Со мной? удивилась Пелагея. Эх, Николаша, я нынче как битое стекло в отвале под горой. Какой с меня спрос? Однако говори. Послушать тебя очень даже интересно.
Приказ мы, Федоровна, издали по заведу. Как положено, «треугольником» дирекция, партийный комитет, завком. Николай Николаевич оглянулся на Матвея и Ксану, неловко сидевших на диване, встал из-за стола, подошел к ним, положил обоим руки на плечи. Ребятки, погуляйте на дворе минуток десять, мне с Огневицей посекретничать нужно. Уважьте.
Какой разговор, Николай Николаевич, с удовольствием! первым встал с дивана Матвей, подал руку Ксане.
Председатель заводского комитета профсоюза плотно притворил за ними дверь, вернулся к старой женщине. Так вот о чем я тебе хотел сказать: отныне тебя, Пелагея Федоровна, Кирьяна Потаповича решено занести навечно в список почетных работников завода. Имена ваши под номерами один и два будут золотыми буквами на мраморе высечены, а мраморную ту доску в стену заводоуправления вмонтируем, на самом людном месте.
Добр ты к нам, Николай Николаевич, не забываешь Стекольниковых, с достоинством проговорила Пелагея не засуетилась, не кинулась благодарить. Разве не понимаю: есть частица нашего с Кирьяном труда в заводе, но партийный-то секретарь человек молодой, директор всегда с тобой заодно, выходит, ты всех и подбил.
Да что там мы! отмахнулся Николай Николаевич. Народ у нас глазастый, он все видит, на ус мотает, кто как живет на свете. Люди не простят забывчивости. В порядочном обществе, а мы себя таковыми считаем, добром за добро положено платить.
Слишком ты, слишком. Работали по-совестливому, а так
Футболистов, глядишь, на руках носят в тридцать-то лет, провожая из команды, а вы сколько пропахали по стекольной целине. Да за одну машину по отливке дротов Кирьяну памятник поставить не грех. А за цветное стекло? Николай Николаевич проследил за взглядом Пелагеи. Слушая его, она пристально смотрела на портрет Кирьяна, и он поймал себя на мысли: Пелагея, будто некий ретранслятор, передавала через себя Кирьяну все то, о чем они говорили, Николай Николаевич совершенно отчетливо припомнил, как лет этак сорок назад в его присутствии Кирьян огорошил видавших виды стеклодувов, продемонстрировав собственный метод украшения стекла. Произошло это событие тихо, буднично, хотя, конечно, позже принесло заводу громкую славу. Наркомат заказал здешним мастерам вазу для подарка какому-то важному заморскому гостю. Выполнить заказ поручили Кирьяну. Сам-то Николай Николаевич в ту пору подручным у Кирьяна состоял. Глядел во все глаза на мастера. Вид у Потаповича в тот момент был не как всегда сосредоточенный, а словно заговорщицкий. Он привычно набрал «баночку» жидкого стекла, чуть раздул, затем ловко опустил в шихту, снова сунул в расплавленную массу. И тотчас в толще стекла появились мельчайшие трещинки и пузырьки, а это всегда в прозрачном стекле считалось производственным браком. Но тут случилось чудо. В руках Кирьяна эти самые пузырьки образовали замысловатый узор, похожий на крупные снежинки. А мастер продолжал что-то колдовать, смешивал жидкости, делал все быстро, сноровисто, ловко ввел краситель в шихту и он, помнится, тогда громко ахнул, по всей форме сосуда разлились, разбежались яркие соцветия, ваза словно ожила, засверкала многими красками. Все стеклодувы, бросив трубки, сбежались смотреть на чудо-вазу.
Об чем-то вспомнил? догадалась Пелагея, пристально взглянув на лицо председателя заводского комитета профсоюза.
Угадала. Вспомнил, как начинали. А скоро, Пелагея, приступим к выпуску особого стекла для цветных телевизоров. Да не пудами, как мечтал наш Кирьян, тысячами тонн. Эх, дела! Николай Николаевич налил еще половинку рюмки водки, Пелагее красненького. Ну, за прошлое, за будущее!
Человек завсегда проживает надеждой. Глаза старой женщины повлажнели. Подумала о том, что не слышит Кирьян добрые слова, сказанные в его адрес. Жаль. Пелагея забыла, когда последний раз пила вино. Муж сам не пил и ей не разрешал. И от выпитого сейчас глотка все задрожало внутри.
