На стене замаячила круглая тень десятикратно увеличенная голова Пири. Все больше редея, тень эта росла, ширилась, коснулась потолка
Добрый вечер, хозяйка! послышался раскатистый басовитый голос.
Комары совсем обнаглели. Лезли в уши, забивались в ноздри, вызывающе гудя, носились перед самым носом. Умид шлепал себя по шее, чесал подбородок, драл ногтями грудь. Потом это ему осточертело, и он махнул рукой: «Черт с вами, жрите!»
Когда Кямран с семьей жил здесь, не заметно было комаров, может, не до них было. Скотину перегнали на летние пастбища, и Кямран увез семью в горы. Должность такая чабан: летом в горах, зимой в долине
Папа! Председатель небось ждет уже.
При слове «председатель» Меджид-киши дернулся, будто веревочкой был привязан к этому слову, сел, свесив ноги
Из борща кашу делать ты, а расхлебывать мне?..
Он покачал головой и, поглядев на голые ступни, не спеша стал натягивать брюки в подштанниках к председателю не пойдешь. Накинув на плечи сатиновый пиджак, спустился во двор.
Пошли, что ли!.. У-у, непутевый! Зря керосин жгли, когда тебя мать рожала!..
Темные губы отца дрогнули в улыбке. Умид тоже невольно улыбнулся
На одном конце длинного обеденного стола сидел председатель, на другом Пири. За спиной председателя стояла его жена. Увидев Меджид-киши с сыном, Халык положил вилку на тарелку и удивленно уставился на вошедших. Он глядел так, будто никогда в жизни не видел этих людей, будто они с неба свалились к нему на веранду.
Больше всего не по душе было Меджиду-киши, что они подоспели к ужину.
Парень сказал, звали вы нас пробормотал он, стараясь держаться подальше от стола.
Теперь наконец Халык вспомнил. Нахмурился, кивнул головой.
Да, да, решил побеспокоить тебя, дядя Меджид! Вовремя подошли! Садитесь!
Гюлендам! Принеси им ужин! сказала жена Халыка.
Умид сел рядом с Пири. Пири управлялся с куриной ножкой, и Умид с удивлением смотрел, как шевелятся у него уши, как, словно резиновая, натягивается кожа на откормленном, щекастом лице, до самых глаз заросшем щетиной. В ушах тоже волосы, длинные, черные пучочками. «Да, не зря его Барсуком прозвали. Барсук! Как есть Барсук!»
Гюлендам принесла гостям ужин и вопросительно взглянула на хозяйку.
Хорошо, Гюлендам, негромко сказала Асли, окинув взглядом стол. Иди. Иди к детишкам. Утром придешь.
Гюлендам взяла какой-то сверток и, неслышно ступая, спустилась по ступенькам.
Асли стояла за спиной мужа, неотрывно следя за его руками, потянется к блюду с помидорами, и она переводит взгляд на помидоры.
Умид несколько лет не был в этом доме, несколько лет не видел вблизи мать Солмаз, но разглядывать женщину было неловко, и, склонившись над тарелкой, он украдкой посматривал на Асли. Гладко причесанные волосы отливали краснотой красит. В ярком свете электрической лампочки лицо Асли казалось поблекшим, на шее залегли тоненькие морщинки. Лет сорок пять есть Но все равно не скажешь: пожилая женщина.
Халык нехотя жевал, лениво поднося ко рту вилку.
Ешь Остынет же Ешь негромко, но настойчиво повторяла Асли.
Видал, дядя Меджид? Халык усмехнулся. Вот так и стоит надо мной каждый вечер. Пока все не съем, ни за что из-за стола не выпустит!
В мать пошла Мать, покойница, да будет земля ей пухом, тоже, бывало, все для мужа. Пылинки с него сдувала
Что ж делать-то, дядя Меджид? Асли смущенно отвернулась. Ведь он как дитя малое, хоть с ложки корми А с утра до ночи на ногах
Последние слова Асли произнесла со слезой в голосе. Халык положил вилку на тарелку, вздохнул.
Ей-богу, дядя Меджид, будь моя воля, бросил бы я это председательство! Чабанскую палку в руки и туда, в горы!.. Давай, мол, меняться, Кямран, я чабаном, ты председателем!.. Собачья жизнь За все в ответе, за все с тебя спрос. И впрямь чабану позавидуешь!
При этих словах в глазах у председателя что-то мелькнуло, чуть покраснели мешочки под глазами, и Умид понял: врет! Никогда в жизни не станет Халык ходить за отарой!
Остыло все Асли легонько прикоснулась к плечу мужа. Катык принести? Из буйволиного молока. Гюлендам только утром сбила
Потом Халык снова взял в руки вилку. На ночь дашь.
