Чуть поодаль стоял Адыширин. Увидел Гариба и, словно для того, чтоб показать ему, что не имеет никакого отношения к происходящему, обеими руками взялся за ремень висевшей на плече двустволки.
На озере стоял переполох. Птицы, почуяв смерть, хлопая крыльями, метались с островка на островок. Поверхность озера не переливалась солнечными монетками. На воде, распластанные, словно старые тряпки, открыв солнцу белые грудки, плавали четыре утки
С трудом оторвав глаза от мертвых уток, Гариб посмотрел на ружье в руках толстяка, на патронташ, набитый патронами, и обернулся к Адыширину.
Дядя Адыширин с трудом переводя дух, проговорил Гариб, глядя на заросшее щетиной лицо.
Адыширин молчал, упорно глядя на носки своих кирзовых сапог.
Толстяк, прищурившись, поглядел на Гариба. Чего трепыхается? Растерянно усмехнувшись, он перезарядил двустволку; ствол щелкнул, становясь на место.
Стой! крикнул Гариб, бросаясь к нему. И, крепко ухватив ружье за ствол, проговорил тихо: Стой!
Растерянная улыбка сползла с лица толстяка, щеки стали еще багровее. Он осторожно потянул к себе ружье.
Это еще что?.. пробормотал он, чувствуя, что парень не отдает ружье.
Снова хлопнули выстрелы, и Гариб окончательно рассвирепел.
Вон отсюда! крикнул он, сунув ружье толстяку. Убирайтесь! Если
Толстяк был потрясен. Не находя, что сказать, он бросил взгляд на мертвых уток, потом на Гариба. Пожал плечами Перекинул двустволку через плечо и, пригнувшись словно под тяжестью, пошел от озера, давя сухие камыши.
Можно войти?
Не дождавшись ответа, Джавад поднялся на веранду.
В желтоватом свете электрической лампочки Серхан не сразу узнал стоявшего перед ним человека.
А-а, уста Джавад? Держа кусок арбуза, он выпрямился, откинувшись на спинку стула. Садись, угощайся арбузом.
У Серхана разламывалась голова, жгло под ложечкой. Он выдул несколько кувшинов холодного айрана, съел пол-арбуза, но внутри жгло и во рту стояла горечь.
«Чего это его принесло в такую поздноту? Вроде никто не помер»
Серхан впился зубами в мякоть арбуза, розоватый сок потек по подбородку, закапал на открытую грудь
Ужинать будешь, уста Джавад? Скажу, чтоб подогрели.
Я сытый. Бог даст, на свадьбе у тебя угощаться будем.
Джавад обвел взглядом просторную веранду. Стены были недавно побелены, от пола шел запах олифы, видно, только настлали.
На веранду выходили три двери. За одной слышался мужской голос, окно, также выходящее на веранду, залито было голубоватым светом, похоже, смотрели телевизор. Джавад прислушался: да, густой мужской голос шел из телевизора, он узнал его: «Сейчас в колхозе «Красный Азербайджан» серьезно готовятся к машинной уборке хлопка. Члены бригады, возглавляемой молодым механизатором Балаханум Фарзалиевой, взяли обязательство получить с каждого гектара пятьдесят центнеров белого золота»
Больше он слушать не стал. «Что ж, пусть они там выполняют свои обязательства, Серхан пускай ест свой арбуз, а я буду ждать момента завести разговор А Серхан, видно, парень не промах. Какой домина отгрохал! От отца-то хибара осталась: толкни посильней завалится А как сестру замуж выдал!! До сих пор свадьбу забыть не могут. И мать содержит достойно. Да уж если даст бог сына, пускай такого дает».
Что бы Гарибу таким-то быть! Ловкий, умелый, удачливый. А тот вроде совсем дурачком становится, повадился вот в заповедник Ну, пускай бродил бы себе! Так нет, охранять его взялся, ни за что, без всякой зарплаты. Хватает всех направо и налево. Ну, назовешь его умным? Доктор Фарач и то в сомнение впал. Иначе чего б ему в мастерскую приходить? «Разговоры дурацкие идут про Гариба. Будто добыл кинжал, и кто появится в заповеднике, прямо с кинжалом на него Похоже, Шаммед-Лиса слух пустил. Я слышал, Гариб накрыл его в заповеднике»
Черным камнем легли эти слова Джаваду на сердце, и весь день таскал он его в груди.
Вот сейчас сидит за столом, глядит на Серхана и чувствует: там он, камень, на сердце.