Хороших рабочих, Федоровна, всегда много, а волшебники, Николай Николаевич развел руками, увы, рождаются, как великие писатели и музыканты, раз в сто лет. Хоть днем с огнем ищи нынче второго Кирьяна в стекольном корпусе, не сыщешь. Мастеров с лихвой, а под стекольниковскую мерку лишь троих могу с натяжкой подогнать.
Троих? Кто такие? Пелагею в жар бросило Сдвинула платок на затылок, пригладила сухонькой ладошкой седые волосы, с осуждением посмотрела на председателя заводского комитета профсоюза: нахваливал, нахваливал Кирьяна Потаповича, а потом взял и огорошил, замена, мол, мастеру достойная выискалась.
Интересуешься? Что ж, так и быть, отвечу. Люди эти знакомцы твои Парфен Иванович Никитин, к примеру, за ним Максименков.
Признаю обоих. А третий-то кто будет?
Правнук твой, неужто не догадалась? Виктор Константинович. Председатель завкома полагал, что старой мастерице по сердцу придутся его слова. Удивился, видя, что Пелагея почему-то нахмурилась, нервно затеребила кончик платка.
Не согласна со мной, Федоровна?
Не согласная. Слишком далеко ты хватил, Николаша. Витек наш, по моему бабьему разумению, ничего супротив не скажешь, мастер. Спорить не стану. Однако для Кирьянова размаха мелковат, да и хрупковат покудова на излом, горяч, самоуверен, а главное, молод, двадцать шестой всего.
Тут я буду с тобой спорить. Николай Николаевич словно был готов к такому повороту событий, усмехнулся. Мне ли объяснять не годами измеряется человек, а делом, умением проникнуть в суть вещей, событий, понять смысл человеческих отношений. Можно и в сто лет ничего не понять, а можно и в семнадцать полками командовать, великие дела творить. Вот давай разложим по полочкам все его плюсы и минусы.
Давай! охотно согласилась Пелагея. Ее начало забавлять, что Николаша убеждает ее родную кровь в том, что она знает также точно, как и свой возраст.
Дело знает? Досконально. Раз! Мимо человеческого горя не пройдет?
Это уж точно. Не так обучен.
Два! рубанул ребром ладони воздух Николай Николаевич. Честен. Три! Стремится к познанию. Четыре! Да чего там воду в ступе толочь, ты лучше про себя семнадцатилетнюю вспомни.
По больному месту бьешь, Николаша, беззлобно огрызнулась Пелагея. То ли захмелела, то ли враз взгрустнулось, как молодость собственную вспомнила. Да, когда ей восемнадцать стукнуло, случилась в деревне великая радость. В февральскую злую непогоду в их захолустье пришла весть, заставившая богомольных стеклодувов забыть даже о боге. Все побежали в здание школы. Только домовничавшие старухи по давней привычке продолжали молиться за благо своих близких и выстраданно вздыхали. А у стекольщиков, собравшихся в тесной школе, была потребность сказать друг другу слова, которых никто в ту пору еще не произносил. Люди принарядились, шепотом передавали новости. На сцену вышел большевик, приехавший из Москвы, громогласно объявил: «Царя-кровопийцу свергли! Победила революция!» Здесь же было решено пойти на соседнюю фарфоровую фабрику и поздравить братьев-рабочих с освобождением от тирании. И тут-то произошла заминка. Под руками не оказалось красного флага. Пелагея мигом помчалась домой, принесла в школу только что пошитую красную кофту. Ее здесь же распороли, прикрепили к древку. И пошли. На половине дороги, у развилки, увидели колонну рабочих из Кривцов. Кинулись навстречу, принялись поздравлять. Потом кто-то из ребят подтолкнул Пелагею: «Скажи, девка, что-нибудь о свободе». Она, не задумываясь, вскочила в телегу, бросила в толпу первое звонкое слово: «Товарищи!..»
Помнишь, как нас отцы учили плавать в пруду: сталкивали с обрыва, давали возможность самим выгрести к берегу. Старыми, Федоровна, не становятся, старыми рождаются. А Виктор мастер от бога, за плечами почти столетняя стекольниковская школа плюс зарубежная практика. А ты слышала, какую стекольную печь парень задумал? Не слышала? Жаль. По его задумке в едином режиме пойдет обжиг, охлаждение лепты, отломка листов, отбортовка, резка, сортировка стекла. Когда-то Кирьян мечтал Мавзолей Ленина из стекла соорудить, не забыла? Хотел, чтобы во веки вечные люди всей земли могли видеть первого вождя революции. Печи тогда подходящей в России не оказалось. А Виктор Ты меня совсем не слушаешь? Не веришь что ли в него? Николай Николаевич почувствовал: слова его уходят как вода в песок.
