Весна совсем прискакала, а ты не шибко веселая. Почки на деревьях набухли. Начальник Максименков совсем не веселый. Говори, однако, кто обидел? Тамайка сразу заступится.
За добрые слова спасибо, сынок. Только меня уже никто обидеть не сможет.
У нас дед Кырка учил людей: все должны только приятности делать. В тайге долго-долго идешь, шибко устал, голодный. Сейчас совсем помирать станешь. Глядь, стоит избушка на лесной полянке. Кто поставил? Не знаешь. Зато пошаришь по углам, ларец тяжелый откроешь, соль найдешь, крупу найдешь, спички, дровишки и те найдешь. Приятно станет, весело. Отдохнешь, кашки поешь, чайку попьешь, сам дровишек нарубишь, таежному человеку оставишь. Закон тайги.
Общечеловеческий закон. Люди должны друг другу одни приятности делать.
Шибко много людей вокруг, если каждый одно только словечко хорошее другому скажет, весь мир веселый будет.
А коль каждый плохое вымолвит беда. То-то. Оставим это. Скажи-ка лучше, как там дела? У Виктора нашего, у Парфена Ивановича?
Нормально, уклончиво пожал узкими плечами Тамайка, дядя Парфен раскладушку в конторе поставил, домой не ходит. Смешно. Утром раскладушку прячет от глаз Виктора. Ты, тетка Пелагея, однако, об этом не говори внуку.
Пелагея понимающе кивнула головой. В годы войны и ей пришлось кладкой заняться. Как «Отче наш», до сих пор помнила наиболее уязвимые места в печи влеты горелок, верхние брусья варочной части, первые секции свода. За кладкой этих мест глаз да глаз нужен. Расспросить Тамайку обо всем не было ни сил, да и желание вспыхнуло и тотчас погасло.
Иди, щец поешь. Вон, разогрей на плитке, а я малость отдохну. Притомилась от нечего делать. Проводила Тамайку на кухню, легла, отвернулась к стене. Слышала, как возился парнишка с кастрюлями, а думала о сегодняшних гостях, о Викторе. Все это столь неожиданно. Назначения. Словно камень в воду бросили, круги разошлись во все стороны. Тяжко, конечно, в двадцать-то шесть годков сразу в людях разобраться. Как ему правильно жить, дело вести? Да что там гадать! Кирьян ей легенду рассказывал про мастера-стекловара. В ней и ответ. Пелагея и не заметила, как закрыла глаза. И ей почудилось: где-то совсем рядом смутно прорисовывается тень человека. Она слышит его завораживающий голос: «А варю я стекло не токмо таской, но и лаской, не токмо горюч-камень бросаю в печь, но и духовитые цветы и травы, не со злостью бесовской чудо-формы выдуваю, а с великой душевной радостью». «Все ты врешь, нечестивец! вскричал грозный воевода. Не желаешь казне тайность свою открыть! Не желаешь стекольные секреты на службу царю-батюшке положить!» «Разве я не открыл тебе, воевода, главной тайны? удивился мастер. Вдумайся в слова мои». Только воевода вдумываться не стал. Озлился еще больше. И приказал отсечь мастеру голову. Взошел мастерко на помост, склонил голову на плаху. Уж совсем было палач вострый топор над головой его занес, да опустить не успел. Чудо тут приключилось. Двинул мастер плечами, сорвал железа, да и был таков. Исчез вместе со своею тайностью, а куда исчез неизвестно Где объявится с тайностью великой також неизвестно. Ищите, люди!
