Старушка не разобрала ни слова, но подняла маленькие невидящие глаза к небу, и с дрожащих губ ее слетел звук, похожий на стон.
Меджид-киши поднялся.
Вот и дивись мудрости господней!.. Сколько молодых каждый день на тот свет отправляет!.. Заметил лежавшего неподалеку пса, схватил горсть земли, швырнул. Пошел отсюда!..
Пес вздрогнул, открыл глаза, но не тронулся с места. Меджид-киши снова нагнулся.
Кому сказано пошел!..
Патрон дремотно глянул на седого, могучего старика, лениво поднялся с земли и медленно побрел к сараю.
Чтоб он сдох, черт вислоухий! вдруг выкрикнула Асли, в задумчивости стоявшая на веранде со скрещенными на груди руками. Разве это собака?! Хоть бы раз тявкнул на кого!.. А жрет за троих, проклятый!..
Меджид-киши покосился на веранду.
Выходит, тунеядец негромко сказал он, не переставая выравнивать лопатой стенки будущего колодца.
Завести поганого подальше да бросить!.. Сколько раз говорила Халыку: избавься от пса! В одно ухо влетело, в другое вылетело!.. Женщина ушла в комнату, сердито хлопнув дверью.
Собака улеглась возле сарая. Проследив за ней взглядом, Умид увидел прислоненный к стене мотоцикл и удивился, как это до сих пор его не заметил. Может, потому, что сверху набросано тряпье и видна лишь нижняя половина колес. Это был мотоцикл Тофика. Тофик гонял на нем по деревне, а Умид с завистью смотрел ему вслед. «Промчаться бы на таком по деревенской улице!.. Бросил его Тофик как какую-нибудь рухлядь. Стоит, ржавеет»
Не в силах сдержаться, Умид подошел к мотоциклу, приподнял тряпье. Мотоцикл был ярко-желтый, как у автоинспекторов. Дотронулся до седла. Пылищи в палец толщиной! И на моторе наросла грязь.
А ну-ка, перебросай землю! Меджид-киши положил лопату и уселся под шелковицей неподалеку от бабушки Миннет.
Колодец был отрыт уже по колено.
Отбрасывая в сторону землю, Умид чувствовал, как теплеет на душе. Водой из этого колодца будет умываться Солмаз Вот ведь, то и дело на ум приходит!.. И снится она ему, особенно в армии часто снилась. Интересно, а он ей приснился хоть раз? Вот в том-то и дело! Нет, милый, это дело дохлое! Не пара она тебе!..
Отец! Давай покопаю!
Нельзя, испортишь. Тут ровно надо вести. Стенки гладкие должны быть, как стекло Чуть скривишь, не колодец получится яма.
Я только попробую.
Ну! Меджид-киши отобрал у сына лопату. Не по тебе это дело. Иди лучше пройдись. Потом придешь.
Умид сам давно придумывал предлог удрать. Посидеть где-нибудь, покурить спокойно, подальше от отцовских глаз. Он немножко постоял, разглядывая бабушку Миннет. Старушка лежала, свернувшись калачиком, положив на мутаку круглую голову. Маленьких красных глаз не было видно. Белоснежное накрахмаленное покрывало, которым она была укрыта, чуть заметно поднималось и опускалось
Умид обошел дремавшего у сарая Патрона и не удержался как маленький, опять потрогал седло мотоцикла.
На деревенской улице полдень Людей не видно. И пыль не висит в воздухе машин нет, словно тоже укрылись от жары в тени. Собаки молчат. Тихо. Лишь в плетнях и тростниковых изгородях без отдыха стрекочут кузнечики.
Сигарета показалась Умиду невкусной дым, как от очага; он бросил ее. Побрел дальше Сейчас он уже раскаивался, что ушел с тенистого двора, но вернуться так скоро было неловко. Умид шел, осторожно опуская ноги в густую мягкую пыль. Стрекот кузнечиков немолчным гулом стоял в ушах, навевал дрему
Вдруг он вскинул голову и на мгновение опешил. «Надо же, куда приперся!..» Прямо перед ним белела растрескавшаяся стена столовой. Внутри было тихо, из закопченной трубы не валил дым. Серый, похожий на волка кобель, что всегда караулил у дверей столовой, взглядом провожая всех выходящих, растянулся в зарослях пырея. Пес был недвижим, можно подумать сдох, вот только уши шевелятся Умид подошел ближе. На двустворчатой двери столовой висел большой черный замок. «Молодец, дядя Халык!»