Майка на мускулистой груди Серхана была так натянута, что казалось, лопнет под напором мышц. Когда он поднимал поросшие темным волосом руки, бицепсы вздувались шарами. А живота и в помине нет.
Не пучит тебя с арбуза?
Серхан выплюнул на пол приставшее к нижней губе зернышко.
Нет, сказал он и выбросил во двор корку. Взял со стола тряпку, отер подбородок и взглянул Джаваду в глаза.
Джавад понял, что пора переходить к делу:
Чего ж не спрашиваешь, с чем средь ночи явился?
В моем доме такие вопросы не задают. Пришел милости просим. Жалко, поздновато. В казане пусто.
Покойный Гасанкулу говаривал: «Не вовремя в гости явился из своего мешка ешь». Во-первых, какой я гость, во-вторых, сказал уже, под самую завязку наперся. Я к тебе по делу, Серхан. Не знаю только, как подступиться.
Джавад и впрямь засомневался, говорить ли ему, с чем пришел. В лице Серхана не заметно было ни интереса к гостю, ни привета; черные брови сдвинуты, лицо точь-в-точь такое, как там, в заповеднике, когда он хотел отобрать ружье.
Смотри, как себя поставил!.. Из Джавада шесть таких, как этот Серхан, выкроишь, а ведь он перед Серханом ребенок.
Вот что, Серхан, Джавад щелчком сбил с клеенки прилипшее арбузное зернышко. Мы с тобой односельчане, соседи. Положено нам помогать друг другу. Сегодня ты меня выручил, завтра я тебя Если по правде, я из-за Гариба пришел. Знаешь, ведь он мне не только шурин, но и
Услышав имя Гариба, Серхан отвернулся, вроде вообще не желает говорить. Скрестив на крутой груди голые руки, он следил за бабочками, кружившими вокруг лампы.
Джавад тоже поглядел на них.
Что мы только ни делали, как ни старались, не пристает парень к делу. Подай ему заповедник, и все тут. А ведь ты сам виноват, привадил его. Обещался в штат взять
Уста Джавад, сказал Серхан, устало покачав головой, лучше б ты и не заикался о Гарибе. До нынешнего дня я, правда, хотел ему помочь, но сегодня
Что сегодня? безнадежным голосом спросил Джавад. Чего еще отчубучил?
Серхан положил руки на стол.
Понимаешь, уста Джавад, он все-таки ненормальный. Такого только на цепь.
Камень, с утра давивший на сердце, стал еще тяжелее. Что же он говорит? И ведь не чужие слова: Гариб у него весь день на глазах.
Понимаешь, друзья ко мне приехали. В заповедник. А Гариб им сегодня такое выдал!.. Как теперь в глаза смотреть не знаю. Не то чтоб утку какую взять; не попрощались даже. А люди уважаемые, с положением
«Слава богу, хоть про кинжал не помянул!» у Джавада чуть-чуть отлегло от сердца.
Болеет он за этот заповедник. Въелся он ему в душу!
«Болеет»! А я не болею? Только я сам знаю, что делать, чего не делать. Кто он такой Гариб? Чего лезет?
Молод очень, горяч Он ведь от чистого сердца. Тебе б отругать его как следует!
Когда я узнал, его уже в заповеднике не было. «Повезло! подумал Джавад, поглядывая на мощные кулаки Серхана. Было бы парню на орехи»
Что ж Как говорится, раб не без вины, господин не без милости. Ты ему за старшего брата. Простить должен.
«Простить»!.. Если б он мне в руки попался, я б его так простил!.. А с другой стороны, может, и рука не поднялась бы Очень уж делу предан. Так он мне тогда понравился, когда Шаммеда задержал. Насмерть стоял парень.
Слышал. Оштрафовал ты Шаммеда?
А как же? Нагрел мужика на семьдесят рубликов!
Семьдесят?!
Семьдесят. Серхан с улыбкой взглянул на Джавада. Что, много?
Нет Нормально А ружье?
Ружье мы ему вернули.
Прижав левую руку к животу, Джавад круглыми глазами глядел на бабочек, кружившихся вокруг лампы. «Чтоб тебя разнесло, поганца! Две сотни! Чтоб они тебе боком вышли, мои деньги!..»
Уста Джавад, если другого разговора нет
Какой еще может быть разговор? Джавад вздохнул. Сам видишь, не оттащить парня от заповедника. Пускай хоть зарплату получает как положено. Чтоб должность была, работа А за благодарностью дело не станет. Такие дела без расходов не делаются.
Серхан молчал, рассматривая свою грудь.
Что, не можешь штатную единицу выбить? Пускай без дела шатается, да? Толку из этого не будет. Джавад вздохнул.