Умиду кусок не лез в горло. Злило, что Халык молчит. Вот чего тянет? Ну чего?! Позвал, а сам в молчанку играет! Умид знал, о чем спросит председатель, давно уже приготовил ответ, и ему не терпелось высказать его.
Пири бросил в тарелку куриную косточку и, чавкая, стал облизывать пальцы. Поглядел на сидевших за столом, усмехнулся это означало, что сейчас он что-то скажет.
Я вот чего удивляюсь, трубным голосом произнес Пири. Положим, ест человек горячее. Обжег глотку обязательно закинет голову и глядит вверх. Почему? Все так делают, если глотку обжег. Почему? А?
Асли хотела было усмехнуться, но заметила, что муж нахмурился, и поджала губы.
Кто глотку пищей обжег, не сам башку подымает! Меджид-киши отодвинул от себя тарелку. Это его всевышний за уши и к ответу: «А ну, глянь мне в глаза, такой-сякой! Почему горячее жрешь? Терпежу нету?»
Убирай! Халык кивнул на посуду, приложил к губам сложенную вчетверо, тщательно отутюженную салфетку. Чай неси! И повернулся к Меджиду-киши: Знаешь, чего я тебя побеспокоил, дядя Меджид?.. Хочу попросить, чтоб колодец нам выкопал.
Что? Меджид-киши замер с открытым ртом.
Колодец. Обыкновенный колодец. Ты же копал раньше.
Раньше! Больше двадцати лет не копал. Ни силы ист, ни сноровки
Брось, дядя Меджид! Мне бы твою прыть! Захочешь за день колодец выроешь. Ты же всем мастерам мастер! Какой, бывало, колодец ни выкопаешь, вода сладкая-сладкая! Чистая как слеза. Жилу найти умеешь.
Меджид-киши молчал. Он все еще не мог понять: всерьез председатель или шутит.
Да кому сейчас колодец нужен? Зачем?
Нужен, дядя Меджид Халык кивнул на дверь, ведущую в комнату. Бабушке Миннет нужен Вон какая жара стоит. Горит все. А из холодильника ей что ни дай или живот расстроится, или горло перехватит. Мать ведь Плохая уже сам знаешь Хочется услужить.
Меджид-киши поглядел на дверь. Он знал, что бабушка Миннет сейчас лежит в комнате на кровати и дремлет, отрешенная от мирских дел, в полумраке помраченного уже сознания.
А может, ты старушку решил в колодец пускать прохлаждаться?
Пири громко хохотнул. Халык улыбнулся.
Нет, дядя Меджид, сказал он. Не ее. Кувшин с водой Арбуз, дыню Зелень Холодненького-то она в охотку поест Ну, что молчишь? А? Берись давай за это дело. Очень тебе буду благодарен. Деньги само собой
Не знаю даже, что и сказать Меджид-киши недоуменно пожал плечами. Вдруг не выдюжу
Выдюжишь! уверенно сказал Халык. Слава богу, при тебе вон какой богатырь! председатель кивнул на Умида.
С утра ожидавший, когда Халык заговорит о нем, Умид открыл было рот, но председатель опередил его:
Знаю, знаю! Удрал с работы Халык сокрушенно покачал головой. Я сам виноват Зря я эту столовую затеял. Все хочешь как лучше, а люди он вздохнул. Не получается ничего. Кто на кухне только к себе гребут, да и собираются там одни бездельники Сидят да тебя же и поносят Решил было прикрыть это дело, а тут Умид. Думаю, не слоняться же человеку без дела. Повар все-таки Да Слушай, парень, хочешь, на шофера пошлю учиться?.. За счет колхоза?..
Умид взглянул на отца. Меджид-киши хмурил седые брови.
Не при нем будь сказано, старик кивнул на Пири, шоферов этих сейчас как собак нерезаных!
Халык пожал плечами, взял у Асли грушевидный стаканчик с чаем, сделал глоток. Умиду показалось, что председатель обжегся и сейчас закинет голову вверх.
Халык сделал еще глоток и поставил стаканчик на блюдце.
А может, в институт собираешься?
С чего это?! ответил за сына Меджид-киши. Не такая у него голова, чтоб дальше учиться. Что знал, и то в солдатах позабыл!
Халык закрыл глаза, задумался. Пири бросил на гостей предостерегающий взгляд: молчите, думает!.. Потом тоже задумался.
Все молчали.