Вокруг набросаны были картофельные очистки, луковая шелуха, гнилые помидоры, но не пахло уже ни луком, ни бараниной. Яму перед кухней не засыпали, и на брошенных туда костях кишели огромные ярко-зеленые мухи. Мух было столько и они такие были яркие, что казалось, помойку прикрыли зеленым шелковым покрывалом и оно чуть колеблется от легкого ветерка.
Умид повернул вниз, к речке.
Теперь он шел легко, быстро. Молодец, дядя Халык, разогнал этих чертовых тунеядцев! Пусть лучше делом займутся. Девушки с утра до вечера спину гнут, а эти бугаи одно знают шашлык подавай! Мужчины называются!.. «А я?.. А я-то» Умид настороженно поглядел по сторонам, словно девушки были не в поле, а тут, рядом, и поняли, о чем он думает. Слава богу, вокруг не было ни души.
Земля исходила паром, с неба струилось пламя Умид шел как меж двумя полыхающими печами. Но вот и речка Он торопливо сдернул рубаху, швырнул на кусты ежевики. За ней брюки. «Не для того я родился, чтобы чистить лук и варить борщи! Мне бы работу настоящую!.. Такую, чтоб по душе!.. Чтоб было где развернуться!..» Умид не очень-то понимал, что, собственно, имеет в виду, но твердо был уверен, что скоро все образуется, что его ждут настоящие дела. И, пребывая в этой уверенности, нырнул в речку.
Вода была теплая. Он встал, и ноги глубоко увязли в тине. А раньше дно было чистое, ровное Как пришел из армии, ни разу еще не побывал на речке. Совсем не та стала. Русло заросло кустарником. Вода тихая, цвелая, а мелко как курица вброд перейдет!..
Умид поплыл. Маленькие темные черепахи, собравшись в тени прибрежных тамарисков, встревоженно поглядывали на человека. К влажному береговому откосу лепились пучеглазые лягушки, зоб у них мелко-мелко дрожал, как уставшее сердце. Голенастые летучие жучки проворно сновали по воде, оставляя чуть приметный след.
Хватаясь за желтые заматерелые стебли пырея, Умид выкарабкался на берег и лег на солнышке, упрятав голову под куст. Сразу начало припекать спину, приятная истома охватила тело Неподалеку послышался всплеск. Он приподнялся, взглянул на мелководье, у самой запруды темнело несколько буйволиных туш. Они блаженствовали, недвижные, облепленные черным илом Лишь изредка буйволы лениво поворачивались, похлестывали по мокрым глянцевитым спинам тяжелыми мокрыми хвостами.
На том берегу по междурядью хлопкового поля, тарахтя, шел трактор. Несколько девушек на корточках сидели меж грядами. Головы у них замотаны были платками. Вот они поднялись, распрямили спины, продвинулись немного вперед, присели Опять поднялись Казалось, девушки потеряли что-то и теперь пытаются отыскать. «Как же это они, а?! Ведь заживо изжаришься!..»
Умид давно обсох. Искупаться бы, да двигаться неохота. Он снова сунул голову под куст.
Вот здесь, у этих кустов, ударил его Тофик. Тофик на год старше, он тогда учился в десятом, а сам он в девятом классе. У Тофика был мотоцикл, и ребята вились вокруг него, как пчелы вокруг цветка. Заискивали перед ним, старались угодить. Все, кроме Умида. Хотя Тофик ему нравился: брови у него точь-в-точь как у Солмаз узкие, длинные, шнурочком.
Трусики у ребят были нескладные, до колен. У некоторых вообще не было трусов, купались в чем мать родила. А у Тофика были голубенькие трусики-плавки. С кармашком и белой каемочкой по краям. Они красиво обтягивали его узкие бедра.
Тофик сидел в своих голубых плавках, обхватив руками колени. Умид только что вышел из воды и прыгал на одной ноге, вытряхивая воду из уха. «Кузнечик! крикнул Тофик. Иди-ка сюда!» Парни так и грохнули. Длинный, нескладный, Умид и впрямь походил на кузнечика. «Покажи-ка письмо!» вставая, сказал Тофик. «Какое письмо?» только и смог выговорить Умид. «Любовное! Которое сестре моей написал!» Знали про письмо двое приятели Умида, и оба они стояли сейчас возле Тофика. «Который же из них продал?!» Он не спросил об этом ни тогда, ни после. Тофик подошел вплотную. «Ну, быстро!» Умид пожал плечами. «Не знаю я никакого письма». И сразу стало совестно ведь те, двое, поняли: в коленках слаб струсил.
В письме он не называл Солмаз по имени, можно бы вроде и показать читай, пожалуйста! Да написал-то, чтоб душу облегчить, передать письмо Солмаз у него никогда не хватило бы смелости.
