Непонятливый ты стал, Николаша, стареешь. Наклонилась к самому лицу председателя заводского комитета, тронула пальцем синий шрам на щеке: Умереть мне нужно успеть. Чтобы и там с Кирьяном навсегда. Как я без него? А ты Витюшку не оставь на распутье. Пелагея замолчала. Не находил слов для утешения и Николай Николаевич. Остро закололо в спине проклятый осколок. До слез стало жаль Пелагею. Восемь десятков с гаком прожила, а отпускать жаль Семья Стекольниковых давно стала родной. Эти мастеровые люди ни в чем слов на ветер не бросали. И если бабка что-то решила, то одного не мог уразуметь: каким образом возможно просто взять и умереть? Невольно покосился на часы, ахнул: буквально через четыре минуты начиналось заседание заводского комитета профсоюза. Пелагея поняла, выручила. С трудом встала, легонько подтолкнула:
Еще раз благодарствую! Иди, Николаша. Дела справляй.
Я сегодня же пришлю доктора! от дверей сказал Николай Николаевич.
Проводив председателя завкома профсоюза, Пелагея прошла к дивану, привалилась к валику. Голова кружилась, подташнивало. Сама подивилась: пока ждала правнука держалась, а теперь расклеилась. Хотелось пить, но организм вот уже третий день не принимал ни еды, ни питья. Одна мысль смутно забеспокоила: не натворил бы глупостей Николаша. Нагонит докторов, примутся ее лечить. Зачем? Годом раньше, годом позже. Больше всего на свете Пелагея боялась причинять окружающим беспокойство. И умереть мечталось тихо, незаметно. Ей захотелось лечь спиной на диван, закрыть глаза. Думать только о Кирьяне, вспоминать различные случаи из их долгой жизни. «Так бы и уснуть навеки», подумала Пелагея, но вдруг что-то кольнуло в сердце. Стало страшно. Не за себя она словно со стороны смотрела теперь на все происходящее вокруг, за правнука. Виктор останется один-одинешенек на всем бесконечном белом свете. Она не умела красиво говорить, всю жизнь пугалась высоких слов, только сейчас представила: прежде чем уйти, обязана оставить Виктору духовное завещание, переложить на молодые плечи весь тяжкий, необходимый груз человеческого общения, накопленный семьей дедами и прадедами, добрые, умные, нужные советы, традиции стекольниковские, которые и нарушил только лишь один человек отец Виктора. Правда, Пелагея даже не представляла, как она сумеет сделать это. Во что воплотить их с Кирьяном жизни, гибель молодых тогда деда Алексея и бабушки Наташи, в какую меру, в какие слова и понятия. Одна надежда согревала: сам успел уяснить смысл жизни стекловаров Стекольниковых мастеровых людей, поистине святых мужиков и баб, из породы чудаков, которые никогда не гребли под себя, словно глупые курицы, отдавали все, что имели, людям.
Пелагея попыталась начисто вычеркнуть из памяти предложение Николая Николаевича о новом назначении Виктора, но мысль эта, будто заноза, засела в мозгу, не давала покоя. Понимала: профсоюзная работа таит для парня множество острых моментов, на которые он обязательно напорется. Виктор ведь ничего не делает вполруки. А тот же самолюбивый, властный Максименков вряд ли позволит ему отвлекаться на профсоюзные дела.
Тетя Пелагея! прервал тягостные раздумья голос Ксаны. Когда кума не мила, тогда и гостинцы постылы. Николай Николаевич уже уехал?
Укатил.
Какая жалость!
Тебе-то чего жалеть?
Я бы его любимый салат приготовила. Из кальмара с майонезом. Покосилась на лицо Пелагеи, притронулась рукой ко лбу. Не температуришь, а? Болезнь она не матка, не проходит гладко.
Салат из кальмара, говоришь? переспросила Пелагея чужим голосом.
Вкусная штука.
И салат сгодится. Скоро люди придут, гостюшки дорогие. Пелагея обернулась, почувствовав на спине чей-то взгляд. В дверях стоял Матвей, прислонясь плечом к косяку.
Давай я помогу, предложила Ксана, чего делать-то?
Достань из серванта голубой сервиз, немецкий.
А кто должен прийти конкретно? в голосе Ксаны звучала озабоченность. Кого ты приглашала?