Постой! словно что-то наконец вспомнив, Халык ткнул пальцем в сторону Умида. А если я тебя в сентябре в школу механизаторов отправлю?! Что ты хуже девушек? Прошлый год Тубу, дочка Хайрансы, орден отхватила! Поработаешь, и тебе орден схлопочем! Женишься на Тубу. Девушка что яичко. Будет в доме два механизатора.
Умид молчал, опустив глаза.
Разборчивый он у тебя!.. Председатель подмигнул дяде Меджиду. Но ничего. Придумаем ему работенку!..
Домой вернулись молча.
Не надо, сказал Умид, когда отец начал прилаживать полог, в комнате лягу.
Спечешься
Пускай
Растянувшись на кровати, Умид долго лежал, уставившись в темный потолок. Вспомнил, что у председателя не видно комаров. За весь вечер ни один не пискнул. Светло у них, глазам больно, до чего светло. А комары света боятся.
Умид встал и зажег электричество.
2
Лезвием складного ножа Пири начертил под шелковицей большой круг:
Здесь копай, дядя Меджид!
Меджид-киши посмотрел на толстый ствол шелковицы, окинул взглядом развесистую крону.
Здесь не годится, сказал он. Ягоды в колодец будут падать. И отмерил двадцать шагов в сторону. Вот здесь. Пусть на открытом месте будет!
Гляди, тебе виднее Ну, с почином! Пири достал из кармана четвертной, сунул Меджиду-киши в руку. Председатель велел. Задаток
Какие еще задатки? Отдай обратно!
Нельзя, дядя Меджид. Берешься за дело, хозяин должен тебе благословение дать. Обычай есть обычай!..
Обычай!.. дядя Меджид покачал головой, сунул деньги в карман. Не больно-то мы их храним, чтоб за этот держаться А где сам?
Хватился! Председатель, он и есть председатель. Еще петухи не пели, в поле отвез!
Пекло сегодня будет Умид взглянул на алевший горизонт.
Ничего Терпи, виноград, халвой будешь! Меджид-киши поплевал в ладонь и взялся за лопату.
С хрустом срезая пырей заржавевшей лопатой, старик сделал на земле широкий круг. Ровный, словно циркулем на бумаге. Умид никогда не видел, как отец копает колодец. Его иногда называли «сын мастера Меджида», но втайне он был уверен, что нет такой профессии колодезный мастер: возьми лопату да рой!.. А вот теперь, глядя, как орудует лопатой отец, понял вдруг: не у каждого так получится.
Меджид-киши прищурился, глянул на небо
Ну, с богом!..
Каждый раз, когда лопата уходила в землю, жилы на коричневой шее отца взбухали. Умид смотрел на эти тугие синие жилы, как это вчера сказал Халык: «Жилу найти умеешь!» Отец найдет под землей водяную жилу. Прорвет ее своей лопатой, и колодец наполнится сладкой, чистой как слеза водой.
Навалившись грудью на перила веранды, Пири смотрел, как работает Меджид-киши. Асли видно не было, наверное, еще не вставала. Во дворе было тихо, только Гюлендам тихонько позвякивала посудой.
Темного окраса пойнтер лежал в сторонке на животе, положив голову между лап. Он дремал, помаргивая гноящимися глазами. Собака уже лысела, кое-где на хребтине шерсть повылезла от старости. Черные-пречерные губы и нос блестели, словно новая галоша. Зеленые мухи облепили псу глаза и длинные уши, но у него не было ни сил, ни желания согнать их. Ничто в этом мире уже не интересовало пса, ничего он не мог и не хотел.
Собаку эту подарил Халыку один кровельщик. Лет десять тому назад Халык привез его из Евлаха перекрыть крышу. Кровельщика звали Матвей, но в деревне все называли его «Беспалый», на правой руке у кровельщика не хватало большого пальца. То ли он потерял его на войне, то ли отхватил кровельными ножницами этого никто не знал. В точности известно было лишь, что родился Матвей, как все люди, с десятью пальцами. И еще было известно, что во всем Карабахе не найти равного ему мастера.
Матвей всегда работал один. Умид, бывало, часами стоял, наблюдая за его работой. Ухватив девятью пальцами грохочущий лист железа, Матвей один втаскивал его на крышу. Один приколачивал лист гвоздями. И все молча словечком ни с кем не перекинется. А вот курил часто. И пил много Халык ящиками доставлял ему на крышу минеральную воду. Приколотив лист, Матвей подносил бутылку к пересохшим губам и опустошал ее до дна. И, хотя солнце стояло в зените, на бледном морщинистом, поросшем редкой щетиной лице не выступало ни капли пота.
