы до поселка едешь на автобусе по тихой деревенской улочке. Вдоль дороги копаются в кучах навоза, приготовленного для весенней подкормки огородов, куры; сидят на пригретых солнцем завалинках старики. И вдруг момента этого всегда ждешь, но всякий раз пропускаешь его, не перестаешь удивляться. Улочка неожиданно обрывается, лес, будто огромный занавес, распахивается, и перед тобой Завод. Завод в глубине леса. Сразу видишь его непохожесть на все нынешние заводы и фабрики. Он словно пришел из прошлого века темные, приземистые громады как бы вырастают одна из другой. Только нарядные проходные, электронные табло на фронтонах зданий да бравурная музыка напоминают время действия. Не только корпуса выдают возраст Завода, но и улицы, застроенные мрачными четырехэтажными домами, похожими на настоящие крепости, жаль, стены без бойниц. Правда, если повести глазами дальше, то на бывшем пустыре, куда давным-давно свозили стекольные отходы, увидишь белоснежные, веселые дома-многоэтажки, словно парящие в воздухе. Глядя на жилье заводчан, можно проследить всю историю поселка курные избы, затем бревенчатые дома, позже кирпичные казармы и сегодняшние девятиэтажные здания.
Век с четвертью стоит на этой подмосковной земле их Завод бывший стекольный; рядом, в соседнем селе, фарфоровый завод, знаменитый. Почти век стоит и дом Пелагеи, поставленный еще ее дедом, одноэтажный, деревянный, на кирпичном фундаменте, крепленном по старинке известью, крашенный в светло-розовый цвет, с широкой резной каймой по карнизу и по наличникам окон. Отсюда по гудку уходил на «стеколку» дед Афанасий, отец Пелагеи Никифор, муж ее Кирьян, да и сама Пелагея столько лет поднималась рано поутру по гудку не сосчитать. Давно уже гудки отменили, но иногда под утро, когда тревожно на душе, томит бессонница, ей вдруг начинает казаться, что прошлое вернулось: надрывно, на одной низкой ноте гудит гудок, бредут по щиколотку в грязи угрюмые, с ввалившимися щеками стеклодувы, исчезают, будто в черных колодцах, в дверях мастерских. Видение это словно глубокая заноза в душе: не выдернуть, не забыть.