Зачем так кричишь? Тише надо! приложил палец к губам. Работа, однако, тишину любит. Кричать не надо.
Матвей поднялся на несколько ступенек по стальному трапу, ему не терпелось выложить новость, но, разглядев невозмутимое лицо паренька, сказал вполголоса:
Эхо-хо! Косолапый ты, и мысли у тебя косолапые. Что главное в жизни, скажи?
Самое главное? переспросил Тамайка. Все знаю, а про это не знаю. Солнышко светит главное, стекло живое главное, красивая девушка главное.
Кому что. Пригласил верблюда на свадьбу, а он сразу догадался: или за дровами пошлют, или за водой. Главное в жизни информация. Чтобы все люди друг о друге знали. Ты, видать, не любопытный. Пойду ребятам новость расскажу. Матвей нырнул в узкий тоннель перед трубопроводом, скрылся с глаз. Тамайка поглядел ему вслед, поднялся на прежнее место. «Самое главное? Чтобы всем людям весело стало. Посмотрели бы на кладку дяди Парфена какая красота! Огнеупор-камень. Откуда слово огнеупор? Огонь глазастый красиво. Старики говорят: огонь имеет душу. Огонь кричит: уйди! Сожгу! А огнеупор не боится, упирается. Он огнеупор».
Эй, Тамайка! услышал он женский голос, перегнулся через ограждение. На площадке стояла Ксана, держа в руках знакомый всему цеху портфель. Тамайка снова спустился к переходному мостику.
Директор столовой, здравствуй! На обед, однако, звать пришла? узнал Ксану, хотя была она сейчас одета по-рабочему парусиновая куртка, из-под которой выглядывал край белого халата. Большой человек!
И ты, медвежонок, подсмеиваешься. Уши надеру будешь знать, шутливо погрозила пальцем. Где Парфен?
Венец кладет на днище. Кра-а-сивый венец. Никого не велел пускать. Даже столовую. Шибко сердитый. Тамайка задрал голову, кивнув в сторону лестницы с загнутым концом, по таким лестницам каменщики-футеровщики спускаются внутрь любой печи. Печка словно дом баль-шой. Идти за Парфеном далеко.
А я ему родня! Ксана поставила портфель на землю. Дело у меня к нему государственное, важное. Позовешь или нет?
Не могу. Дядя Парфен ругать будет.
Тогда я сама кликну. Ксана сложила руки рупором. Ее голос гулко разнесся по пустому еще пролету, Пар-фен! Вый-ди на минутку!
Не выйдет, однако! Тамайка смотрел на верх печи.
Ксана уже начала терять терпение, хотела уходить, когда над краем серой печи показалась из отверстия голова Парфена. Увидев Ксану, он не заторопился. Выбирался из шахты печи медленно, вытирая на ходу руки о суконные брюки. Неуклюже спускался по стальному трапу. Наконец предстал перед заведующей столовой и Тамайкой.
Здравствуй, Оксана Семеновна! протянул руку, крепко пожал. С чем припожаловала?
Обязательно с чем? А просто так нельзя?.. Спохватилась. Знала характер Парфена: повернется и уйдет. Случайно шла. Знаешь, в цехе каждый день гости. И сегодня тоже. В кабинете начальника велено столик накрыть на три персоны кофе, бутерброды. Само собой нынче большое событие.
Матвей бежал, как лошадь от овода, кричал: новость! новость! заторопился Тамайка, с подобострастием заглядывая в глаза Парфена. Столовая пришла: событие, говорит, событие.
У нас, Оксана, свои события, равнодушно ответил Парфен. Чужие нам без надобности. Мы не любопытные ко всему на свете, окромя своего дела. От нетерпения у Парфена странно начали саднить ладони. Не выдержав, он взглянул на верх печи: только камень «винтом» класть начал
Что у тебя нового? разочарованно протянула Ксана. Ковер индийский получил? Шесть штук на цех дали. Или
Взглянула бы ты, какую кладку ведем, оживился Парфен. В серых глазах впервые заметила женщина искорки живого огня. Двадцать метров глубиной, три колодца, девятнадцать фигурных колен. Понимаешь?