«Я глаз не отведу от тебя, а ты, безжалостная, не знаешь, что творится в моем истерзанном сердце. В нем ты, одна ты! Я пропадаю, умираю с тоски по тебе. Я никогда не разлюблю тебя» И так далее. Любовная болтовня. Тофик только посмеялся бы.
«Зазнался, сын землекопа!..»
От увесистой оплеухи голова Умида откинулась к плечу, левая щека запылала. Он даже не успел открыть рот огнем заполыхала и правая. Обмерев, Умид взглянул на ребят. Потом в пестрые, крапчатые глаза Тофика. И увидел в них гордость, радость, сознание своего превосходства. Умид был выше Тофика и знал, что намного сильнее. Знал, что запросто может скрутить зазнайку и швырнуть себе под ноги. Но даже не шевельнул рукой: Тофик был братом Солмаз, брови у него были точь-в-точь как у нее: узкие, длинные, шнурочком
Комок застрял в горле. Застрял и ни взад, ни вперед. Умид наклонился, снял с куста свои видавшие виды, с пузырями на коленях брюки. Кусая губы, достал из кармана сложенный вчетверо листок, протянул Тофику: «Читай!» Не изо рта из комка, затянувшего ему глотку, вырвалось это слово.
Читать письмо Тофик не стал порвал и бросил в речку. «Ровню себе ищи, ишак!»
Он уже свернул на дорогу, когда вдогонку послышалось: «Кузнечика нам не хватало!..» Голос был громкий, насмешливый. Но никто не смеялся. Было тихо, будто в озерцо, полное лягушиного кваканья, бросили камешек
Умид выпростал голову из-под кустов, взглянул на противоположный берег. Притихший трактор стоял недалеко от воды, девушек видно не было. И вдруг где-то совсем близко одна за другой заплюхались в воду лягушки. Умид повернул голову и обмер. Обнаженная девушка, повесив на кусты одежду, закручивала в узел длинные черные волосы. Ее бронзовое тело сияло в солнечных лучах. У девушки были широкие плечи и круглые, торчащие вперед груди. Груди были почти белые, намного белее остального тела. Видно, солнце, никогда не касалось их.
Девушка была красива. Вот только вроде руки мускулистые. Мускулистая девушка не девушка в этом Умид был уверен твердо. Мускулы лишают женственности, делают девушку похожей на парня. Солмаз это да, это девушка! Белое лицо, румяные щеки, брови шнурочком и нежное, мягкое, как хлопок, тело. Умид понятия не имел, какое у Солмаз тело; но, когда он оглядывал ее всю, ему прежде всего приходил на ум хлопок, мягкий, пушистый, только что очищенный хлопок.
Девушка закрутила волосы на затылке и, затенив ладонью глаза, взглянула на небо. Теперь, когда она вскинула голову, ее круглое лицо было хорошо видно. «Тубу! Дочь Хайрансы». И сразу на память пришли слова Халыка: «Женись на Тубу. Девушка что яичко». Яичко?.. Тело девушки напоминало цветом начинающий поспевать баклажан, на яичко же нисколько не походила.
Тубу осторожно вошла в воду и исчезла. Умид затаил дыхание, прислушался ни звука. Он приподнялся, встал на колени. Тубу стояла посреди реки лицом к нему, легонько поглаживая плечи. Вода доходила ей до подмышек, грудь видно не было. Он тихонько опустился на землю, подпер рукой голову; рука дрожала. Ноги тоже были какие-то не свои. Сердце колотилось так, будто он единым махом взбежал на гору. Болело в висках, ныло внизу живота Потом вдруг слабость, истома будто из него разом выпустили всю кровь. Возникнув где-то в груди, эта приятная слабость разлилась по всему телу. Хотелось подняться, еще раз взглянуть на Тубу «К черту!» Умид перевернулся на спину.
Какая стала, а!.. А была-то!.. Тощая, черная, заморыш, а не девчонка! И тихонькая, как мышонок: никто и голоса ее не слышал. У Тубу не было никого, кроме матери, отец умер, когда девочке шел третий год. Ребята в школе говорили, что Тубу потому такая хмурая, что у нее нет отца и она всем завидует. Еще говорили, что Тубу некрасивая, никто к ней никогда не посватается, так и состарится в домишке Хайрансы. А теперь поглядите на нее! Какая девушка!.. Да еще орденоносец!..
Интересно Там, в армии, кого он только не вспоминал по вечерам, вроде всю деревню, а вот Тубу ни разу не пришла в голову. Умид на четвереньках пробрался за кусты. Сквозь пожелтевшую листву взглянул на тот берег. Глаза сразу наткнулись на синий комбинезон, брошенный на куст ежевики.
