Уж такой человек, таких больше нету. Работать много не велит. Подмела, говорит, утром в классе и иди себе. У тебя сын больной, за сыном ухаживай. А если дела какие неотложные, и совсем можешь не являться. Такой человек, пошли ему
Мама! Не надоело тебе?
Малейка не обиделась. Чего ей обижаться? Слава богу, ее мальчик не наглец какой-нибудь Притомился, отдохнуть хочет. Поправляя одеяло, она внимательно посмотрела сыну в лицо, чуть заметно вздохнула. Ничего. И то слава богу. Теперь уж, хвала всевышнему, по эту сторону. А мясо нарастет. Выправится ребенок, лучше прежнего будет.
Прежний Гариб был ни худой, ни толстый. И хотя румянец не полыхал на его щеках, больным никогда не казался. Говорил мало, больше думал. А вот о чем думал змею живую за пазуху сунь, не скажет. Школу Гариб не закончил. Как умер отец, сказал, пойдет работать. Принуждать никто особо не стал, учился он так себе, ни шатко ни валко, а у единственной сестры и без него шестеро.
Первый год Гариб ходил в учениках у парикмахера, потом понял, что тут мастера из него не будет. Решил податься на курсы водителей. Что ж, дело хорошее. Пока собирался поступать на курсы, подошло время, взяли в армию.
Вернулся через два года, мать пристроили в школе уборщицей, Кендиль родила седьмого.
Гариб пришел из армии окрепшим, в плечах раздался, но все равно полгода зять не разрешал ему работать. «Пускай отдохнет. За два года ребенку досталось». Ну, а по прошествии полугода собрались всей семьей, подумали и решили, что нечего парню метаться туда-сюда, пусть Джавадово ремесло осваивает. Чем плохо шапки шить? Руки чистые, ноги в тепле, ни излишков у тебя, ни недостатков, спи спокойно. Да и дело хлебное. Слава богу, хватает еще мужчин, которым шапки нужны. Пускай летом и ходят с открытой головой, а зимой снег, мороз без шапки не обойдешься. Азербайджан есть Азербайджан, не Африка.
Утром Гариб вместе с Джавадом шел в мастерскую, вечером они вместе возвращались домой. Приглядывался, прислушивался, делал, как учил его зять, успешно постигал науку.
Джавад совсем уж собрался рядом со своей открыть мастерскую для Гариба по комбинату бытового обслуживания, но тут нежданно-негаданно вышла большая неприятность. Гюльсум по секрету сообщила дяде, чтоб немедленно приезжал к ней в Баку случилась беда.
Гюльсум училась на последнем курсе фармацевтического техникума, не сегодня завтра должна была получить диплом, и Джавад не на шутку обеспокоился. Не иначе, экзамены завалила. Еще-то какая может быть беда? Девушка скромная, идет глаз не подымет, говорит с кем краснеет как яблоко.
Джавад взял денег расходы будут и отправился в Баку.
Вернулся он через два дня сам не свой. Оставил лавку на попечение Гариба, снова отбыл в Баку и оставался там пять дней. На этот раз Джавад приехал вне себя от бешенства. На все вопросы Кендиль отмалчивался, сказал только; «В тихом омуте-то, оказалось, черти водятся».
Спустя недельку-другую как-то вечером сидели они втроем Малейка с Гарибом и Кендиль. Болтали о том о сем, а потом Кендиль вдруг и говорит: «Вот что, братик, Гюльсум наша сам видишь цветок-девушка, зачем на сторону отдавать? Жениться б тебе на ней, и пусть бы жила у отцовского очага».
Малейка согласилась: «Верное твое слово. Мы ведь, сынок, с Джавадом родня, один корень. Так пускай от того корня ветви ветвятся. В тяжелое время дядя Джавад выручил нас с тобой. Кормил, поил. Мы у него кругом в долгу. Да и она сирота безответная, ни отца, ни матери у девочки»
Если говорить честно, Гарибу и в голову не приходило жениться на Гюльсум. Нравиться она ему нравилась, но чтоб жениться!.. Конечно, если Джавад хочет. Он за Джавада умереть готов, не то что взять замуж его племянницу.
После того как Гариб согласился, настроение у Джавада понемногу стало налаживаться. Через два дня он поставил в мастерской вторую швейную машинку. «Я подумал, зачем нам еще мастерская? Одной хватит. Будем рядышком сидеть да работать».
Но тут случилась новая беда.
Как-то раз, когда подошло время обеда, Джавад встал и потянул за руку Гариба: «Пошли, заправимся!»