Нет.
Все очень просто. Печь новая, сложная, особое стекло варить будем. А мы вот у пальто подкладка. Верно? А у любой промышленной печи изнутри есть каменная кладка, чтобы стены не разрушались от огня. Новую-то печь три института проектировали, а как дошло до футеровки
Тут дядя Парфен всех ученых, однако, обошел.
Знакомая песня, усмехнулась Ксана, подкладка-кладка, слова эти для тебя будто первый поцелуй.
Зачем ты при мальце-то про поцелуи, старые мы уже люди. И потом сколько раз толчем воду в ступе. Я давно хотел тебе сказать, что
Не спеши, не спеши резать по живому, забеспокоилась Ксана. Схватила пузатый портфель, щелкнула замком, выхватила белую салфетку, постелила на каменную болванку, стала выкладывать на нее бутерброды, налила из термоса в чашечку кофе. На, поешь. На голодный желудок злые слова являются.
Ишь ты, дефицит. С черной икрой, удивился Парфен, взяв в огромную заскорузлую ладонь крохотный бутерброд. Начальству не донесешь еду.
А ну их! беспечно махнула рукой Ксана. Начальства много, Парфен Иваныч один. Да, ты слышал главную-то новость?
Не слышал. Я ведь, Оксана Семеновна, в прямом смысле за каменной стеной.
Значит, так, Ксана потерла руки, история долгая. Сначала у нас на раздаче
Извини. Парфен поднялся с железной приступки. Пора мне. Благодарствую за угощение. Привет начальству. Да, сколько с меня за кофе, за икру?
Парфенушка, бог с тобой! Обижаешь. Не чужие ведь. Подожди, Ксана схватила Парфена за рукав парусиновой куртки, потолковать надо. Подкладка подождет. Жизнь после сорока словно колесо под горку. Я много думала о нашем разрыве. И сейчас стала мудрее Я почему от тебя тогда ушла, Ксана торопилась высказать наболевшее. Молодо-зелено. Да и ты что молодой жене предоставил? Сутками в цехе, с кирпичами. А за стеной цеха голубое небо, травка, рестораны, концерты, конечно, музеи красота.
Красоту, Ксана, каждый по-своему разумеет. Тамайка ее в живом огне различает, в живом стекле. Парфен зачем-то оглянулся на печь, на мгновение забыл о гостье. Подсвеченная снизу лучом прожектора, громада печи словно прорастала прямо из земли, разрывая бетонные перекрытия, золотистый горн ее, не успевший обгореть, был опутан проводами. На железной лестнице, прямо по боковой стене, висели пускачи-наладчики, словно грачи в гнездах, приложив к кабелям приборы, похожие на крупные стетоскопы, прослушивали «голоса» электрических и телеметрических систем. Глянь, вот это красота.
Про твою красоту знаю, нагляделась. Ксана капризно надула губы. Что еще скажешь?
Наш спор, поди, сто лет идет. И не надоело тебе? Парфен застегнул куртку на все пуговицы. По необжитому еще пролету стекольного корпуса гуляли сквозняки, завивали пыль. Ты меня никак понять не хочешь, я тебя.
Замечаю: не больно-то разбогател со своей красотой. Второй месяц одну и ту же сорочку носишь немодная, застиранная. Разве это жизнь? Ты человек известный, только ценят мастера плоховато.
И про богатство не стоит. Это штука сложная, малопонятная. В чем оно, знаешь? Видя, как задергалось у Ксаны правое веко, положил тяжелую руку на ее плечо. Не волнуйся. Хочешь, мудрый стишок прочитаю.
Ты? Стишок? Ну и уморил. В стихах я тоже плохо разбираюсь. А тут услышала, понравилось: в любви все возрасты проворны. Здорово сказано?
