Тонко зазуммерил телефон диспетчера цеха. Виктор снял трубку:
Пост номер один! Стекольников у аппарата!
Виктор Константинович, докладываю: на первом участке люди видели Пелагею Федоровну.
Что вы сказали? почему-то испугался Виктор. Это точно?
Абсолютно. Хотела пройти к первой печи, я не разрешил вокруг столько народа.
Кто ее в цех пропустил? в голосе заместителя начальника цеха диспетчер уловил угрожающие нотки, поспешил оправдаться:
У Пелагеи Федоровны пропуск с красной полосой, постоянный, почетный.
Ах, да! Где она сейчас? Пожалуйста, выясните поточнее. Виктор слышал: диспетчер переговаривается с кем-то по другому телефону, потом доложил:
Возле третьего загрузчика.
Одна?
С ней подручный Тамайка.
Спасибо! Я сейчас буду. Виктор жестом подозвал начальника смены. Саша, веди варку. Скоро вернусь. Вышел из кабины пультовой, перепрыгивая через ступени, досадуя на прабабушку, помчался в загрузочное отделение
* * *
А произошло вот что. Пелагея сидела на крыльце, задумчиво поглядывала в сторону завода, перебирала сухой пучок трав, найденных в чулане. Раньше, бывало, перед пуском новой печи обязательно бросали эти травы прямо в огонь, а нынче Она прекрасно знала, какой сегодня торжественный день, знала, что именно ее правнук именинник его печь пускают, и оттого тоска еще злее донимала старую женщину. Виктор убежал чуть свет, ничего не объяснив, а она боялась проспать, ждала почти всю ночь его короткого рассказа.
Ночью прошел дождь. Солнце уже вовсю пригревало мокрую землю, и от нее струился синеватый парок. Березки успели приодеться в крохотные зеленые листочки, издали казались ей нарядно одетыми самодеятельными артистами, что распевали в клубе старинные фабричные песни Подмосковья. Не заметила Пелагея, когда из-за поворота вынырнул заводской автобус, притормозил возле ее дома. Знакомые ребята-стекловары шумно выскочили из автобуса, подбежали к ней.
А ну, живо собирайся, тетка Пелагея. Айда с нами в цех! Сегодня новую печь пускают.
Она, конечно, и не предполагала ехать на завод, давным-давно мысленно попрощалась со своим стекольным. Услышав слова ребят, замахала руками: «Куда мне, по дому-то еле ползаю!» Но парни, смеясь, балагуря, подхватили ее на руки, понесли к машине: «Сам Николай Николаевич приказал, без Огневицы не возвращайтесь. Разве «батю» ослушаешься!»
В стекольном Пелагею встретили радостными возгласами. Пожилой вахтер, не спросив пропуска, даже честь ей отдал. У входа ее поджидал Тамайка. Подбежав к ней, держа каску за ремешок, подхватил Пелагею под руку, повел осторожно вдоль загрузочной линии. И, странное дело, войдя в помещение стекольного корпуса, глотнув горьковатого воздуха, она почувствовала себя лучше одышка прекратилась, боль в ногах притупилась. Старая и малый медленно шли по пролету, и кто бы ни встречал Огневицу и Тамайку, обязательно говорил им какие-нибудь хорошие слова, от которых у Пелагеи теплело на сердце, кое-кто просто подмигивал по-дружески. Все здесь было свое, родное, близкое. Перед входом в печное отделение Пелагея приостановилась.
Устала, тетка Пелагея? участливо спросил Тамайка, заглядывая в лицо пожилой женщины. Потерпи, однако, скоро придем. Гордость распирала парнишку: все обращают на него внимание.
Бок сильно заколол. И сердце, сердце захолонуло.
Однако, это шибко плохо. Тамайка врача позовет, Лидию позовет. Пелагея движением руки удержала Тамайку.
Сердце мое, сынок, не от боли захолонуло, от последнего свидания. Глянь, печь-то больно красивая, а народищу сколько. Где же тут правнучек мой? Подойти бы поздравить. А про себя с горечью подумала: «Минутки не нашел для родной крови. Сама прикатила А может, впрямь так и нужно. Что делать старухе в новом-то корпусе. Под ногами только мельтешить. Сидела бы дома тихо, как мышь в подполе» Тут же стала мысленно возражать сама себе: «Однако обидно, что запамятовал правнучек. Старуха я не простая Огневицей люди кличут, стекольщицей. Хотя что им, молодым, до нас, стариков, ни холодно им, ни жарко. А мы, к примеру, все тайности стекла знаем. И обжигалась, бывало, и трубку с жидким стеклом на ноги роняла, а как погнали фашистов из подмосковной земли, к печи заместо мужиков встала, приклеилась к живому делу намертво. Жидкое стекло оно такое тело жжет, а душу лечит».