Гариб помотал головой: «Подожди, дядя, чего-то паршиво мне» И положил голову на швейную машинку. Несколько раз простонал и закрыл глаза. В груди резало нестерпимо, будто кто ковырял ножом. Что же это? Бывало, у него последнее время побаливало, давило под ложечкой, но чтоб так Мокрый весь: лицо, шея, грудь Левая рука онемела
Гариб попытался встать. Ноги были как ватные. Снова сел. Боль вроде стала отступать, но сердце будто сорвалось с места. Оно не билось ровными сильными ударами, а трепыхалось, как выброшенная на сушу рыба. Время от времени оно вообще переставало биться, и тогда Гариб широко раскрывал рот, чтоб побольше захватить воздуха
Джавад с ужасом смотрел на серое лицо парня, покрытое мелкими бисеринками пота.
Не мешкая, он поймал машину, привез шурина домой и послал старшего сынишку к Гюльсум в аптеку. «Она вроде врача, с лекарствами дело имеет, должна знать, какое от чего».
Пришла Гюльсум, покусывая от смущения губы, посмотрела у Гариба язык, горло, оттянула нижние веки. «Я думаю, это печень». И дала какие-то таблетки.
В полночь приступ повторился, под утро еще. Гариб лежал без сил, есть ничего не мог, только просил пить.
Гюльсум два дня не отходила от его постели. Когда начинался очередной приступ, девушка бледнела не хуже самого Гариба и, не умея помочь, надушенным платочком вытирала ему пот.
Гарибу не нравились таблетки, которые она ему давала, от таблеток его мутило, но нравилось, что Гюльсум с ним сидит.
Раз вечером, когда Гюльсум собралась уходить, Гариб, осмелев, коснулся ее руки и негромко сказал: «Не уходи». Гюльсум до полночи просидела возле него, пересказывая индийские фильмы, которые во множестве видела в Баку. Гариб не выпускал ее руки, держал он ее неумело, неловко, словно щупал пульс. Что там было в индийских фильмах, Гариб не вникал, он слушал ее голос, и на его бескровных губах скользила слабая, больная улыбка. След этой улыбки оставался на его лице и тогда, когда он заснул. Пока не начался новый приступ.
Приступы не прекращались. На третий день Гюльсум сказала Джаваду, чтобы позвал хорошего врача.
Джавад никогда не имел дел с врачами. Какой хороший, какой плохой? Положившись на удачу, он пригласил к Гарибу первого же врача, который вышел ему навстречу. Врач был молодой, лет двадцати пяти, но, похоже, знающий, потому что, увидев лекарства, принесенные Гюльсум, улыбнулся и покачал головой. «Выбросьте. Это от дизентерии лекарства, от поноса». Кривыми быстрыми буквами врач стал писать рецепт. Джавад стоял возле него, но, сколько ни старался, не смог разобрать ни одного слова, а потому окончательно убедился, что перед ним настоящий специалист. «Будете давать больному по столовой ложке три раза в день. И вот эти таблетки, врач протянул второй рецепт. Болезнь желудочная, а потому необходима строгая диета. Ничего жирного, мясо вареное, протертое. Вообще все в протертом виде. И без соли».
«Протертое Без соли Какая же это еда?» Джавад позвал жену, и врач подробно объяснил женщине, какая должна быть диета.
Кендиль кивала, стараясь понять и запомнить, но поняла только одно: от такой еды не то что больной здоровый ноги протянет.
Джавад проводил доктора до ворот и сунул в кармам его кримпленовых брюк заранее приготовленную десятку. Молодой врач покраснел, как девушка, и смущенно забормотал, что это лишнее, потому что его долг
Прошла неделя, прошло десять дней. Гарибу становилось все хуже. Приступы не прекращались. Протертая, безвкусная пища, которую со слезами на глазах подавала ему сестра, вызывала у него отвращение. Гариб ничего не ел, с трудом поднимался по нужде.
Молодой врач, похоже, был человек понимающий, но Джаваду почему-то не верилось, что это у Гариба желудок. Уж больно похожи его приступы на те, что случались с его отцом Новрузом, пять лет назад умершим от болезни сердца. Джавад старательно отгонял от себя эту мысль, но она не отставала: все так и боль, и эта смертельная бледность, и пот ручьями Каждый день Джавад приводил нового врача. Каждый ставил диагноз, каждый прописывал лекарства. Диагнозы были разные. Один типун ему на язык! брякнул, рак, мол, у парня. Но про сердце никто, слава богу, не заикался.
Приступы стали реже, но за месяц лечения Гариб вконец истаял под своим цветастым одеялом, настолько обессилев, что у него уже не было сил протянуть руку и коснуться руки Гюльсум.
Кендиль велела мужу везти Гариба в Баку. Джавад сразу же согласился. «В Баку так в Баку. Слава богу, я пока жив. А для Гариба последней копейки не пожалею».