Мудрее печи, чем у Иванушки-дурачка, все равно не придумать, полушутливо откликнулась Пелагея. Она все еще находилась во власти юношеских воспоминаний, нахлынувших столь внезапно. А ты, друг ситный, чегой-то перехваливаешь Виктора? Пелагея окончательно убедилась: Николай Николаевич зашел не только для того, чтобы помянуть старого друга. По глазам видела: что-то хочет сказать важное про ее правнука. Лады, нас похвалил, теперь про второе дело сказывай.
Николай Николаевич обрадованно встрепенулся. Завяз в прошлом, никак не мог перекинуть мостик в разговоре в сегодняшний день.
По секрету скажу: директор завода надумал Виктора Константиновича начальником поставить.
Начальником? откровенно ахнула Пелагея.
Да, отдать решил ему под начало новый цех, тот, что строится. Николай Николаевич не стал рассказывать, как ломали они с директором и секретарем парткома копья, обсуждая кандидатуру Виктора. Директор человек пенсионного возраста, сам Николай Николаевич тоже далеко не юноша. Не вечно же им в руководящих креслах восседать. Давно пришел к убеждению: нужно быть очень мужественным, чтобы вовремя освободить свое кресло, как бы ни сложно это было сделать. Руководящая должность словно магнит, крепко к себе притягивает. Зато если пересидишь, прозеваешь момент, когда следовало бы уйти, беда. Сколько случаев на памяти: вместо заслуженного почета человек покидал службу по принуждению. Молодым, конечно, следует доверять. Это с горячностью поддержал и секретарь парткома. Здесь у всех троих одна точка зрения, а вот в другом
Лестно Виктору нашему, лестно!
Николай Николаевич поразился глазам Пелагеи. Впервые увидел, что они посажены близко друг к другу, взгляд ее напряженный, недобрый.
А Максименкова куда? Он же наипервейшей рукой у Кирьяна считался. И по сей день исполняет начальственные обязанности, стекольные печи достраивает.
Николай Николаевич лишний раз подивился на Пелагею: какое высокое чувство справедливости правит этой женщиной. Вспомнил, как удивился директор, когда он стал возражать против утверждения Виктора начальником цеха. Конечно, прекрасно понимал, что директор и парторг правы. Максименкову годков немало набежало. Было бы просто здорово: Виктор начальник цеха, Максименков у него в замах. Оптимальный вариант: сплав молодости и опыта, деловой хватки и практических знаний. Но не перегибал ли палку, поливая воду на свою мельницу. А почему на свою? Для будущего профсоюзного комитета старался.
Пошто не договариваешь? насторожилась Пелагея.
Николай Николаевич подошел к окну. Возле его «Жигулей» стоял Матвей, о чем-то по-свойски разговаривал с шофером. На маслянисто-мокром асфальте, окаймленном голыми березками, дрожали огни от фонаря. Он прекрасно знал себя: собственная экспрессивность была всегда в прямой зависимости от душевного настроя. Доволен был и дела шли хорошо, в разговорах с людьми не ограничивался благосклонной шуткой, давал всегда дельные, точные советы, тут же, на ходу, решал самые замысловатые вопросы. Если же с первых слов не находил отклика в душе собеседника делался многословным, не всегда логичным. Сегодня случился суматошный день: вроде и цель была достигнута уговорил директора не утверждать Виктора начальником цеха, а теперь сомневался, правильно ли поступил. И в разговоре с Пелагеей проявлял недоговоренность. Как отнесется старая женщина к его идее о том, что отстоял он Виктора от назначения не ради Максименкова, а «приберег» правнука для себя, для живой работы с людьми, для профсоюзного комитета. Конечно, у Виктора есть талант к общественной работе. Это Николай Николаевич твердо усвоил еще на вечерних «занятиях» в его домашнем «университете», где во время чаепития с вареньем и домашним печеньем вели они с Виктором «душеспасительные» беседы. А все-таки, возможно, он и не прав. Стоило ли так настоятельно, исподволь «переманивать» молодого человека с производства? Так ли необходим Виктор заводскому профсоюзу? Николай Николаевич искренне считал партийную и профсоюзную работу святым делом, куда допускать можно далеко не каждого. Да, конечно, в аппаратных сотрудниках сейчас нужды нет. Каждый год присылают выпускников высшей школы профдвижения, толковых ребят, но большинство из них чисто профсоюзные работники, так сказать, узкие специалисты. А Виктор еще и большой мастер стекольного дела. Он совмещает в себе все качества для идеала, нарисованного воображением Николая Николаевича, главное из которых умение растворяться в людях, забывать о себе. Ведь профсоюзную работу, как и любую другую общественную, можно вести по-разному, можно засушить, забаррикадироваться правильными бумажками, а возможно и расцветить новыми, яркими красками. Профсоюзная работа, если, конечно, предзавкома не ошибается, и есть та самая «живая вода», которая оживляет инертных, дает силу слабым, восстанавливает справедливость, приподнимает рабочих людей над обыденностью.