Кого я вижу! навстречу Пелагее спешил Матвей. Хозяйка самолично в цех припожаловала. Как дошла?
Ножками, ножками своими.
Да мы бы тебя на руках подняли, знать бы только.
Больно весел ты сегодня.
А что тужить? Печь пустили, люди радуются, премию пообещали. А мне, скажу по секрету, директор лично руку пожал, знай наших. Велел вечером в клуб, прийти, корреспондент из Москвы со мной беседовать пожелал. Глядишь, в журнале напишет статейку.
Вот и узнают про тебя люди, даже обрадовалась Пелагея, не из-за бабы возвысишься, трудом своим.
С Ксаной толковала обо мне?
Нет, ужо поговорю.
Парень, а ты директора столовой не видел? Матвей повернулся к Тамайке.
Большой обед для начальников тетка Оксана готовит. Тебя туда не позовут, лукаво прищурился Тамайка.
Будешь так со старшими разговаривать уши оборву. Я сам кого хочешь накормлю и напою. Ну, покедова! Матвей озорно подмигнул Пелагее, ловко полез по металлическим ступеням к площадке, где располагалась комната отдыха смены.
Пелагея очень устала. Ощущение бодрости, легкости быстро улетучилось. Она чувствовала себя, как чувствует слепец, попавший на середину шумной улицы. Взглянула на зажатый в руке сухой пучок травы, горько усмехнулась: «Кому она нужна теперь, привар-трава?
Голос Виктора заставил Пелагею встрепенуться. Она не ошиблась. Присмотрелась получше, разглядела: к ней спешили Виктор и Николай Николаевич. Правнук подошел первым, взял за руки:
Как ты сюда попала?
Люди добрые нашлись, довезли.
Здорово, Федоровна! Николай Николаевич обнял старую женщину. Прибыла. Теперь полный ажур Я еще про себя подумал: «Первую печь пускаем без Огневицы». От слов Николая Николаевича у Пелагеи заблестели глаза.
Ты могла бы не беспокоиться, подхватил шутливый тон председателя заводского комитета Виктор, традиции заключаются в том, насколько я понимаю, чтобы при пуске печи присутствовал кто-нибудь из нашего рода. Разве я не из Стекольниковых?
Тебе по должности положено, мне по нашим правилам, Пелагея неожиданно протянула Николаю Николаевичу пучок сухих трав. Возьми, Николаша, травку. Сам знаешь, зачем. Председатель заводского комитета профсоюза хотел отшутиться, но увидел в глазах Пелагеи такую страстную мольбу, что ему стало не по себе. Поспешил встать на защиту старой женщины.
Это я просил Пелагею Федоровну приехать с чудо-травкой, смотрел на Виктора серьезными глазами, веник-то не простой.
Трехпучковый! подхватила Пелагея. Она оценила жест Николая Николаевича. Гляди-ка: этот пучок для крепости, этот чтобы стеклышко разрыв не брал, третий, вот этот, для чистоты. Потянула траву из рук Николая Николаевича, сунула Тамайке: Сынок, отнеси на огонь.
Тамайка быстро отнесет, прямо в печь бросит. Парнишка опасливо покосился на Виктора: «Не заругает ли начальник». Взял пучки сухой травы, стремительно побежал по железнодорожным шпалам к стекольному пролету.
Как же нам теперь с тобой быть, Пелагея Федоровна? Виктор спрашивал прабабушку, а смотрел на председателя заводского комитета. Николай Николаевич демонстративно отвернулся, делая вид, будто разглядывает новую загрузочную машину. Давай так: сейчас пойдем со мной на пульт управления, посмотришь новую печь, а потом домой тебя на машине отправлю. Шепнул на ухо: А на будущее, пожалуйста, предупреждай меня о своих чудачествах. Договорились?
Еще как договорились, оживилась Пелагея
* * *
Словно в тревожном полусне прошла перед глазами Пелагеи первая варка в новой печи. Стеклянная, веселая река плавно скатилась к формовочным машинам. Казалось, все происходит по мановению волшебной палочки не суетились перед огнем запотевшие варщики, не колебалось пламя в печи, даже пропал парок над стекломассой. Она то и дело ловила себя на мысли: «Сейчас проснется и очутится дома, в четырех стенах, одна». Но видение не проходило. После варки, как всегда, возник короткий митинг. Директор щедро выдавал комплименты в адрес рабочих, особо отметил Максименкова и Виктора, на виду собравшихся обнял каждого из них. Пелагея с нетерпением ждала самого любимого ею торжества. Здесь, по старому доброму правилу, заведенному еще дедами, после пуска новой печи стекловары усаживают в кресло начальника цеха и на руках обносят его вокруг печи. Она, конечно, не сомневалась в том, что нынче этой чести удостоят Максименкова. И по чину ему положено, и по делу.