Да цыц ты! Парфен слегка осерчал. Очень не любил праздной болтовни, как и бесцельной траты времени. Стихи ли, музыка ли, по его разумению, должны давать таинственный ключ к разгадке, помогать приоткрывать доселе неизведанное, а она балагурит, швыряется словами. Стихи эти запали в душу, жгут где-то вот тут, под сердцем.
Ну-ка, прочитай! Ксана по-новому, непривычно посмотрела на Парфена, и были в ее взгляде изумление, любопытство. Слушаю.
Значит так. Парфен кашлянул, прочищая горло. И, чуть заунывно, наподобие молитвы, прочел:
И я молюсь о, русская земля!
Не на твои забытые иконы,
Молюсь на лик священного Кремля
И на его таинственные звоны.
Вот так, Парфен вытер тыльной стороной ладони мгновенно вспотевший лоб.
Прости, Парфен, только я ничегошеньки не уяснила. Плохо, когда есть, что слушать, да нечего кушать. С какой стати ты, Фома неверующий, готов молиться? Ксана пожала плечами.
Да ведь эти стихи про нас про вековечное дело. Прадеды мои в Кремлевскую стену камни клали. Деды Воскресенский собор поднимали, людям на загляденье, раствор на яичном желтке замешивали, а мы Взгляни, какие печи возводим, стекло будем варить для лучших в стране кинескопов.
Считаешь, Ксана мещанка, торгашка, дура дурой. Зря. Я не только в колбасных обрезках, разбираюсь. А ты, как баран, уперся в стену. Разве футеровкой единой жив человек. А как быть с человеческим общением, привязанностью, с любовью? Все это не нами придумано, природой.
А я на иную поделку людскую гляжу и дивлюсь: надо же, у мастера, как и у меня, тоже всего пять пальцев на руке, а он сумел сотворить чудо.
Ксана в сердцах сдернула с головы платочек:
Твои драгоценности наперечет знаю где какой кирпич, где какой осколочек.
Опять у попа была собака Парфен сплюнул. И, не попрощавшись, полез вверх по стальным ступеням, еще не успевшим заблестеть от множества подошв
Ксана постояла немного. Задрав голову, следила за Парфеном. Подождала, пока он скроется в черном проеме стеклоплавильной печи. Сказала вслух с болью в голосе:
Господи! За что ты лишил хорошего человека разума? Печи, борова, трубы, колошники одно у Парфена на уме. Не нужны ему ни ухоженность, ни женская ласка. Говорят, путь к сердцу мужчины лежит через желудок, а этот Каков Савва такова и слава. Пусть один дичится. Спохватилась, сложила в портфель остатки еды, предварительно завернув бутерброды в целлофановый кулек, поспешила к выходу из цеха.
* * *
Виктор вышел из дома, прошагал по асфальтированной дорожке и остановился. Ярко светило весеннее солнце, над ближней березовой рощей синела легкая дымка, а над их домом, над поселком падал крупными хлопьями снег, мягко устилал мокрую землю, сразу таял. Это было очень красиво: солнце, легкая дымка на фоне смутно белеющих стволов берез, пушистый снег. И возвышающийся впереди завод.
Там, на японских островах, мечтал о приезде домой, как о чуде, а вернулся После смерти Кирьяна Потаповича сильно сдала и прабабушка. Глядишь на нее и не узнаешь прежнюю неунываку Пелагею Федоровну. Да что там ни говори восемь десятков с хвостиком года солидные. Гости пришли в первый день, тоже разговор никак не клеился. Максименков косо посматривал, хмурил брови. Лидия так за весь вечер и не подняла головы. Виктор видел только каштановый завиток на ее высоком лбу. Ксана, Парфен и Матвей вели себя странно, перебрасывались отрывочными фразами, подкалывали друг дружку.
Зато здесь, на поселковой улице, молодая весна открыто боролась с зимой снег и солнце, льдистые озерца в низинках и черные оспины земли, освободившейся от снежного покрова. Шла борьба с заранее известным победителем молодое всегда в конечном итоге побеждает старое. «Весна молодая, я молодой!» весело подумал Виктор.