Пелагея открыла глаза, приподнялась на локте, всматриваясь в угол комнаты. Никого не было видно. Она снова уронила голову на подушку, подумала: «То ли сон привиделся, то ли голос Кирьяна слышала?.. Ищите великую тайность, люди»
* * *
Виктор шагнул из комнаты цехового комитета профсоюза, как из парной, подставил правую щеку под вентилятор в коридоре конторы. В ушах еще звенели голоса, он не мог бы сейчас сказать, чьи они. Все слилось в один многоголосый шум. Перед мысленным взором почему-то стояли сразу два лица: каменное Максименкова и раскрасневшееся, постоянно меняющееся Николая Николаевича. У Максименкова действительно было странное лицо. За все время заседания ни разу не усмехнулся, не возразил. Смотрел невидящим взглядом куда-то мимо его плеча. Зато члены цехового комитета наговорились всласть. Такой «активности» давно Виктор не видел. Высказывались на повышенных тонах, бесцеремонно перебивали друг друга. Он попытался восстановить весь ход заседания. Поначалу повестку дня приняли хорошо. Придерживались выжидательной позиции. Молчали, когда он зачитал «для разгона» статью 499 из «Свода законов Российской империи», изданную около ста лет назад. Этот «Свод» нашел в старых книгах прадеда. В статье говорилось, в частности, следующее: «рабочими людьми называются. дурного поведения незаконнорожденные, иноверцы, ссыльные, а также лица, исключенные из цеха вольных матросов». «Конечно, сказал он после этого, разве можно было от прежних забитых работяг ждать душевного сочувствия в пользу фабриканта или заводчика. А мы? Это же наш завод, советский завод». Как он верил в своих людей, можно сказать, боготворил их, был уверен: каждый готов на все ради родного завода. А что вышло? Видимо, не эти слова Виктора взбудоражили членов цехкома. Они были наэлектризованы его прямолинейным предложением: перейти на работу по скользящему графику работать в субботу и воскресенье, а выходные получать в иные дни недели. Сигнал, вероятно, подал одни из мастеров, который бросил из угла желчную фразу: «Ты, парень, мозги нам не пудри. По-твоему, рабочий человек всегда в виноватых».
Он пытался изо всех сил отнестись к разгоревшемуся спору с юмором, поддакивал самым громкоголосым, позже пробовал записывать рациональные мысли «Да, да, конечно, кардинально решить вопрос с детским садиком отрегулировать вопрос о заработной плате. «Отбило руки» то, что очень волновался Николай Николаевич. Нервным движением все время поправлял галстук, ерзал на месте, то и дело посматривал на часы, будто ему не терпелось дождаться окончания заседания местного комитета.
Предложение Виктора «забодали» сходу, единогласно. Стоя сейчас у переходной галереи, не замечая потока свежего воздуха, Виктор почувствовал, что распаляется. То ли это была злость, то ли нахлынула боевитость, он не мог понять. Кто-то мягко тронул за рукав. Виктор обернулся, готовый наговорить первому попавшемуся кучу дерзостей. Перед ним стоял Николай Николаевич.
Чем обязан? резковато спросил Виктор.
Слушай, Витек, проводи меня немного, мягко попросил председатель завкома. Уже поздно, а мне пройтись пешком захотелось. Голова от говорильни разболелась. Решительно взял Виктора под руку.
Они вышли из цеха на аллею, обсаженную молодыми березками, деревца успели выбросить к теплу и свету клейкие листочки. Фонари смутно освещали посыпанную гравием дорожку. Не сговариваясь, присели на скамью.
На заседании вы красиво отмолчались, не без ехидства заговорил Виктор, смею надеяться, что хоть здесь, без свидетелей, выскажете свое мнение. Обычно рабочий класс должен поддерживать новое, о вы откровенно злился на Николая Николаевича. Приди он своевременно на помощь, неизвестно, чем бы кончился разговор на заседании комитета профсоюза. «Там отмолчался, сейчас начнет оправдываться», подумал Виктор с неприязнью.
Знаешь, о чем я жалею, спросил Николай Николаевич.
О потерянном времени?
Нет. Жаль, фотографа не оказалось на заседании цехового комитета, невесело улыбнулся, запечатлел бы тебя. Как менялось твое лицо, сколько было в нем экспрессии, чувств, а в целом ты был похож на разгневанного цыпленка с длинной шеей.
Николай Николаевич, я попросил бы воздержаться от подобных высказываний, вскинулся Виктор, достаточно наслушался на заседании. Вы старше меня, но никто не давал права разговаривать подобным тоном. Виктор никак не мог понять, куда клонит председатель завкома. Одно было несомненно: это свидание было не случайным. Николай Николаевич должен сказать ему что-то весьма важное.
Зря обижаешься. Разве забыл: в русском народе самые ласковые из ласковых слова: «Ах, ты мой глупенький! Ах, ты мой дурачок!» А если серьезно, Николай Николаевич поднес руку с часами ближе к глазам на улице уже смеркалось. О, у нас еще есть время для собеседования. Начну с конца: ты, Виктор Константинович, предложил великолепную, жизненно важную для цеха, для всего завода идею. Скользящий график палочка-выручалочка.
Издеваетесь?
