Джафаркулу муж Гюлендам. С тех пор как Халыка выбрали председателем, Джафаркулу он оставил при правлении: ночью сторожем, днем на побегушках. С тех пор как Халык стал председателем, Гюлендам тоже не выходила в поле Халык писал ей трудодни, кое-что давала Асли. Джафаркулу и Гюлендам народили семерых ребятишек, и благополучие их зависело «от аллаха на небе, от Халыка на земле» так, во всяком случае, говорил Джафаркулу.
Сынок! Этой Гюлендам змею за шиворот пусти работу на половине не бросит. Сходи глянь сам, может, найдешь водички
Да откуда я знаю, где у них что?..
Язык есть, узнай! Подымись наверх, Асли спроси. Скажи, у отца все нутро сгорело!..
В дом идти не хотелось матери Солмаз он стеснялся. Как назло, Пири куда-то запропастился, у того бы можно узнать свой человек в доме.
Маленькие глаза сердито зыркнули на Умида из-под седых бровей, и тот понял, что, если помешкает, отец разозлится не на шутку.
На веранде не оказалось ни ведра, ни кувшина, пришлось подняться наверх. На верхней веранде воды тоже не было. Умид хотел позвать Асли, да заробел вдруг спит. Ступая на цыпочках, он тихонько подошел к двери, толкнул ее. Первое, что он увидел, широкая кровать и голая волосатая спина Пири. На скрип двери Пири мгновенно повернул голову, увидел Умида и вытаращил глаза. В ту же секунду крашенная хной голова Асли вынырнула откуда-то из-под руки Пири и упала на подушку.
В несколько огромных скачков словно его укусила змея Умид оказался внизу. В ушах звучал голос Асли: «Ешь Халык Ешь, пожалуйста!.. Остынет Ешь!..»
3
Умид до утра проспал с зажженной лампой. Отец раза три толкнул его, пока он наконец открыл глаза.
А может, ты без меня, а? Умид сел, потянулся.
Без тебя!.. Что ты мне ради глаз твоих красивых нужен? Самая работа пойдет!.. Подымайся!.. Давай, давай!.. Меджид-киши недовольно взглянул на болтающуюся на шнуре лампочку. Чего без толку электричество жжешь? подошел к двери и щелкнул выключателем.
Отец вышел. Умид приложил руку ко рту, зевнул. Стал одеваться Но стоило ему подумать, что там, у Халыка, он может, пусть даже издали, увидеть крашеную голову Асли, как он снова, уже одетый, плюхнулся на кровать.
Чего застрял?! крикнул со двора отец, звякнув лопатой о ведро. Долго тебя ждать?!
Двустворчатые красные ворота показались Умиду зловещими. Почему-то подумалось, что прорезанная в них калитка никогда больше не откроется перед ним. Ограда тоже была сегодня какая-то особенно огромная. Солнце будет подыматься все выше, и густая черная тень стены будет медленно, пядь за пядью подбираться к их одноэтажному домику, сложенному из сырого кирпича. Подберется и навалится на него не вздохнуть, не охнуть под тяжестью этой черней тени. Но дом выдержит он удивит выносливостью и эту тень, и солнце. И только потом, когда светило усталыми прищуренными глазами в последний раз оглядит мир, раскинувшийся у него под ногами, дом Меджида-киши выберется наконец из-под неотвязной тени и отдохнет в объятиях ночи
Они вошли во двор. Под шелковицей, положив белую голову на голубую мутаку, лежала бабушка Миннет. Гюлендам, присев у стены на корточки, помешивала черпаком в большом котле. Джафаркулу пристроился возле нее на табуретке с глубокой тарелкой на коленях. Он обмакивал в тарелку кусочки хлеба и проворно отправлял их в рот.
Бог в помощь, Меджид! с набитым ртом пробормотал он, увидев вошедших.
Здравствуй! ответил Меджид-киши, бросая на груду вчерашней земли старое, с погнутыми краями ведро. Потом подошел к бабушке Миннет и остановился в изголовье.
Старушка на мгновение приоткрыла крошечные глазки и тотчас закрыла их. Губы ее дрогнули, и изборожденное морщинами круглое личико растянулось в улыбке.
Зачем он ей, чуть живой?.. негромко проговорил Меджид-киши. На что ей сдался этот колодец? Дала ты нам работенку, Миннет!..
Яма была уже по пояс, Меджид-киши залез в нее, взял горсть земли, просеял меж пальцев.
Глубоко придется копать, вздохнув, сказал он.
Откуда ты знаешь?
Видишь, какая земля? Нисколечко влаги нет
Поплевал в темные мозолистые ладони и взялся за лопату.