Мои друзья приходят без всяких приглашений. Пелагея усилием воли заставила себя приободриться, выпрямиться, загнать боль, тревогу куда-то вглубь. Она давно приметила за собой некую странность: могла разом закаменеть. Так было, когда хоронили исказненных детей. Алешка духом в нее выдался. Ему какие только пытки фашисты не придумывали, вытерпел. Уст не разжал
Парфен будет? Ксана по-девичьи опустила глаза. Смутилась от того, что спросила при Матвее. Она тоже не могла бы объяснить, что с ней происходит. С каждым прожитым днем этот странный Парфен, которого она даже стыдилась в свое время, сейчас становился все дороже и дороже, хотя, конечно, оставался прежним чудаком. Ксана для себя определила новое чувство весьма оригинально: «возрастная любовь».
Должен прийти. Авось дружки с Кирьяном были не разлей-вода. Пелагея прекрасно помнила их непростую историю. По молодости каменщик-футеровщик Парфен Никитин чудо-мастер влюбился в Ксану женщину лет на восемь моложе себя. Ухаживал за ней, тогда еще смазливой буфетчицей, а она нос воротила мол, работяга, мне подавай инженера. Все ж таки сошлись они. Года три прожили, а потом Ксана увлеклась каким-то разъездным киномехаником, оставила Парфена. Киномеханик ездил по селам, показывал кино. В каждой деревне, в поселке, наверное, имел знакомых. Словом, Ксана скоро осталась одна. А теперь весь поселок смеется заведующая столовой по Парфену с ума сходит.
Заявится твой желанный, криво усмехнулся Матвей. Как всегда, в синем костюме, галстук бабочкой. Джентельмен с парусиновой сумкой. Жених и невеста смех да и только.
Не тебе нас судить! огрызнулась Ксана. Тотчас пожалела о резкости. «Правда, чего это она нападает на человека? Матвей с открытой душой, а она»
Как у тебя с Парфеном? Пелагея взяла из рук Ксаны глубокую тарелку с блестящим вензелем на донышке, обтерла чистым полотенцем. Привезли голубой сервиз году в шестидесятом из ГДР подарок стеклодувов Кирьяну, так ни разу и не ели из фарфоровых тарелок, любовались только.
Как?.. Как? Да никак! красивое лицо Ксаны зарделось. Признаюсь, хочу сойтись с Парфеном. И не стыжусь этого. Ушла от него по глупости, по молодому делу. И ты, Матвей, знай про это.
В чем же загвоздка? поинтересовалась Пелагея.
В мелочи. Я желаю, а он не мычит, не телится Тетя Пелагея, я слыхала, вроде где-то возле Кривцов ворожея знатная проживает. Напустить бы на Парфена.
Первый раз слышу! угрюмо отмахнулась Пелагея. Не признавала она сызмальства всяких сглазов да приворотов. Жила с Кирьяном так, словно пила родниковую воду в жаркий летний день и никак не могла напиться.
Тебе, Оксана, даже гипнотизер не поможет, не утерпел примолкший на время Матвей. Для Никитина огнеупорный камень любой бабы дороже.
От ревности, от злости несешь околесицу, ровным голосом ответила на выпад Ксана. Коль Парфен придет, выходит, не зазря я салат готовила. Она продолжала нарезать тонкими ломтиками вареную колбасу, хотя тарелка давно была полна.
Друзья и близкие товарищи подошли к крыльцу шумно, только у порога, видимо, вспомнили, что к радостному событию приезду Виктора из Японии, примешивается грустное девятый день со дня ухода Кирьяна Потаповича, стушевались, примолкли. Вошли в дом, молча разделись, сдержанно поздоровались с хозяйкой, обменялись рукопожатиями с Матвеем, Ксаной, с Тамайкой, юлой крутящимся вокруг гостей. Пришедших было трое: заместитель начальника стекольного цеха Максименков длинный, сутуловатый, волосы с густоватой рыжинкой, задумчивое лицо несло на себе печать скорби; его жена, Лидия, цеховой врач, была намного моложе Максименкова и всячески старалась сгладить это: густые каштановые волосы гладко зачесывала назад, умело пользовалась косметикой; Парфен Никитич, кладчик-футеровщик, являл собой тип классического каменщика почти квадратный, плечистый мужчина лет пятидесяти пяти, с живыми, умными глазами, крупные ладони его нелепо вылезали из коротких рукавов парусиновой куртки, которую он не снял в прихожей. Через плечо Парфена был перекинут ремень большой аэрофлотовской сумки, сильно оттягивающей плечо. При виде Никитина Ксана смутилась, как девушка, отступила в сторону, пропуская вперед Пелагею.