Да, издеваюсь над твоим мальчишеством! серьезно проговорил Николай Николаевич, славу, что ли, делить не хотел? Зря, сошлись бы славой, как писал поэт. Это нужно уметь: пригласить председателя завкома профсоюза, Максименкова к раздаче праздничного пирога, который тайком испек, даже не предупредил, о чем пойдет речь. Что ж, итог известен: мало того, что вместо пышек получили шишки, подорвали веру людей в хорошее дело.
Виктор хотел было возразить: мол, говорил с неделю назад об этом начальнику цеха, но промолчал. Какой смысл возражать? Возможно, своим откровенным молчанием Максименков явно подливал масла в огонь, высказывал молчаливое несогласие. Конечно, не очень-то рвался взваливать дополнительную ношу на собственные плечи. А что касается «пирога», он изучил документы, знает, например, что непременным условием для всех гибких графиков должно быть соблюдение годового баланса рабочего времени, рассчитанного из семичасового рабочего дня.
Тебе прадед не рассказывал, как хорошие командиры готовятся к решительной атаке? Чую, не рассказывал. Сначала обязательно произведут глубокую разведку, потом выведут с помощью специалистов соотношение сил, обеспечат крепкие тылы, наметят место для главного удара и только потом
Вас обидело, что я не согласовал, не подстраховался, не прикрылся? на одном дыхании проговорил Виктор, хотя, конечно, он понял: вопрос как следует действительно не продумал. Огрызался по инерции.
Да, вот еще что, Витек. Ты извини, что я так, по-свойски На людях буду величать по имени-отчеству. Николай Николаевич внезапно заторопился. Цитату из царского «Свода законов» совсем не к месту привел, обидел людей невзначай. Словом, давай завтра после оперативки заходи ко мне, наметим сообща план действий. Согласен?
Виктор не мог понять, почему председатель столь внезапно оборвал разговор.
Будь здоров, Николай Николаевич протянул руку. Виктор пожал жесткую ладонь. Проводив Николая Николаевича взглядом, Виктор обернулся и ему все стало ясным: в конце аллеи стояла Лидия Максименкова, в упор смотрела на него
* * *
Директор пришел на завод в начале шестого утра, вместе с Максименковым, с Виктором прошел по технологической цепочке. Они выслушали доклады сменных инженеров, наладчиков, операторов, просмотрели списки бригады, отобранной для первой варки стекломассы, тщательно, придирчиво осмотрели состав сырьевых материалов, линию песка, задержались на участке известняка, проверили его качество. Порядок был на линиях соды, сульфата, на участке стеклянного боя. Придраться было не к чему. Откровенно потолковали с рабочими, с мастерами. Люди показались взволнованными, возбужденными, разговаривали чуточку громче обычного, с удовольствием показывали свои «хозяйства».
Максименков первым заметил, что в главный корпус вошел ведущий стекловар отрасли, окруженный свитой столичных инженеров. Досадливо передернул плечами: «Прибыл без предупреждения».
Максименков оглянулся на Виктора. Этот участок инспектировался заместителем. Виктор кивнул головой. Мысленно он давно «прогнал» в уме всю технологию варки: шихта и стеклянный бой загружаются через специальный «карман» в варочный бассейн согласно рецептуре. Затем, двигаясь вдоль зеркала печи, шихта под воздействием высоких температур постепенно превращается в жидкую стекломассу. Остальное, как говорят, дело техники: за какие-нибудь 3,5 минуты стекло охладится от 960 до 120 градусов. Стеклу предстоит пройти три температурные зоны. Конечно, дело привычное, но ведь сколько нового, малоисследованного заложено в конструкцию именно этой печи Виктором, его товарищами увеличена ширина варочной части, больше обычного площадь покрытия пламенем зеркала шихты и стекломассы, в футеровке новые огнеупорные материалы, предложенные Парфеном Никитиным.
На пульт управления поднялся главный специалист, сердечно поздоровался со всеми. Был он круглолиц, улыбчив, лицо в капельках пота. На пульте жарко, душновато, вентиляторы еще не работали. Главный специалист ослабил галстук:
Начинайте! отрывисто скомандовал генеральный директор.
Есть! Максименков наклонился к микрофону, скомандовал: Дать газ!