Умид боязливо глянул на веранду. Асли не было. Перед глазами вдруг встала волосатая спина, в ушах что-то загудело Глаза сами собой уперлись в стену. Проклятая! Как надежно прячет она от людей этот двор! Это она отгородила Миннет от всего остального мира! Она сделала Патрона чужим среди деревенских псов, и цепных и бродячих!
«Птица залетит крыло сломает, мул забредет ноги поломает», так говорится в страшных сказках.
Умид опустился на колени возле колодца.
Пап!.. запинаясь, робко сказал он. Чего ты согласился рыть этот колодец?
Не болтай попусту! отрезал Меджид-киши, выбрасывая из ямы землю.
Пойдем отсюда, а! Плевать на их деньги!
На деньги-то плевать!.. Деньги что? Не было их у меня никогда, и не надо
А чего ж тогда мучаешься?
Меджид-киши воткнул лопату в землю.
Кямрану повредить боюсь, сказал он, переводя дыхание.
При чем тут Кямран?
Кямран чабан, Халык председатель. Откажусь я колодец копать, Халык на сыне отыграется. Я работал у него под началом, знаю: в племенном верблюде злости меньше! Меджид-киши взялся за лопату.
Умид взглянул на веранду: чисто промытые стекла ее сверкали в солнечных лучах. Почему-то вспомнилась речка, бронзовая Тубу, укладывающая узлом черные волосы И Умид подумал, что не такие уж они страшные, и двор этот, и стены. Просто у страха глаза велики после вчерашнего случая все здесь кажется мрачным, таинственным, и гораздо больше, чем на самом деле.
Он встал, подошел к мотоциклу и, сдвинув в сторону тряпье, стал разглядывать запыленную машину.
За воротами остановился газик. Мотор последний раз вздохнул и замер. Во двор вошел Пири с большой корзиной в руках. Патрон, виляя хвостом, метнулся к нему.
Пошел!..
Сразу стали мокрыми спина, шея Задрожали ноги Умид отвернулся, сделал вид, что копается в моторе. И вдруг совсем рядом увидел тень Пири, услышал его дыхание.
Нравится?
Вопрос этот задал Пири, но голос был другой. Умиду показалось, что голос раздался из глубины, из колодца, который копал отец.
Нет, ответил он, глядя на огромную тень Пири.
Если хочешь, можно
Не хочу!.. Умид быстро закрыл мотоцикл тряпьем. Моргая от смущения, уставился на верхушку шелковицы.
Пири посмотрел на колеса мотоцикла. Указательным пальцем поскреб заросшую щетиной щеку.
Я сейчас! вдруг сказал он и быстро пошел к воротам.
Затарахтел мотор.
Умид вернулся к колодцу. Рубаха на отце промокла, прилипла к спине. На жилистой, темной, как головешка, шее росинками проступил пот.
Давай покопаю!
Сиди пока Придет и твой черед. Всю грязь, жижу тебе отсюда вытаскивать!
Дожевывая свежий чорек, к колодцу подошел Джафаркулу.
Со вчерашнего дня всего и выкопал, дядя Меджид?
Попробуй, может, у тебя быстрей пойдет!
Ты что?! Джафаркулу отпрянул в испуге. У меня грыжа! Сунул в рот последний кусок и, не переставая жевать, поспешно удалился.
Опять к воротам подкатила машина, опять, тяжело вздохнув, затих мотор. Вошел Пири с канистрой в руках:
Бензин принес!
Он убрал с мотоцикла тряпье, тщательно протер его. Желтый красавец, на котором Тофик гонял когда-то по деревне, засверкал в солнечных лучах. С новой силой взыграла в Умиде зависть.
Пири принес насос, подкачал шины, завел мотор. Патрон вскочил и отбежал к ограде. Меджид-киши высунул голову из колодца. Гюлендам, возившаяся у очага, обернулась, Асли на веранду не вышла. И бабушка Миннет никак не отозвалась на оглушительный треск мотоцикла. Лежала, закрыв маленькие глазки, и белое накрахмаленное покрывало на ее животе чуть заметно поднималось и опускалось.
Лоб у Пири был мокрый, пот стекал по щекам, подбородку, но Пири не замечал его. Виновато улыбнулся Умиду и кивнул на мотоцикл.
Умид сам не заметил, как очутился на седле.
Пири подбежал к воротам, толкнул одну створку
Теплый ветер трепал Умиду волосы, гладил лицо, забивался за воротник, бурдюком надувал рубашку. На выбоинах мотоцикл подбрасывало, мышцы на груди вздрагивали. Умиду чудилось, что тысячи пальцев щекочут все его тело от затылка до пяток. Хотелось смеяться.