Серхан озабоченно повел головой.
Да Есть у меня в Баку один человек, сказал он, задумчиво закусив губу. Не хочется только беспокоить по мелочам.
Другого побеспокой.
«Другого»! Других он так шуганул сегодня!..
Так ведь не с пустыми руками пойдешь. Сколько скажет По-твоему, какая цена?
Да, сказать по чести, не знаком я с этой арифметикой. Думаю, сотни три.
Джавад достал деньги из кармана брюк, потом еще из кармана сатинового пиджака.
Ты только Гарибу не надо сказал он, складывая деньги стопочкой, он таких вещей не понимает. Узнает разозлится на меня.
Ясно, уста Джавад. Значит, так: месяца два Гариб будет без работы. Пробить штатную единицу Сам понимаешь, не баран начхал.
Ясное дело. Что ж, два месяца так походит. Подождем.
Только ты хвост ему накрути, уста Джавад! Я вмешиваться не буду.
Уж это не беспокойся. Вдвое сложив бумажки, Джавад положил деньги перед Серханом. Пусть будет на благо, как материнское молоко!
Серхан не стал, как Шаммед-Лиса, слюнявить пальцы и пересчитывать деньги, он даже и не взглянул на них. Всматриваясь в темноту, он думал о том, до чего же глупы люди. Неужели этот брюхатый дурень и впрямь думает, что Гариб будет работать в заповеднике?
5
Каждый вечер, ложась спать, Малейка давала себе слово, что утром как следует потолкует с Гарибом. Но со дня на день все откладывала разговор. А молчать дальше не было никакой возможности, Кендиль прожужжала все уши: «Да что ж это получается, мама? Мы уже все к свадьбе приготовили. А вы и не шевелитесь. Мне Джаваду в глаза глядеть совестно».
Не своей волей ходит сюда бедняжка каждый день, не свои слова говорит Джавадовы
Гариб уже спускался по лесенке, и тут мать вдруг решилась:
Сынок! Может, бросил бы ты свой заповедник? Слава богу, поправился
А чего мне его бросать? Скоро в штате буду.
Да ведь ты все: заповедник, заповедник, а С Гюльсум-то как? Обручились, а ты не мычишь не телишься. Нельзя так, милый. Скажи свое слово, будем к свадьбе готовиться. Вдруг Джавад подумает: переметнулся ты, не хочешь жениться на его племяннице.
Почему это? Я женюсь! Женюсь, но одно условие. Чтоб с заповедником ко мне не приставали!
Гариб улыбнулся, но в голосе его мать почуяла раздражение.
Постой! крикнула она, когда Гариб уже шел к воротам. Ботинки себе купи, она протянула ему деньги. Обязательно! Эти все по кустам исшаркал!
Ботинки у Гариба и впрямь были никуда. Он равнодушно взглянул на их потрескавшиеся мыски и взял скомканные бумажки.
Спасибо, мама.
«Мать права, подумал он, шагая к обувному магазину. Заповедник заповедником, а про Гюльсум забывать нельзя. Вдруг подумает, знать ее не хочу, обидится. Выдумали тоже жениться не хочу. Почему бы мне не жениться?..
Гариб ощущал сейчас какую-то особую легкость. Улицы и дома казались ему нарядными, новыми, радовали улыбки на знакомых лицах. Он с таким интересом посматривал по сторонам, будто лет пять не бывал в поселке.
Опершись на перила, Гариб постоял на мосту, послушал, как журчит мутная быстрая вода Каркар-чая. Надо, надо и сюда приходить. Знать надо, что в мире творится. Жизнь не стоит, течет, как вода в реке
Проходя мимо чайханы Вазирхана, Гариб замедлил шаги; и как это вышло, что он столько времени даже не вспомнил про чайхану? Раньше чуть не каждый вечер бывал, не зайдет вроде не хватает чего-то. Ему нестерпимо захотелось хоть полчасика посидеть за столом, посмотреть на людей, послушать разговоры «Ботинки потом куплю».
В стороне был свободный стол. Гариб сел. Нравилась ему эта чайхана. Столики располагались в тени четырех огромных акаций. Здесь было не жарко, хорошо продувало, и Вазирхан подавал посетителям крепкий душистый чай.
Дверь стоявшего чуть поодаль маленького, в одно окно, домика была отворена. У потемневшей от сажи стены на длинном столе шумели два пузатых желтых самовара. Вазирхан мыл посуду: макал в большой таз стаканчики и блюдца и вытирал чистым полотенцем.