И тут кто-то сказал Джаваду, что в районе есть еще один врач, доктор Фарач. Он хоть институтов и не кончал, техникум медицинский кончил в молодости, но дело знает получше тех, кто с дипломами. Фарач всякую болезнь понимает: и зуб вырвет, и перелом вправит, и при родах поможет. Случится, он и скотину, и птицу вылечит. Трудолюбивый человек: и косит сам, и траву скирдует, и овечек держит. А годы его немалые. Четыре сына у доктора Фарача, и все с высшим образованием.
Джавад подумал-подумал: «А, терять нечего!» и привел доктора Фарача к Гарибу.
Этот доктор прежде всего стал расспрашивать Малейку: болел ли сын малярией? Была ли у него корь? Перенес ли скарлатину? Коклюш? Спросил, что больной ест. Узнав, что назначена строгая диета, но есть ее Гариб отказывается, понимающе покивал головой.
Окончив расспросы, доктор Фарач выпил три армудика чаю. Потом большой мозолистой рукой пощупал у Гариба живот, постукал по торчащим, как обруч, ребрам, покачал головой: «Ну, Гарибджан, да отсохнет у меня язык, ты, можно сказать, наполовину уже там. Как свечка таешь. А если человек, как свечка, таять стал, значит, все: отходную читать пора. Ты чего есть-то перестал? Не хочется? Конечно, не хочется: не сладкое, не соленое А есть надо. А то помрешь. Тебе сколько лет? Двадцать два? Ребенок еще. Ну вот что, Гарибджан, хватит тебе в постели валяться! Вставай и начинай есть. Не встанешь с постели, не примешься за еду, внуками моими клянусь, не выживешь. Ни уколы тебе не помогут, ни лекарства, ни сам господь бог. Организм твой оголодал, истощился, клетки друг дружку поедают. Тебе нужна полноценная, хорошая пища. Зелень. Лук, кинза, укроп, румеск, щавель, становись на четвереньки да щипли траву, как овца, это твое лечение. И воздух. Больше гуляй. Если будешь делать, как говорю, и не поправишься через неделю, приди и плюнь мне в лицо».
Джаваду доктор Фарач сказал, что приступы у Гариба пройдут, пугаться их не надо. Это всего-навсего невроз, болезнь не опасная. На воздухе надо больше быть. В саду пусть работает. А вот в мастерской сидеть Это парню никак не подходит.
Когда доктор Фарач ушел, Гариб попросил каши и, давясь, съел полтарелки.
С этого дня, преодолевая тошноту и отвращение к пище, Гариб начал есть. Дней через пять он, держась за кровать, встал на ноги. Перебирая руками по стене, добрался до двери, вышел на веранду. Взглянул на небо и улыбнулся.
Гариб улыбнулся, а мать и сестра заплакали. У Джавада тоже комок подступил к горлу. С этим комком в горле он вышел на дорогу, по которой гнали отары с летних пастбищ, и купил откормленного барана. Барана он привел во двор к доктору Фарачу, привязал его там под сливой. И, обратившись к жене доктора Фарача, удивленно взиравшей на его действия, сказал так: «Цены нет докторову языку. Сколько в районе докторов, никто помочь не мог, а Фарач одним языком парня на ноги поднял».
Когда он пришел обедать, во дворе блеял баран. Баран, которого он собственноручно привязал под сливой возле дома Фарача, стоял возле веранды и блеял, повернувшись к воротам. Джавад погладил барана по спине: «Кто ж это его привел? Фарач? Надо же! Еще и бескорыстный!»
Гариб нарочно не открывал глаза. Боялся: если взглянет на мать, та опять заведет разговор про своего директора.
Ты давеча у сестры не стал есть, Малейка знала, что сын не спит. Она тебе целую миску отложила. Разогреть?
У Гариба чуть дрогнули веки.
Погаси свет, мама, спать хочется
Но спать не хотелось. Наступила ночь, а Гариб все не мог уснуть. Он смотрел то в одну, то в другую сторону, но в наполненной мраком комнате видел лишь волочащиеся по земле, простреленные дробью заячьи лапы. О чем он только не пытался думать, чтоб выбросить из головы несчастного зайца, не слышать его предсмертного крика. Гариб представлял себе Гюльсум, сидящую совсем-совсем близко, но радости не было, в обессиленном болезнью теле не возникало сладкого трепета.
Гариб перевернулся на бок.
Через большое окно в комнату падал лунный свет. Видны были шелковица, стоявшая перед верандой, и тень, которую она отбрасывала на тропинку. Тихо, ни один листочек не дрогнет. Деревья, отдавшие уже плоды, стояли унылые, грустные
Гариб подумал, что раненый заяц, наверное, все еще волочит обмякшее тело, пытаясь затаиться в кустах. И никто не придет ему на помощь, никто. А ведь у зайца есть сердце, мозг, должна быть и память. Что-то должно остаться у него в памяти. Что?! Направленный на него черный, блестящий ствол и человек, прищуривший левый глаз?