Мотоцикл проскочил недостроенную баню и понесся вдоль плетня колхозного сада. Серые от пыли деревья торопливо передавали друг другу оглушительный треск мотоцикла. Позади осталась артезианская скважина, длинное здание столовой с висящим на двери замком
Умид то и дело поворачивал голову, чтобы взглянуть на столбы пыли, фонтаном вздымающиеся из-под колес. Хотелось лететь! Далеко-далеко!.. Туда, где земля соединяется с небом!.. Все. Они теперь у него в руках. Барсук Пири и Асли с ее крашеной головой и мучнисто-белым лицом. В рот ему будут смотреть, ждать приказания. Если Пири когда-нибудь еще спросит при нем, почему человек, обжегшись, смотрит вверх, он может встать и преспокойно заехать ему в морду. И Пири не пикнет. Вытащит платок и утрется.
Умид прибавил газа. Проскочил неширокий мост. Свернул на проселок, заросший по обочинам кустами. Треск мотоцикла волнами заплывал на заросли тростника. Воробьи и жаворонки, испуганно вспархивая, взмывали в небо.
За арыком, в бесконечном просторе хлопкового поля, виднелся трактор Тубу. Умид решил было повернуть, но захотелось посмотреть, узнает она его или нет.
Оставив мотоцикл на дороге, Умид зашагал к трактору. Чем ближе он подходил, тем чаще тукало сердце. Даже зло начало разбирать: «Какого черта?! Чего я так боюсь?»
Тубу стояла возле трактора и смотрела, как он подходит.
Привет, солдат! сказала она, опередив приветствие Умида. Вот и тебя дождались! и протянула ему руку.
В смуглых пальцах Тубу была неженская сила. Умид невольно вспомнил, какие у нее плечи, руки
Здорово ты выросла, Тубу!..
Что ж мне, малюткой оставаться? Девушка лукаво взглянула на него, и во рту у нее сверкнули три золотых зуба. А тебе идут усы!
А тебе золотые зубы!
Девушка махнула рукой.
Свои никакое золото не заменит!.. Это на практике. Грохнулась с трактора и выбила
И хорошо! Разговорчивей будешь, с золотом-то!
Куда уж!.. Язык устал на собраниях да на совещаниях!.. Только и знаю выступать! То радио, то телевидение, то комсомольский актив Чуть не каждый месяц в Баку вызывают Она махнула рукой. Солмаз видел, как приехал?
В каком смысле? Умид удивленно поглядел на девушку вот ведь как повернула разговор.
Ну Соседи же. Я просто так спрашиваю.
Видел раз
На медсестру учится. В институт не захотела. В техникум-то еле уломали. Мы ведь уговорились на механизаторов учиться. Ну, а дядя Халык Тубу поглядела на стоявший на дороге мотоцикл. Твой?
С орденом тебя, Тубу! сказал Умид, сделав вид, что не слышит.
Спасибо, она застенчиво улыбнулась.
Умид, не отрываясь, глядел в ее глаза, такие живые, ясные Девушка сжалась под его пристальным взглядом.
Заболталась я, она отвернулась и решительно направилась к трактору.
Слушай, а нельзя без комбинезона? спросил вдруг Умид. Хотел добавить, что без него лучше, что в комбинезоне она похожа на парня, но не добавил.
И так сойдет! бросила Тубу. Прыжок и она уже сидела за рулем.
Умид не понял, почему следом за ней тоже вскарабкался на трактор. «Вот чертовщина!.. Подумает еще, что пристаю!» Хотел было спрыгнуть, да вспомнил вовремя: «Сесть на ишака горе, упасть с него вдвое!..»
Давай прямо на озеро!
Он не представлял себе, как выглядит, произнося эти лихие слова, знал только, что шутки шутить не мастер. Тубу посмотрела на него серьезно, без улыбки, и Умид почувствовал, как вытянулось у него лицо. Стиснул зубы, чертыхнулся про себя. Но отступать было поздно.
А оттуда на яйлаги махнем!..
Ты что, солдат, ошалел? Яйлаги!.. Тубу грустно вздохнула и рванула рычаг.
Трактор, подрагивая, шел меж рядами хлопчатника. Подрагивали руки Тубу, лежавшие на руле, подрагивали ее скрытые под комбинезоном груди. Умид знал, какие они круглые, какие белые гораздо белей остального тела. Как хотелось ему, чтобы девушка сбросила свой комбинезон и стала как там, в речке. Но он боялся, что если представит ее себе такой, как вчера, его, как вчера, начнет колотить дрожь. И чтобы избавиться от наваждения, приблизил губы к уху Тубу и крикнул, стараясь перекричать рев мотора:
А что, такое уж счастье на яйлаг попасть?