Приподнятое настроение не покидало Виктора, когда он шел по заводской аллее мимо бронзового памятника деду и бабушке. Привычно приостановился, кивнул им, дескать, все в полном порядке. Бодро прошагал вдоль каменной ограды, мимо клуба к зеленому двухэтажному зданию заводского комитета профсоюза. Завкому давно бы выделили добротное помещение на территории, но Николай Николаевич воспротивился: «Люди за десятилетия привыкли к этому месту, по-свойски зовут его «зеленым домом».
Виктор поднялся по узкой скрипучей лестнице на второй этаж, прошел тесным коридором к председательскому кабинету. Невольно улыбнулся: дверь в кабинет, как всегда, открыта настежь.
Николай Николаевич ждал Виктора. Усадил рядом, помолчал, давая возможность парню прийти в себя, осмотреться. Планы работы различных комиссий, плакаты передового опыта, все это было знакомым. Виктор обратил внимание на кипу бумаг, лежащих на столе, номера многотиражной газеты, старые фотографии, пожелтевшие листы. Взял один из листочков. Прочитал:
«Из истории завода. 3 октября 1933 года на заводе вышел первый номер многотиражной газеты. В нем под заголовком «Утерли нос немцам» инженер Хованский писал: «В 1931 году немецкий профессор Эккер утверждал в «Стеклотехнических известиях» Германии, что получить на ванных печах стекло такого же качества, как на горшковых, невозможно. Наш завод впервые в СССР блестяще освоил процесс варки стекла в ванных печах. Это дало возможность получить субсидию на постройку второй такой печи на заводе».
Вот, почитай! Николай Николаевич протянул Виктору том в коричневом переплете, открыл на нужной странице. Это для тебя припас. Из доклада Ленина на VIII Всероссийском съезде Советов.
«Когда появляются большие планы, на много лет рассчитанные, находятся нередко скептики, которые говорят: где уж там нам на много лет рассчитывать, дай бог сделать и то, что нужно сейчас, прочитал Виктор, товарищи, нужно уметь соединять и то и другое; нельзя работать, не имея плана, рассчитанного на длительный период и на серьезный успех»
Многозначительное начало, улыбнулся Виктор, возвращая книгу, жду продолжения.
Я много думал о нашей организации труда, раздумчиво произнес Николай Николаевич, о взаимовыручке смежников, нафантазировал страсть. Хотел тебе кое-что предложить.
Без стука вошла в кабинет профгрупорг Валентина Савельева. Виктор знал эту молодую, всегда беспокойную женщину. Кивнула председателю и Виктору, прямо с порога «взяла быка за рога».
Николай Николаевич, когда мы положим конец бесхозяйственности? и, не давая возможности вставить хоть слово председателю, горячо продолжала. Конвейер то пустует, то забит, смежники не успевают выбирать стеклооболочки на алюминирование. Вы же прекрасно знаете, когда конвейер забит, это на сорок минут в смену задерживает работу.
Валя, когда у вас сменно-встречное собрание?
Завтра.
Хорошо. Завтра я к вам приду. Сообща разберемся. А сейчас пойди на участок и помоги девчатам укладывать колбы.
Куда? На пол? Это же повлечет посечки стеклополуфабрикатов.
Не на пол, а в тару. Да, да в специально приготовленную тару. Я еще вчера с тарным участком договорился. Николай Николаевич мягко взял Савельеву за локоть, проводил к двери, вернулся к столу. А теперь, юный друг, слушай меня внимательно
* * *
У Виктора пела душа, когда он вошел в проходную завода, предъявил пропуск. Молодая вахтерша в зеленом берете мило улыбнулась ему. У девушки, видимо, тоже было весеннее настроение. И он вдруг, словно поддавшись восторженному чувству, пожал вахтерше руку, чем крайне удивил ее. Рассказать бы этой курносой, как на предприятии электронной фирмы, где он был в командировке, в Японии, видел особую систему пропуском в цех служит человеческая рука. Каждый сотрудник имеет карточку, на которой закодированы данные о строении его ладони. Человек вставляет карточку в отверстие автомата, сверху кладет на нее руку и если все линии сходятся, двери автоматически распахиваются.