Зачем Джавад это сделал? Ведь у него же доброе сердце. Гариб слышал, что толстые люди вообще добрые, жалостливые. Джавад толстый. Очень толстый. Доктор Фарач сказал ему, чтобы поменьше ел. «Если так дело пойдет, скоро в шкуру не влезешь. Лопнет. Сердце у тебя салом обросло. А ожиревшее сердце ненадежное. В один прекрасный день умрешь, не приведи господи, семерых детишек осиротишь» Интересно лечит этот Фарач. На испуг берет. Захочет в зайца пугливого человека превратит. Опять заяц!.. А может, прав Джавад: все, что есть на земле, предназначено человеку? И каждый из людей имеет право на долю от всего сущего. Каждому по зайцу, каждому по фазану Нет, если б не Адыширин с Серханом, заповедник давно бы уже опустел.
Сперва прокукарекал один петух, за ним второй, третий. Знают эти петухи свое время. Значит, и у них есть ум. Петушиный ум
Луны уже не было видно, ушла за дом. Тень шелковицы легла на пол веранды. Когда она доберется до окна, наступит утро.
Тень проделала этот путь, закрыла окно, Гариб все не спал. Глаза щипало, в ушах стоял гул
2
Ухватившись руками за кузов, напрягая бессильные руки, Гариб кое-как вылез из машины. Постоял, глядя вслед грузовику, окутанному облаком пыли. Взглянул направо. Да, это та дорога, сворачивает к заповеднику. Мальчишкой он тут бывал, собирал с ребятишками съедобную траву. Тогда вроде еще не было заповедника. И казалось, что места эти очень далеки от поселка. Теперь поселок разросся, дома незаметно шагнули к заповеднику, укоротив дорогу. Водители говорят: от крайних домов досюда всего шесть километров.
Тихо, тихо кругом, кажется, кашлянешь оглохнешь. Кузнечики и те обленились трещать. Глубокая тишина степи, на горизонте сливающейся с небом, настораживала, пугала. Гариб стоял, не решаясь сойти с дороги. Поглядел по сторонам. На обочине что-то клевали жаворонки, невдалеке порхали над степью перепелки, и, словно поняв вдруг, что Гариба гнетет тишина, птицы защебетали, зазвенел жаворонок. Шагах в пяти от Гариба вдруг поднялся турач, стрелой взмыл вверх. Потом еще два
Гариб не спеша шагал по степи. Сухая трава шелестела под ногами. К брюкам цеплялись головки репья. Он шел, поглядывая по сторонам. Вроде здесь. Да, где-то здесь Джавад подстрелил вчера зайца.
Вон тот арык, они там вчера сидели у арыка. Значит, немножко дальше. Гариб дошел до того места, где трава была заметно примята, и у него стали подкашиваться ноги. Кое-где на траве виднелись клочки сероватой шерсти. Чуть дальше острые когти прочертили глубокую борозду, земля была взрыта, трава выдрана. Кусок заячьего хвостика зацепился за кустик полыни. В пожелтевшей траве разбросаны мелкие окровавленные косточки Джавад вчера уверял, что все в мире существует для человека. Не поверил он ему, и правильно. Вот, пожалуйста. И волк, и шакал, даже лисица имеет свою законную долю. Кому же из них достался несчастный заяц? Шакалу? Волку? Лисе? Интересно, о чем думал заяц в свой смертный час? Вспоминал человека с прищуренным левым глазом?..
Вчера Гарибу хотелось реветь, кричать, слезы душили его. Сейчас он ощущал только грусть, в душе было покойно и ясно.
Гариб лег на спину, сцепив над головой пальцы. Солнце еще не вылезло из-за камышей, воздух был легкий, прозрачный. Высокое небо словно затянуто голубым шелком. Гариб наслаждался. Глаза отдыхали от опостылевших досок потолка. Справа налево, слева направо Двадцать две доски. Как раз столько, сколько ему лет. Ему двадцать два, Гюльсум двадцать. Хотел бы он, чтоб тут, в этой тишине, в этой безлюдной степи вдруг оказалась Гюльсум?.. Два месяца, лежа на спине, он смотрел на нее, как на потолок, снизу вверх. Ни разу не поговорили по душам. А что бы он ей сказал? Гариб вдруг понял, что ему нечего сказать девушке, пусто у него в сердце. Окажись Гюльсум здесь, рядом, он держал бы ее нежную руку, любовался бы золотистыми волосами. Конечно, любовался бы, она красивая. Но говорить с ней? О чем? Начнет рассказывать индийские фильмы Слушаешь и засыпаешь.