Тотчас пролет наполнился грохотом, вспыхнули огненные сполохи. Внизу, на площадке, люди закричали что-то, начали подбрасывать в воздух каски, рукавицы. Директор и Николай Николаевич стали поздравлять операторов, потом это случилось само собой окружили Виктора, наперебой говорили добрые слова, а главный специалист, лихо сдвинув галстук, проговорил, широко улыбаясь: «Заберу-ка я тебя, парень, в научно-исследовательский институт».
Когда восторги малость поутихли, главный специалист с директором и Максименковым, свитой инженеров спустились к печи, Николай Николаевич оглянулся на Виктора, тихо сказал:
Твоя это печь. Жаль, Кирьян Потапович не видит. Он бредил таким агрегатом, мечтал Владимиру Ильичу мавзолей соорудить, а сам спит на старом кладбище. Сложная штука жизнь. Николай Николаевич смешался, тронул указательным пальцем шрам на лице, потом надвинул на повлажневшие глаза очки, взял себя в руки. Ну, твоя дорога будет расширяться с этой тропинки.
Спасибо, тропиночку оставили, пошутил Виктор.
Николай Николаевич не принял шутки.
Дорогу будем творить всем миром, только отвечать придется вам с Максименковым. И за план. И за каждого человека в стекольном корпусе. За каж-до-го.
Узелочек на память лично для меня?
Здесь случайных людей нет, Николай Николаевич стал необычайно серьезен, подобрано сообщество, сам знаешь, как мозаичный портрет. Все разные, и все заодно. Ладно, хватит о житейской прозе в праздничный день. Гляди, отблеск какой! Красота! Мощь! Любо-дорого.
Полновесная варка, точно по технологии, не совсем понимая восторженности председателя заводского комитета, ответил Виктор. Вы, наверное, тысячи подобных видели? Виктор с каждой минутой делал для себя открытия. Вроде бы столько проработал бок о бок с этими людьми, Николай Николаевич свой человек в их доме, а тут недаром в народе говорят: лицом к лицу лица не увидать.
Всякий раз я волнуюсь, как новичок-подручный, доверительно признался Николай Николаевич. В процессе рождения стекла есть что-то магическое, очищающее. Согласен со мной? Представляю, далекие предки, наверное, падали ниц, глядя на чудесное превращение шихты в стекло.
А я, если честно, дивлюсь на свою холодность, рассудочность какую-то, признался Виктор. Кроме чувства личной ответственности, ничего не ощущаю. Виктор искренне позавидовал почти ребячьей взволнованности председателя завкома, словно личная радость случилась в его жизни, казалось, готов был обнять весь мир. А Виктор будоражил себя. Никак не мог даже заставить себя взволноваться или хотя бы просто обрадоваться. Ведь и впрямь для него сегодня великое событие на старом подмосковном заводе пускается стекольная печь не просто с его новыми конструктивными решениями, а нечто неизмеримо большее осуществляется задумка всей их династии, по сути дела, мечта прадеда.
На пульте управления замигали, рассыпались по приборной доске разноцветные огоньки. На экране телевизора высветилось бесформенное пятно. Оно буквально на глазах стало расширяться, растекаться по всему зеркалу печи. И Виктор невольно поежился, впервые он заглянул в будущее, увидел то, что пока еще было недоступно глазам корреспондентов, любопытных, представителей главного управления. Он разглядел с помощью промышленного телевидения самую сердцевину технологического процесса зарождение стекломассы.
Виктор, я, наверное, спущусь вниз, к людям! Николай Николаевич по-стариковски засуетился, словно вспомнил что-то очень важное. Ты командир, на посту, а я мне, сам знаешь, нужно дела общественные справлять.
Какие еще дела? усмехнулся Виктор. Стекло идет, вот и дела.
Традиции забыть не дают. Шепнул в самое ухо Виктора: Помнишь, кого обычно на кресле вокруг новой печи обносят? То-то и оно.
Когда Николай Николаевич вышел из операторской, тихо притворив дверь, Виктор сел в крутящееся кресло, снял трубку внутреннего телефона, принялся обзванивать посты. Дежурные инженеры, операторы, руководители смен будто сговорились, отвечали преувеличенно бодрыми голосами, даже позволяли себе шутить во время доклада. По настроению людей Виктор понял: на технологической линии полный порядок. Облегченно вздохнув, взял с маленького столика, приткнувшегося сбоку пульта управления печью, чашечку остывшего кофе. Вспомнив главного специалиста, стал раздумывать над его словами: «Пошутил под настроение или впрямь предложил место в институте?»