Шагнув за порог знакомой проходной, Виктор невольно огляделся. Все вокруг словно стремилось доказать вошедшему человеку, что он попал на современное электронное предприятие. Слева на фронтоне корпуса огромные часы-термометр. Они поочередно высвечивали то местное время, то температуру воздуха. Световая газета броско рассказывала о вещах, которые впервые попавшему сюда человеку вполне могли показаться «китайской грамотой», мелькали аббревиатуры: ОГТ, ОМТС, ЭЛТ, ЗЭВП, сжато, в условных цифрах говорилось о ходе технологического потока форвакуумных насосов, конусов, мониторов, электронно-оптических систем. С удовлетворением прочитал «молнию»: новаторам удалось, наконец, в цехе цветных кинескопов точно совместить большую сферу маски с большой сферой экрана.
Взглянув на электронные часы, Виктор машинально отметил, что до встречи с генеральным директором завода оставалось еще около часа. Обычно Виктор прямо из дома спешил в свой стекольный. Сегодня ему захотелось пройти вдоль главного конвейера цветных кинескопов, по свежим впечатлениям сравнить работы своих и японских электронщиков. Вошел в цех и ему показалось: он все еще там, в Японии, в цехе фирмы, производящей лучшие в мире цветные кинескопы. Ряды девушек-монтажниц в белых халатах, накрахмаленных косынках. Он видел только их спины, склонившиеся над панелями. Чуть слышно звучала музыка, создавая настроение. По конвейеру на подвесных рамах медленно плыли экраны. Чуть в стороне от главной линии гудели грелки сварочных машин, шипели цилиндры на стеклоформовке. Виктор удовлетворенно отметил про себя: как и у японцев, здесь также не было видно людей, бесцельно слоняющихся по пролету. И от ощущения собственной ненужности почувствовал себя неуютно. Остановился в конце участка сборки экранно-масочных узлов, успел поймать недоуменный взгляд белокурой монтажницы, сидящей на крайнем месте потока. Столик старшего мастера участка был пуст, и Виктор, чтобы не маячить перед глазами монтажниц, присел к нему, огляделся. Все еще не мог отделаться от ощущения похожести двух цехов японского и нашего, но глаза уже привычно скользили по доске объявлений, отмечая удивительные открытия, сделанные только что. Раньше на подобные объявления и приказы не обращал особого внимания, считал их обычными, а сейчас, после поездки на острова, каждая строка приобрела весомость, слова, казалось, изменили привычному смыслу «требуются требуются прием на курсы овладения вторыми и третьими профессиями монтажницы, экранировщицы, сборщицы». В Японии его поначалу поразила «утренняя молитва», как Виктор назвал про себя увиденную картину. Рано утром электронщики, пришедшие на смену, собирались во внутреннем дворике кампании и хором, под аккомпанемент электронной музыки распевали во все горло своеобразный гимн-хвалу правлению кампании, предоставившей им работу. А у нас, куда ни кинь взгляд, требуются люди И не это ли дало повод многим летунам наплевательски относиться к любой работе. Уволят перейдут через дорогу, на соседнее предприятие, с руками оторвут. Взгляд Виктора остановился на транспаранте, призывавшем сборщиц перевыполнить задание на один процент. «Наверняка, не поняли бы за рубежом и этот призыв», подумал Виктор. Невольно припомнил еще один случай: правление кампании без рассуждений уволило толкового инженера руководителя участка. Он проявил, по логике администрации, «недопустимую халатность»: за смену участок изготовил несколько «лишних» кинескопов и этим невольно или с умыслом нанес материальный ущерб фирме, лишнюю продукцию реализовать было невозможным делом.