Прости, Федоровна, Парфен первый крепко пожал руку Пелагеи, прямо со смены, не успел переодеться, не бранись, ладно?
В рабочем-то вы мне еще милее, печным пролетом попахивает. Проходите в залу, пожалуйста. Она взяла за руку Лидию, провела в передний угол, к столу. Тяжело ступая по скрипучим половицам, шагнул вслед за женой Максименков. И тут Ксана загородила спиной Парфена от глаз хозяйки, протянула руку:
Ну, здравствуй, каменная душа! Матвей подколол: придет твоя залетка в синем костюме, при черном галстуке бабочкой А ты без бабочки, без бабоньки, без меня. Осунулся, побледнел, краше в гроб кладут.
Опять двадцать пять. Парфен покосился на Матвея. Варщик прямо-таки сверлил его гневным, ревнивым взглядом. Глянь, по тебе какие мужики сохнут Осунешься тут. Новую печь кладу, громадину. Вовнутрь будто в шахту спускаешься. А ты видать, процветаешь. Помолодела вроде.
Дай-ка сюда сумку свою. Вижу, не знаешь, куда положить. Ксана ловко переменила тему разговора упоминание о Матвее было ей неприятно. Сумка у тебя блеск! Маде ин Потянула за ремешок к себе, чуть не уронила, благо Парфен придержал. Тяжесть какая! Золотой самородок что ли таишь? Ловко отдернула «молнию», опустила руку в сумку и с трудом вытянула на свет обожженный, неправильной формы камень. Боже милостивый!
Положи-ка сюда, на пол, засмущался Парфен, нужный камень. Понимаешь, единственный опытный образец. Огляделся по сторонам: не заметил ли кто? Конечно, углядели, глазастые, заулыбались.
Дай я его выброшу, Матвей протянул руку: неудобно получается. В гости пришел с кирпичом за пазухой.
А вас, молодой человек, наши дела не касаются! вспыхнула Ксана, мельком поглядела на Парфена: доволен ли, как решительно отшивает она кавалеров?
Пелагея послала Тамайку за Виктором, а сама отошла в сторонку, к старинному комоду, оттуда разглядывала гостей. «Самые близкие люди. О каждом она могла бы рассказать целую историю. Все на ее глазах родились, росли, вставали на ноги, женились, разводились, сходились, воспитывали детей и внуков. Казалось бы, примелькались одни и те же лица, изо дня в день, надоели. Нет, она всякий раз любовалась, гордилась верными друзьями, отыскивала в их характерах, поведении, даже во внешнем облике все новые и новые положительные черты. Пелагея невольно залюбовалась Лидией стройная, длинноногая, правильные черты лица. Как она старается выглядеть старше не удается. Все на женщине сидит ладно, словно влитое. Помнит Пелагея, как Лидия появилась в поселке. Этакая дурнушка, в фуфайке не по росту, неприбранная, с котомкой гадкий утенок да и только. Приехала из деревни к земляку Максименкову. Мать Лидии накарябала несколько строк: мол, свет ты наш, Иван Иваныч, помоги девке на работу устроиться, век благодарны будем. Максименков встретил по-родственному, накормил, напоил, приодел, в общежитие пристроил нянечкой в медпункт цеховой работать пошла. Лидка-то смышленой оказалась, выучилась на медсестру, потом в медицинский поступила. Максименков и тут не оставил деньгами ссужал, навещал в городе. Потом она вернулась на завод. Лидия, конечно, тяготилась тем, что не может отплатить ему за доброту и отзывчивость. Однажды Максименков рассказал ей о своей жизни. Лидия, тронутая его рассказом, движимая чувством благодарности, обняла Максименкова, поцеловала. Вскоре они стали мужем и женой. Прошло пять лет. Пелагея знала, как завидовали подруги Лидии всему, что ее окружает, импортному гарнитуру, щедрости мужа, есть у них и машина. Но человек существо непостижимое. С некоторых пор стали примечать люди, а в поселке ничего не скроешь, будто «неровно дышат» друг к другу ее правнук и Лидия, тайком встречаются. Но слухи прошли, растаяли. Может, одумались оба. А вот сейчас лицо Лидии выражало смущение и тревогу. Пелагея подошла к женщине, тихо проговорила:
Приехал, приехал, а ты разве не знала? Что встрепенулась?
Вам показалось, Лидия старалась не смотреть в лицо старой женщины. Вранье всегда не давалось ей.