Тубу стояла спиной к Умиду, не спеша отжимая мокрые волосы. Потом узлом закрутила их на затылке. Она двигала руками, наклонялась, вновь распрямлялась. Умид смотрел на нее, и сердце так колотилось в груди, что казалось, сейчас оборвется
Но вот бронзовое девичье тело скрылось под синим комбинезоном, и Тубу направилась к стоявшему посреди поля трактору. Издали она похожа была на парнишку. И походка у нее была как у парнишки, на ходу она размахивала руками.
Как в сказке: девушка искупалась в синей-пресиней речке и вышла из нее уже не девушкой, а парнишкой в синем комбинезоне.
Когда Умид вернулся в деревню, было далеко за полдень. Земля сквозь подметки жгла ноги. Вдохнуть полной грудью было страшно спекутся легкие, воздух был как в раскаленном тендире. Поскорей оказаться под старой шелковицей ни о чем другом Умид не мог думать.
Запыленный газик стоял против высоких председательских ворот.
Умид вошел во двор. На веранде никого не было видно. Гюлендам сидела в тени сарая и, скрестив перед собой ноги, взбивала шерсть. Бабушка Миннет все так же, свернувшись калачиком, лежала на своем тюфячке. Патрон тоже был на прежнем месте. Меджид-киши сидел, прислонившись спиной к толстому стволу шелковицы, вытянув ноги в засученных по колено штанах. Перед ним на белой скатерти стояла чашка катыка, лежали зелень, сыр, помидоры.
Умид подошел к колодцу:
Чего это мало, а?
Отец поднял голову, повел взглядом по раскидистым ветвям шелковицы.
Жара Откусил от пучочка зеленого лука. Да и отвык я Сила уже не та Ты голодный?
Умид подсел к отцу. Тот пододвинул к нему миску с катыком.
Ешь. В такую жару ничего лучше нет!
Умид проворно опростал миску. Поел помидоры, сыр
Главное пустая затея!.. Меджид-киши вздохнул и двумя пальцами погладил седые усы.
Почему?
Пока я с колодцем возиться буду, она богу душу отдаст. Он кивнул на бабушку Миннет. Не дотянуть ей
Умид поглядел на круглую старушечью голову: сквозь редкие седые волосы проглядывала красная кожа. Сразу расхотелось есть. Умид отвернулся, взглянул на веранду. Появилась бы сейчас Солмаз!.. Встала бы, облокотясь о перила, как стояла утром ее мать, стояла бы и смотрела на него!.. Уж он бы показал, на что способен!.. Лопату из рук не выпустил бы! Копал бы, пока не выкопал!.. Не для старухи ведь для Солмаз!.. Вода была бы вкусная, чистая как слеза Колодец Умида
Он вдруг испугался: а что, если ее мать догадается, какие у него мысли?! Выскочит сейчас и давай орать!.. «Взбесился, сын землекопа!.. Да я лучше кобелю дочь отдам, чем тебе!» И, потрясая белыми кулаками над головой, выкрикнет, как тогда Тофик: «Ровню себе ищи! Ишак!..»
Умид поспешно отвел глаза, словно видел кулаки Асли, вскинутые над крашеной головой. Взглянул на каменную ограду. Когда он был маленьким, ограда была гораздо ниже Халык тогда не был еще председателем. Умид рос, и стена из камня росла: еще ряд, еще один, еще Когда Халык обосновался наконец в мягком председательском кресле, стена вокруг его дома была уже вдвое выше Умида. С улицы видны были лишь верхушки деревьев да крыша двухэтажного дома. Поглядывая на железную крышу, старики добрым словом поминали мастера: никакой ржавчины, крыша стала как новая
Отец сказал как-то, что ограда председателева дома все равно что крепость Алынча. Умид знал, что крепость эта построена на другом конце Азербайджана предками предков нынешних нахичеванцев и что на подступах к этой крепости сломала себе хребет не одна вражеская армия
Меджид-киши так громко чихнул, что Умид, вздрогнув, мгновенно перенесся из крепости Алынчи в крепость председателя Халыка.
В горле пересохло Ни капли водички не поставила, чтоб ее разразило! Меджид-киши устало взглянул на Гюлендам, взбивавшую шерсть возле сарая. Гюлендам!
Рот и нос женщины были плотно обвязаны марлевой повязкой. Тонкая палочка для взбивания шерсти так и свистела в руках.
Видал, работает? Из пушки пали не услышит. С утра до ночи все хлопочет, хлопочет Не человек муравей Ночью-то хоть слышит Джафаркулу ее голос?