Гариба вдруг охватила тоска. Какая скучища! Здесь даже небо какое-то не такое. Низкое, словно потолок под плоской кровлей. И видно его всего кусочек. Гариб представил себе небесную синь там, над озером, озеро, бескрайнее, как само небо, и сердце у него забилось от радости. И тут он увидел Гюльсум.
Девушка шла по тротуару, направляясь в аптеку. На ней было короткое зеленое платье, на плече сумка с длинной ручкой. Отсюда было хорошо видно, как оттопыривается ткань на ее высокой груди. Гюльсум была без чулок, стройные белые ноги казались высеченными из мрамора. Девушка шла не спеша, прямая, статная, Гариб будто впервые увидел ее: до чего ж хороша! Он вспомнил, как, лежа в постели, держал ее руку, и ощутил тепло в кончиках пальцев: «Моя Гюльсум!»
Гариб поглядел на небо, и небо не показалось ему таким уж низким. В чайхане было очень тихо. Гариб скользнул взглядом по столикам лица напряжены, повернуты шеи все мужчины смотрели на Гюльсум, Небо, стоявшее над чайханой, снова осело всей тяжестью, придавив Гариба.
Девушка свернула за угол.
В чайхане было тихо: муха пролетит услышишь, но раньше мушиного жужжания послышался голос Шаммеда.
Вазирхан! громко позвал он чайханщика.
Что скажешь? Лавируя между столиками, чайханщик подошел к Лисе.
Шаммед-Лиса бросил в рот кусок сахару, глотнул чаю. Поставил стаканчик на блюдце и, разгрызая сахар, сказал:
Знаешь пословицу: лучшая груша в лесу шакалу достается?
Кто же ее не знает?
Гариб впился взглядом в суетливо бегающие глаза Шаммеда.
Вазирхан! негромко позвал он.
Что ты, Гариб? Никогда еще голос маленького, тощего Вазирхана не звучал так мягко и вкрадчиво.
Вопрос у меня к тебе.
Пожалуйста!
Кто, по-твоему, лучше: шакал или лиса?
Вазирхан смущенно улыбнулся, обнажив золотые коронки, но тотчас же подобрал губы:
Что тебе сказать? И тот, и другой звери. Лисья шкура дороже ценится.
Гариб встал, не спеша подошел к столику Шаммеда и, схватив его за руки, рывком поднял из-за стола.
Шаммед в растерянности ловил его взгляд. Он не боялся Гариба, но в глазах парня горел тот же яростный, неукротимый огонь, что тогда, в камышах, и Шаммед стал вырывать свои руки.
Пусти! Слышишь? Ну!
Гариб еще крепче сжал его запястья.
Если еще когда заденешь девушку, язык вырву!
Это был совсем не тот Гариб, которого можно было швырнуть словно мячик или запросто волочить по грязи.
Когда ж у этого хлюпика стали такие руки?!
Словно прося о помощи, Шаммед кинул взгляд на Залыша, но милиционер спокойно потягивал чай.
Подскочил Вазирхан.
Здесь драки не устраивать! Он положил одну руку на грудь Гарибу, другую на грудь Шаммеду. Хотите, чтобы чайхану закрыли? Детей моих без хлеба оставить?
Залыш наконец надел свою фуражку.
А ну! Не давать рукам воли! сказал он, вставая. Хулиганство в общественном месте. Пресекать буду.
Гариб пошел к выходу.
Ничего! хорохорясь, крикнул ему вдогонку Шаммед. Ты Гариб-Псих, а я Шаммед-Лиса! Платок бабий повяжу, если не рассчитаюсь с тобой!
* * *
Гариб торопливо шагал к заповеднику. На нем были те же ободранные ботинки, зато на шее висел новенький бинокль.
Гариб поднес бинокль к глазам. Дальние камыши, придвинувшись, стояли теперь в пяти шагах от него. «Бесценная вещь! Навел куда надо, и все перед тобой как на ладони»
Гариб замедлил шаги. Уже слышен был шелест камыша.
Он остановился. Гул чайханы, назойливый, неотступный, исчез, растворился в негромком шелесте камышей. Тоска прошла, исчезло напряжение, и он вдруг понял, что все не может он жить без заповедника, без озера, без камышей, без птиц
Парень вспомнил Шаммеда, его лицо, то бледневшее, то наливавшееся кровью, вспомнил, как трусливо бегали маленькие голубоватые глазки, и гордое сознание своей силы неведомое раньше чувство охватило ею.
Здравствуй, Гариб! окликнул его кто-то сзади.