Кому кажется, тот крестится, а я неверующая. Пелагея оглянулась на Максименкова. Конечно, он все замечает, но как мудрый человек старается не показать своих чувств.
Идти не хотела, Пелагея Федоровна, призналась Лидия, сердцем чувствовала: быть неприятности, даже валериановых капель выпила. Муж затянул, дескать, не ради встречи идем, нужно помянуть старого друга Кирьяна.
Пришла, вот и сиди! строго наказала Пелагея, легонько пристукнула сухой ладонью. Слыхала про камень-плавень? Он из руды вредные примеси вытягивает. Из вас тоже надобно дурь-то повытянуть. Я пойду за Виктором, Тамайку послала, и с концом. А ты сиди.
Когда Пелагея вышла в соседнюю комнату, за столом повисло неловкое молчание. Сколько раз бывали эти люди в одной компании, всегда понимали друг друга с полуслова, пели хором, шутили, а сегодня словно терпеливо играли заученные роли. Все перемешалось за последнее время в их взаимоотношениях. Кирьян враз бы поставил каждого на свое место, а сейчас Ксана сидела рядом с Парфеном и Матвеем будто на горячих углях, мысленно корила себя, что не села с краю. Максименков делал вид, что рассматривает этикетки на бутылках, а Лидия, так и не присев к столу, в который раз машинально перечитывала Почетную грамоту, выданную Кирьяну Потаповичу Центральным бюро по рационализации еще в 1939 году. Лишь Тамайка гордо восседал на высоком стуле и безмятежно ожидал, когда выйдет к столу хозяин дома и можно будет попробовать все выставленные кушанья. Радостно охнул, увидев в дверях Пелагею и за ее спиной Виктора.
Вот и мы, тихо проговорила старая женщина, пропуская вперед младшего Стекольникова. Гости, увидев товарища посвежевшего, с легким загаром на лице, встали ему навстречу. Только Лидия еще ниже опустила голову
* * *
Новая стеклоплавильная печь была почти готова. Издали она походила на металлургический конвертор, но вблизи формы ее казались мягче, круглее. Вокруг «стекловарки», как по старинке называли печь мастеровые, уже убрали строительный мусор, отвели краны, освободив место для инженеров московского пусконаладочного управления. Этих специалистов отличал не только внешний вид фирменные куртки с яркими эмблемами, почти все они были бородатыми, очкастыми, как правило, худощавыми, к тому же почти ни с кем не разговаривали. Отгородившись от всего остального мира толстыми наушниками, они вели наладку сложнейших систем приемных устройств зеркала электропечи, секционных шиберов, устройства электроконтактного уровнемера.
Тамайка, пока печь была в стадии отладки, исполнял обязанности подручного каменщика-футеровщика. Он с восхищением смотрел на молодых бородачей, обстукивающих и обслуживающих стены стеклопечи. Сидел на краю незаделанного отверстия печи или караулил Парфена, который последний раз проверял футеровку и не велел никого сюда подпускать. У парнишки осталась с таежных времен привычка говорить вслух с самим собой. Он любил рассуждать обо всем, что видели его глаза, что радовало, огорчало, настораживало. В тайге, когда ходил с отцом на дикого зверя, царило полное безмолвие, а как хотелось услышать человеческий голос. Сейчас Тамайка тоже рассуждал вслух, любуясь красивыми словами, что так редко приходят на ум.
Как белка гайно строит Тамайка видел, как медведь берлогу роет видел, а вот как дядя Парфен печь изнутри кирпичом обкладывает ни разу не видел. Кирочком подтешет, пилочкой подпилит, рукавичкой огладит, шепнет что-то шибко доброе, положит на место, Как зверек детенышка. Весело смотреть.
Эй, парень! Где ты? окликнул Тамайку снизу человек в ватнике, в темной каске. Парнишка, услышав голос, перегнулся через край, узнал стекловара Матвея.
Чего тебе нужно, дядя Матвей?
Спустись-ка вниз!
Тамайка привык слушаться всех, кто старше его. Ловко спрыгнул на переходную площадку, оттуда на металлические плиты, приготовленные для перекрытий.
Зачем звал в рабочее время?
Где Парфен?
Парфен Иваныч камешки в печь кладет, футеровку, сам знаешь. А тебе что?
Камешки, усмехнулся Матвей, каждый в пуд весом. Слыхал новость про начальство? Сила новость! Такова, брат, житуха. Эй, Парфен!