Прошло несколько минут, Вазирхан поставил перед Гарибом круглый цветастый чайник. То тут, то там слышался негромкий разговор, люди украдкой поглядывали на Гариба, но никто не здоровался. Чего это они?
Медленно поворачивая в руках стаканчик, Гариб огляделся. За дальним столиком сидел с какими-то тремя Шаммед-Лиса. Лиса глубоко затягивался сигаретой, пускал дым и прищуренными от дыма глазками поглядывал на Гариба. Гариб повернул голову и стал смотреть на него. Шаммед бросил сигарету, пробормотал что-то, и сидевшие с ним мужчины все разом обернулись к Гарибу.
Залыш-Пендир тоже был в чайхане. Положив на колено форменную фуражку, он величественно восседал за столиком. Раньше Залыш работал на сыроваренном заводе и вдруг в один прекрасный день появился на улице в милицейской форме. Вечером того же дня он подошел к Ибишу, торговавшему семечками возле кинотеатра, дал парню подзатыльник и, схватив мешок с семечками, высыпал их на землю. И удалился, довольный собой.
Ибишу было шестнадцать лет; половину из них он торговал семечками у кинотеатра, и никто до той поры не сказал ему худого слова. Не веря своим глазам, парень обалдело глядел на рассыпанные семечки. Только когда взгляд его упал на пустой мешок, до Ибиша наконец дошло, что случилось. «Пендир вонючий!» крикнул он вдогонку милиционеру. Потом заплакал и, плача, громко, чтоб все вокруг слышали, крикнул: «Наворовал пендира, в начальники подался! Пендир вонючий!»
Залыш было погнался за пареньком, но куда там! Хохоча и выкрикивая: «Пендир! Пендир!..» Ибиш скрылся за углом.
С того летнего вечера к Залышу намертво приросла кличка «Пендир». Сперва он рвал и метал, но потом смирился: злись не злись, на чужой роток не накинешь платок, до самой смерти суждено ему теперь зваться Пендиром. Больше Залыш никого особо не притеснял, ни с кем грубо не обходился. Ибиша он просто не замечал. Задержав какого-нибудь нарушителя порядка, Залыш чинно-благородно, с улыбочкой доставлял его в милицию.
Увидев сидевшего за столиком Залыша, Гариб сперва хотел пересесть к нему, но Залыш почему-то даже не взглянул в его сторону, а навязываться Гариб не собирался; какое-никакое, а начальство, да и не родственники они. Еще осрамит перед людьми: кто, скажет, тебя звал?
Свободных мест уже не осталось. Вновь приходившие брали стулья и подсаживались к столикам, где и так было полно; к Гарибу никто не подходил. Он забеспокоился: «Что я волчьим жиром намазан?» Перешептывания, смешки, ехидные и в то же время боязливые улыбочки еще больше усилили его беспокойство, и Гариб вдруг понял, что дела в мире текут вовсе не так спокойно, как вода в Каркар-чае
Но вот кто-то громко засмеялся, к нему присоединились другие, и жизнь в чайхане пошла своим чередом. Теперь молчал лишь Гариб. Не отрывая глаз от огромной акации, он потягивал чай и слушал, что говорят вокруг.
Алиш Велишу башку разбил.
Родному брату?!
Да. Сцепились дурни
Чего ж это они?
Да у них там забор стоял, землю пополам делил отцовскую. И как раз посредине шелковица, Алиш говорит «моя», Велиш «моя». Орали, орали, Алиш хвать лопату да по темечку его!..
Теперь в тюрьме сидит.
Алиш? Нет, я его вчера на базаре видел.
А я тебе говорю сидит!
Да чего спорить? Вон Пендир, спросите. Он знает, милиция.
Залыш! Алиша посадили?
Оба сидят, и Алиш, и Велиш.
И чего творится на свете. Дожили!..
Мирзали тоже посадили.
А этого за что?
Недостача
Так ему и надо, заразе! Вещь рубль стоит за пять продает!
Интересное дело Продает втридорога, а недостача выходит?
Гарибу надоело слушать. Смех, разговоры, выкрики постепенно слились в сплошной гул.
Гариб повернул голову. Шаммед-Лиса по-прежнему мусолил сигарету и по-прежнему сверлил его глазами. Гариб отвел взгляд, стал разглядывать ствол акации.
В Баку в институте двух преподавателей посадили.
За что?
Деньги со студентов брали.
А, брехня!
Ничего не брехня. Купе-Маммед собственными глазами видел.
В Баку? Чего он там потерял?
Сын на экзаменах срезался, улаживать ездил.