Гариб обернулся. Учитель Якуб стоял возле камышей, смотрел на бинокль, висевший на груди у Гариба, и улыбался. На директоре школы была старая соломенная шляпа. Широкие брюки и рубашка с длинными рукавами тоже были совсем ветхие. Рубашка была мокрая-от пота. На плече висела двустволка.
Здравствуйте, учитель! сказал Гариб и пошел ему навстречу
6
Якуб-муаллим говорил, говорил Джавад стоял, опершись спиной о перила веранды. Иногда он вскидывал голову и смотрел на небо. Какая сегодня луна!.. И в такую ночь сидеть и слушать бесконечные жалобы!.. В такую ночь ласкового слова хочется Песню хорошую послушать, поесть вкусно
Я ему говорю: сорок лет я учу здешних ребятишек. Тысячи таких, как ты, в люди вывел. Неужели не имею права подстрелить одну утку? Нет, говорит, не имеете. И отнял ружье. Представляешь: у меня, у своего учителя, отнял ружье!
Якуб-муаллим встал и взволнованно заходил по веранде.
Джавад не подавал голоса. Он переводил круглые глаза то на худое лицо гостя, то на его большие жилистые руки и часто, часто вздыхал.
Кендиль сидела в стороне у окна, слушала. Иногда ей так хотелось вмешаться, но она сдерживала себя. Хозяин на месте, а раз он тут, какое ее право встревать в разговор? Джавад в доме старший, лучше знает, кому что ответить.
Якуб-муаллим сел, отхлебнул из армудика и вопросительно взглянул на Джавада ждал, что скажет.
Джавад смотрел на острый, как локоть, кадык Якуба-муаллима и думал: до чего же худой! Не ест, видно, досыта человек. Щеки вон совсем провалились. Покойный Гасанкулу говорил: если зубы в челюстях крепко сидят, никакая болезнь не подступится. У этого вроде и зубы на месте Видно, в дело их пускать некогда все разговоры разговаривает.
Чего воды в рот набрал, Джавад?
Вопрос жены оторвал Джавада от размышлений. «А чего говорить-то? с тоской подумал он. Неймется дурню. Заповедник охранять надумал!.. Свой дом ему ни к чему».
Что я могу сказать, Якуб? Скверный его поступок. Мальчишка он перед тобой.
Джавад вздохнул и, обернувшись к жене, попросил:
Чаю принеси гостю.
Якуб-муаллим положил на стакан руку: «Не надо».
Я ведь к тебе не жаловаться пришел, Джавад. У меня за парня душа болит.
Спасибо, Якуб. Дай бог тебе здоровья.
Гариб мне как сын Вот я и пришел сесть с тобой рядом, подумать, как быть с Гарибом.
Как скажешь, Якуб, так и сделаем. Твоя нога знает больше моей головы.
Вообще-то его женить бы надо
Да мы и так. Все решено. На свадьбу тебя звать будем!
Это хорошо. Но и сейчас надо что-то делать.
Что, Якуб, что?
Якуб-муаллим покосился на Кендиль.
Не знаю даже сказал он, постукивая по столу длинными пальцами.
Нет, все-таки не ради Гариба пришел сюда Якуб. Хочет что-то сказать, да тянет. Говорил бы попросту.
Слушай, Якуб, ружье новое было?
Да черт с ним, с ружьем, не о ружье речь. Отдаст он ружье.
Но все-таки скажи, за сколько ты его брал?
Ерунда, Джавад. Не в ружье дело.
Якуб
Джавад! не выдержав, Кендиль знаком позвала мужа. Человек всей школы директор, сердито зашептала она на ухо Джаваду, а ты ему: «Якуб! Якуб!» Трудно сказать «муаллим»? Прямо в жар бросает.
Женщина! сквозь зубы процедил Джавад. Терпение у него и так было на пределе. Иди и занимайся женскими делами! сказано это было вполголоса, но достаточно внушительно.
Кендиль ушла, хлопнув дверью.
Джавад сел напротив Якуба и, поглядывая на дверь, за которой скрылась жена, спросил доверительно:
А если я тебе возмещу
Молодец! перебил его Якуб. Ты за кого меня принимаешь?
Джавад виновато улыбнулся
Я потому что Оно же денег стоит Ружье
Темные губы Якуба-муаллима скривились в горькой усмешке.
А я тебя за человека считал, сказал он, вставая.
Джавад долго сидел за столом, не зная, на что решиться. Потом вдруг вскочил.
Кендиль! крикнул он в закрытую дверь. Собирайся, к матери пойдем!