Виктор совсем не думал о старой традиции. Он нашел глазами Лидию и невольно залюбовался женщиной. Она стояла чуть в стороне, в белом халате, пышные волосы рассыпаны по плечам.
Ну, Максименков, с улыбкой проговорил директор, готовься к приятной прогулке вокруг печи. Кивнул в сторону варщиков стекла. Ребята, окружив Матвея Сильчина, что-то горячо обсуждали между собой.
А ребята меня в грязь не уронят перед коллективом? пошутил Максименков. Ему вдруг очень захотелось, чтобы Лидия была рядом, видела все своими глазами, слышала, что говорил о нем директор. Максименков был не тщеславен, но сегодня для поддержки пошатнувшихся семейных устоев это было необходимо. И еще его почему-то сегодня стесняло присутствие Виктора. Почему? Этого объяснить бы не смог. А молодой инженер, словно прочитав мысли Максименкова, шутливо произнес:
Держись, товарищ начальник, за воздух, не упадешь! В голосе заместителя Максименков не почувствовал иронии, насмешки.
К ним уже, весело улыбаясь, подходили рабочие. Впереди, чуть кособочась, с креслом в руках вышагивал длинноногий Матвей. Вот процессия уже совсем рядом. Грянул духовой оркестр, зааплодировали столпившиеся вокруг стекловары. Директор дружески подтолкнул Максименкова. Начальник цеха сделал шаг вперед, успел заметить слегка обшарпанные подлокотники красного кресла. Такая мебель стояла в фойе клуба. Пелагея и та подалась вперед, вытянула шею. И вдруг лицо Максименкова вытянулось. Он замер, ничего не понимая. Матвей с креслом, вся его шумная свита прошли мимо, рассекли группу руководителей, остановились перед Виктором. Жаркая волна ударила ему в лицо. Он неловко отступил, наткнулся на главного инженера. Готов был провалиться сквозь землю. А ребята почти силком уже усаживали Виктора в кресло.
Братцы! Братцы! Нельзя же так есть старая традиция, обряд, можно сказать начальника цеха нужно Он попытался вывернуться из крепких рук варщиков, но где там, его уже водворили в кресло, надели через плечо алую ленту, под восторженные крики людей, под музыку понесли вдоль пролета печи. Толпа любопытных хлынула следом.
Пелагея хотела посмотреть на Максименкова, но не было сил повернуть голову
* * *
Вечером опять вызывали в дом Стекольниковых «скорую помощь». У Пелагеи останавливалось сердце. Молоденький врач не сразу определил, жива ли старая женщина. По его указанию сестра сделала три укола. Через некоторое время Пелагея открыла глаза, долго безучастно смотрела в дальний угол. «Скорая» уехала. Лишь один Тамайка остался у изголовья женщины. Он с тревогой прислушивался к неровному дыханию Пелагеи и не мог забыть, как старая женщина потеряла сознание. Сидели с теткой Пелагеей за столом, она рассказывала про войну, про девушку Зою и вдруг повалилась навзничь.
Виктор поздно вернулся с работы, поплескался в ванной, заглянул в большую комнату, в залу, увидел спящую прабабушку, Тамайку, прикорнувшего на диване, осторожно прикрыл дверь. Утром чуть свет опять укатил в стекольный.
Едва заря позолотила край неба над березовой недальней рощей, Пелагея проснулась. Села на кровати, с трудом стала припоминать, что с ней произошло вчера. Сегодня сердце не болело, дыхание не перехватывало. Осторожно сползла с кровати, обошла спящего Тамайку, направилась в кухню, стараясь не шаркать подошвами шлепанцев, поставила на плитку вчерашний суп, возвратилась к своей кровати. С нежностью посмотрела на худенького парнишку. Тамайка давно стал в поселке этаким камертоном, совестливым мерилом, начисто лишенным хитрости, угодничества, лести. Говорил «в лоб» любому все, что о нем думал. Пелагея подумала: «Беспокойно спит. Поди, тоже думы бередят. В молодости-то все окрест голубей голубого. Да оно и в старости, когда к концу вдвоем идут. Кирьян любил повторять: старость прекрасная пора. Ты выше всех на голову. Смотришь на людей, будто книжку интересную читаешь, все чужие души для меня нараспашку». Пошевелила Тамайку:
Эй, парень, вставай.