Можно, конечно, вполне обойтись и без Виктора. Два последних года завод считается одним из лучших в отрасли, в заводском комитете нет отбоя от гостей едут и едут за опытом, имя председателя на слуху в районе, в области. Чего скромничать: действительно, есть чему поучиться. Они стараются избавиться от формализма во всем. Взять хотя бы подведение итогов соревнования. Любой приезжий человек сразу же обращает внимание на вереницу новогодних елочек, украшенных странными «игрушками» цветными символами. Елочки эти обычно выстраиваются возле заводоуправления начиная с ноября. Для заводчан картина вполне привычная. Они знают: каждая новогодняя елочка у проходной показатель того, что новый цех завершил досрочно годовой план. По-своему проводят здесь заседания президиума профкома, делятся опытом.
Однако Николай Николаевич, как никто другой, понимал: неотвратимо приближается невидимый рубеж, когда их усилий станет недостаточно. Дорабатывают свое старые кадры, мастера, а у молодежи, которой тоже недостает, не всегда правильное отношение к делу. Да и мало, мало ее идет на завод, в «делатели». Как глянешь вокруг, сердце захолонет от стыда и обиды: продают здоровенные парни мороженое, квас, стоят за буфетными стойками. А на производстве уже чувствуется кадровая аритмия, хотя признавать ее руководители завода пока не желают. А партийную и профсоюзную организации беспокоит стекольный корпус сердце завода. Из-за недопоставок песка, соды, доломита участки порой подолгу простаивают. А сколько накопилось нерешенных вопросов в «низах»?
Возглавит Виктор цеховой комитет и печное отделение, будет на должности заместителя начальника цеха Николай Николаевич и не почувствовал перехода от мыслей к фразе. Будто продолжал разговор с Пелагеей. До конференции будет исполнять обязанности, а там председатель-то теперешний уже год как болеет.
На понижение, выходит, двигаешь правнука?
На повышение. Пойми, Федоровна, наш замысел, вместе с парторгом выносили: Виктор станет в небо по привычке рваться, а Максименков, хитрющая лиса, станет возле грешной земли его удерживать. Вот и получится оптимальный вариант. Кинул взгляд на часы. Прости, опаздываю. Итак, передай Виктору: завтра в четырнадцать ноль-ноль жду его у себя.
Погоди-ка, мил-друг. Спросить тебя хочу по секрету. Только вот Пелагея прервала фразу. Противная тошнота подкатила к горлу.
Слушаю? Николай Николаевич почувствовал в недосказанности какую-то опасность, внимательно присмотрелся к Пелагеи. Ты плохо выглядишь. Болеешь? Хотя вот дурак, спрашиваю. Такое горе.
Ответь честно, по старой дружбе: правда ли, что старое кладбище закрывают?
Почему спрашиваешь?
Нужно, Пелагея тоскливо посмотрела в лицо председателя заводского комитета, и от ее взгляда он вдруг забеспокоился еще больше, опустила глаза.
Что особенного? Сама видишь: завод расширяется, где вчера окраина была, сегодня центр. А кладбище нужно думать о живых и о мертвых. Перенесем его в глубь Марьиной рощи, на взгорок.
Благодарствую, выдохнула Пелагея. Тогда успеть мне нужно, непременно успеть. Засуетилась, сухие руки задвигались по столу, словно судорожно искали что-то.
Может быть, в конце концов, объяснишь, что с тобой происходит? Николай Николаевич сразу понял Пелагею, только разум противился воспринимать ее намерение. Разговор уходил, как вода в песок.