Мой яйлаг тут! крикнула Тубу, не отрывая глаз от рядов хлопчатника. С рассвета до темна солнечные ванны принимаю!
Он снова приблизил губы к ее маленькому красивому уху:
Потому и тверда как сталь!
Девушка вздрогнула от коснувшегося ее дыхания, отклонила голову и, чтобы не рассмеяться, прикусила губу.
Умид чуть не оглох от тарахтения. Ему хотелось поболтать с девушкой, вовлечь ее в непринужденный разговор, но шум не давал подумать, найти подходящее слово. Нужно было кричать, надрывая глотку, и девушка должна была отвечать ему криком. Он представил себе, что трактор замер, убрал мысленно рев мотора, и в поле стало тихо. Только они с Тубу орут, орут в полной тишине, орут так, что слышно на другом конце поля. Это было смешно, но Умид не успел засмеяться. Потому что к их с Тубу выкрикам прибавился еще один, услышанный несколько лет назад: «Ровню себе ищи! Ишак!»
А что, если взять и погладить Тубу по голове. «Ведь это ты мне ровня?» Что бы она сделала? Скорей всего, ухватила бы его за ухо смуглыми пальцами и крутанула бы изо всей силы. Он взглянул на тонкие пальцы девушки, крепко сжимавшие штурвал, и почувствовал, как горит ухо.
Трактор описал круг. Сейчас Умиду видны были работавшие в поле девушки. Издали он не мог различить, да, по правде сказать, не очень они его интересовали.
Что это за девушки? спросил он. Так, чтоб сказать что-нибудь.
Моя бригада, с гордостью ответила Тубу и, на мгновение оторвав взгляд от рядов, обернулась к нему. Ты их всех знаешь. В нашей школе учились.
Умид почему-то сразу вспомнил, что пора возвращаться.
Отец беспокоится! сказал он, соскакивая с трактора. Будь здорова, Тубу!
Трактор остановился.
Чего ты? Давай с нами обедать. Вон и девушки идут!
Не хочу, сказал Умид. Сыт.
Он завел мотоцикл, сел, но приятно почему-то не было. Наоборот противно. Будто не на мотоцикле ехал, а делал что-то постыдное.
Когда мотоцикл с ревом ворвался во двор, стоявшие у колодца обернулись. Уперши руки в бока, Халык с таким видом глядел на мотоцикл, словно старался вспомнить: вроде он его видел где-то, вот только где?.. Умид облегченно вздохнул. Он боялся, что Халык бросится на него: «Ты что это, сукин сын?! Кто тебе разрешил, а?!»
Поставил мотоцикл на место, посмотрел на Пири. Тот был абсолютно спокоен, вроде даже посмеивался.
Я слышал, Асли подарила тебе его Халык кивнул на мотоцикл. И правильно Чего зря пылиться! он повернулся к дому. Гюлендам! Давай побыстрей!
Гюлендам принесла ведро горячей воды и поставила в саду под деревом, рядом с большим медным тазом.
Халык подошел к матери, дремавшей на своем тюфячке, взял ее в охапку. Старушка открыла крохотные красные глазки, взглянула на небо. Запавшие губы ее дрогнули, и она пискнула, как грудной младенец.
Сейчас вымоем нашу мамочку! сказал Халык, усаживая старуху в большой медный таз.
Он до локтя засучил рукава. Попробовал, не горяча ли вода. Мылом, похожим на яичный желток, намылил белую старухину голову.
Поливай, Гюлендам!
Вода лилась с головы на морщинистое тело, и старуха часто-часто моргала лишенными ресниц глазами. В тазу она была похожа на ребенка.
Меджид-киши сидел у колодца, потирал намазанные глиной руки и смотрел на Халыка.
Никогда не видел, чтоб вот так за матерью ходили Пири покачал головой. Каждую неделю сам моет Уже десять лет
Он подождал, что скажет на это Меджид-киши, но тот ничего не сказал. Не спеша поднялся, взял длинную толстую веревку, один конец привязал к дужке ведра, другой протянул Умиду.
Ну, подошла твоя очередь. Теперь не проси пощады!
Не попрошу.
Глубоко Лопатой не выбросить. Отец осторожно спустился в колодец. Давай ведро!
Умид опустил ведро в колодец. Повернул голову, взглянул на Халыка. Тот вытирал старуху белоснежным полотенцем.
Подошел Пири, заглянул зачем-то в колодец.
Хорошо ходит? спросил он, не отрывая глаз от затылка Меджида-киши.