А я и не сплю! парнишка сладко зевнул, сел на кровати. Ты, тетка Пелагея, вчера, однако, совсем помирать собралась. Тамайка шибко испугался, сегодня совсем хорошей стала. Вскочил в трусах, потянулся, махнул в обе стороны худыми руками, присел пару раз. Это у него называлось зарядкой.
Пелагея прошла в комнату Виктора, поправила одеяло, взбила подушку. Сразу поняла: правнучек сегодня маялся постель переворочена, будто кто-то во сне катал его вдоль и поперек кровати. «Странно устроен человек, снова подумала Пелагея, чем душа свята, тем все в жизни и меряет. У парнишки тайгой, у меня цехом. В последний-то раз, как глянула с переходного мостика на стеклянную реку, зазнобило все внутри, аж зажмурилась. Сколько раз ни смотри на стекломассу, всякий раз увидишь новое».
Тамайка терпеливо ждал Пелагею за столом. Тарелку к себе придвинул, хлебницу, поглядывает на дверь. Заулыбался, увидев хозяйку с термосом.
Чай пили молча, думали о своем. Наконец Тамайка отодвинул чашку, пожаловался:
Совсем плохо стало Тамайке. Огонь не вижу, худо.
Не пойму: у печи стоишь, а огня не видишь?
Нет у печи Тамайки. Состроил плаксивую гримасу. Вызвал твой Виктор к себе, ласково так сказал, слова, как у старого шамана, мелкие слова: ты мне теперь почти родственник, поэтому хочу послать тебя на выручку нужно временно перейти работать на линию песка, отборный материал для нового стекла нужен. Теперь Тамайка песок в барабанах сушит, подает песок в бункер обогатительной установки. Куда ни глянешь песок, будто в пустыне Аравийской, в телевизоре показывали. Скажи: зачем Тамайке пустыня?
Начальник-то что сказал?
Сказал, что он как профсоюзный начальник должен о Тамайке заботиться. Оклад повыше, чем в стекольном, совсем не жарко, а на жаре Тамайке по молодости лет работать еще не положено.
Пелагея задумалась: «Как времена меняются. Сейчас мастеровые не больно-то гонятся за одним заработком, еще интерес в работе ищут, эту самую престижность. И Тамайка, видать, тоже». Чтобы проверить: правильно ли поняла парнишку, спросила:
Ты хоть поблагодарил Виктора? Спасибо сказал?
Зачем благодарить? Шибко неправильно ты сегодня говоришь! Шибко неправильно! глаза Тамайки потемнели от гнева. Даже ногой под столом притопнул. Пелагея изумленно покачала головой.
Коль чего не допоняла, расскажи, просвети старуху. Да не гневайся зазря. Положила сухую, невесомую руку на дрогнувшее плечо парнишки.
Знаешь, зачем Тамайка в стекольный пошел? Весело, светло в стекольном. Словно большой костер, а в огне злой трехглавый Тонгдю, у которого руки и ноги перессорились между собой, поэтому Тонгдю чуть не пропал.
Тебе, сынок, выходит, не деньги, не легкость в работе, а еще интерес, красота нужна? Пелагея придвинулась поближе.
В отпуск Тамайка на берег реки Тымь поедет, что скажет?.. Песок бросает. Хозяином живого стекла Тамайка хотел стать. Маленько хвастал в письме. Помнишь, тетка Пелагея, Тамайка тылгурашку-рассказку вел: во сне бежал за собольком, шибко бежал, вот ухвачу, а соболек нырк из руки, прыг за валежину. Соболек-то во сне желтый, как стекло в печи. Тамайка посмотрел, в руке ничего нет, а ладошку жжет.
Как не помнить, грустно вздохнула Пелагея, в который раз дивясь на Тамайку. Поначалу-то поселковые легонько надсмехались над ним, принимали за дурачка, а потом раскусили: оголенными вроде нервами все чует. Не одна наивность в нем, есть и характер, и цель. Красивые, видать, к тебе сны приходят. У безликих людишек и сны серые, как мышки мелькнут и в норку Да ты чай-то пей, вареньем хлеб мажь, не стесняйся.
Я два куска больших съел, один маленький.
В цехе-то стеклышко катится без задержки? Пелагея вспомнила первую варку, правнука на кресле, ссутулившиеся плечи Николая Николаевича и подивилась: «Почему до сих пор с Максименковым не перетолковала, не успокоила, не узнала, как теперь складываются отношения с Виктором».
Почему замолчала, тетка Пелагея? встревожился Тамайка, сбоку заглянул в лицо старой женщины. Опять плохо? Тамайка «скорую машину» вызовет. Ах, ты про цех спрашивала? Про Парфена Ивановича?.. Тамайка еще вчера хотел тебе сказать, да ты упала.
Про Парфена? насторожилась Пелагея. Беда какая случилась?