Матвей привез с собой охотничью собаку по кличке Патрон. Солмаз не отходила от нее, с утра до вечера возилась она с добродушным псом: расчесывала шерсть железным гребнем, привязывала на шею красный бант. И целый день кормила Патрона: тащила ему все от кунжута до арбузных семечек, и пес не отходил от своей щедрой покровительницы.
Когда после окончания работы хозяин рассчитался с Матвеем и тот уже собрался уходить, Солмаз вдруг обхватила Патрона за шею и залилась горькими слезами. «Не отдам!.. сквозь слезы повторяла она. Он мой! Не отдам!.. Мой!..»
Асли очень расстроилась, да и Халык был всерьез озадачен. «Надо же, как привязалась к собаке!.. сокрушенно бормотал он, поглядывая на плачущую дочку. И обернулся к Матвею: Может, уступишь собаку? Заплачу сколько скажешь!»
Тот нахмурился: «Я собаку не продаю! Потом посмотрел на залитые слезами щеки девочки, заглянул в веселые собачьи глаза. Так берите Даром»
И ушел. Ни разу даже не оглянулся. А ведь очень любил своего пса!..
Отец! Помнишь, какой он был молодой?
Кто?
Патрон.
Меджид-киши перестал копать. Взглянул на дремавшего под деревом Патрона и укоризненно посмотрел на сына:
Дуралей! Что мне пес друг-приятель? и снова взялся за лопату.
На веранде показалась Асли. Сказала что-то Пири и обернулась к Гюлендам: та, позвякивая, споласкивала посуду.
Побыстрей управляйся! Тюфяком надо заняться шерсть в комки сбилась!
Прикрыла ворот длинного цветастого халата и, облокотившись на перила, долго глядела, как работает Меджид-киши. Потом перевела взгляд на Патрона:
Умид! Прогони собаку. Колодец опоганит!
Умид повернулся к Патрону. Как его прогонишь? Обижать старика не хочется
Давай-ка мотай отсюда! тихонько, без всякой угрозы сказал он.
Пес даже ухом не повел. Ничто на свете его не тревожило, никого он не боялся. А подняться, сделать десяток шагов это для него была мука. Умиду почему-то вспомнилось, как Матвей приезжал потом раза два из Евлаха взглянуть на собаку. Последний раз обнял пса, поцеловал Погладил беспалой рукой по спине, по загривку, сказал, ни на кого не глядя: «Пес добрый Хороший пес Вы его любите»
Больше Матвея в этих краях не видели. Халык сказал, что кровельщик свалился с крыши и разбился насмерть.
Вовремя помер мастер. Увидь он сейчас своего Патрона, сердце разорвалось бы
Подбежал Пири. Расстелил под шелковицей старый коврик, бросил на него пухлый тюфячок, положил мутаку и быстро исчез в доме. Немного погодя он появился на веранде, неся в руках что-то завернутое в покрывало, и, тяжело дыша, стал спускаться по лестнице. Подошел, осторожно опустил на тюфячок свою ношу и развернул покрывало. Показалась белая голова, красные крошечные, лишенные ресниц глазки. Это жалкое создание, в комочек сжавшееся на тюфячке, была бабушка Миннет, мать председателя Халыка.
Отдыхай тут в тенечке сказал Пири, переведя дух.
Бросил взгляд на Асли, со скрещенными на груди руками замершую на веранде, чуть заметно усмехнулся и пошел к стоявшему за воротами газику.
Машина с ревом укатила. Асли по-прежнему стояла, скрестив руки на груди, и глядела на клубы пыли, поднятые умчавшейся машиной.
Умид не мог оторвать глаз от старухи. Он давно не бывал в этом доме, много лет не видел бабушку Миннет. Он представить себе не мог, во что она превратилась.
Бровей у нее не было, так же как и ресниц. Шея отсутствовала, белая круглая голова сидела прямо на плечах. Нос сплюснулся, вдавился в щеки, ярко-розовые, словно натертые розовой водой. Рот провалился, губы втянулись внутрь, и казалось, что бабушка Миннет все время застенчиво улыбается.
Умид заметил, что и отец поражен. Он долго глядел на бабушку Миннет, потом воткнул лопату в землю, медленно подошел к старушке и присел возле нее на корточки:
Как твои дела, бедняга?
Бабушка Миннет моргнула глазками. Она никуда не смотрела, никого не видела. Даже зрачков не было видно в сплошной красноте ее глаз.
Да проговорил Меджид-киши, полой рубахи вытирая пот со лба. А какая была, э!.. Первая красавица была Миннет!.. Он приблизил губы к сморщенному уху старушки. Тебе ж небось все едино, Миннет?.. Хоть родниковая вода, хоть колодезная Да, забыл, видно, про тебя всевышний!..