* * *
Гариб не отрывал глаз от белых рук девушки. Гюльсум водила утюгом по сорочке: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда
Малейка всегда сама и стирала, и гладила. Что ей пяток рубашек? Она за день сто человек обстирает. А вот сегодня позвала на помощь Гюльсум. Хитрила Малейка пусть девушка почаще приходит в дом, может, и оттает парень. Хитрость эта была настолько явной, что и Гюльсум и Гариб сразу же разгадали ее. Хотя бы потому, что Малейка ни разу не вошла к ним.
За все это время Гариб выдавил из себя не больше пяти слов. Да и слова эти были тупые, тяжелые, как брошенные в колодец камни. Не получался у него разговор.
Гариб поднял голову, взглянул в окно во дворе было белым-бело от луны. Какой ласковый, нежный свет!
«Взгляни в окошко, Гюльсум, захотелось ему сказать. Какая луна, а! Знаешь песню «В лунном свете»?» Он уже хотел произнести эти слова, но вдруг разозлился. И на себя, и на эти слова. При чем тут луна, лунный свет?.. О любви он должен ей сказать. О любви.
Гюльсум водила утюгом по рубашке и с улыбкой поглядывала на Гариба. Гариб вздохнул, точь-в-точь как вздыхает Джавад, и тут почему-то вспомнил давешний намек Шаммеда: «Лучшую грушу в лесу шакал съедает».
Однако распалиться по-настоящему Гариб не успел, потому что услышал тихий девичий голос, и голос этот, как водой, загасил его злость.
Что, Гюльсум?
Я говорю, ночь какая!.. Светло, будто днем. Она поставила утюг на металлическую подставку и начала аккуратно складывать сорочку. В Баку никто и не замечает. Фонари на улицах В городе луна ни к чему.
А ты посмотрела бы, что она на Белом озере вытворяет. Вода стоит будто молоко! А кругом красотища!.. Вообще в заповеднике Гариб восторженно покрутил головой.
Влюбился ты в свой заповедник! Гюльсум снова взяла утюг. Пропадаешь с утра до ночи. И чем он тебя приворожил?
Не знаю даже, как объяснить. Сам не понимаю, в чем дело. С тоски пропадаю без него.
Гюльсум пожала плечами и, прикусив нижнюю губу, старательно принялась гладить.
Гюльсум и раньше бывала в этом доме. Иногда Кендиль приводила ее с собой, иногда посылала с кем-нибудь из ребятишек отнести матери гостинец. Гариба она видела мало и, когда видела, не обращала на него внимания. Гюльсум и представить себе не могла, что этот молчаливый юноша тихо и незаметно войдет в ее жизнь. И что неизбежна та минута, когда она будет стоять перед ним, опустив голову, а сердце ее будет колотиться от страха. «А может, он все знает? Но если знает, почему ж он так смотрит?.. Нет, ничего он не знает Ничегошеньки. А когда узнает? Неужели он решится опозорить меня, такой тихий, скромный, застенчивый? Если б я могла полюбить его!.. Если бы я любила его, он тоже полюбил бы меня. И все простил бы мне, все!»
Она украдкой взглянула на Гариба. Лицо у него было отсутствующее. «Ну вот! Он уж и думать забыл про меня! Заповедник больше ему ничего на свете не надо!»
Давай поглажу! Гариб встал с табуретки.
Не сумеешь.
Я? Целый год проходил у Джавада эту науку!
На! Только это тебе не кепки, сорочки. Гюльсум поставила утюг на подставку.
Гариб накрыл рукой ее руку. Девушка не отпускала утюг. Они замерли, словно окаменев.
Гариб осторожно повернул Гюльсум лицом к себе. Ее белый лоб и нежная шея покрыты были мелкими росинками пота. Кончиками пальцев он осторожно коснулся ее щеки.
Глаза у Гюльсум были закрыты. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. «Сказать или не сказать? А может, он знает? Знает или не знает?!»
Руки Гариба гладили ее плечо, шею. Приоткрытые губы девушки вздрагивали Она ждала, смежив веки, Наконец открыла глаза.
Гариб! она тронула влажную прядку, упавшую ему на лоб.
Он выпустил ее руки. Улыбнулся смущенно.
Правда, что у тебя есть кинжал?
Какой кинжал?
Ну, говорят, кинжал у тебя Кто ни подойдет к заповеднику, на всех с кинжалом бросаешься.
И ты веришь?!
Нет, но И чего ты ходишь туда?
Я работаю в заповеднике. Меня скоро в штат возьмут.
Мало другой работы? Не ходи туда, Гариб! Не надо!
Не ходить в заповедник? Гариб смотрел на нее жалобно, словно обиженный ребенок. А как же птицы? Ты не знаешь, что там творится! Ведь всех перебьют!
Гюльсум на минуту закрыла глаза: «Господи, пошли мне терпение! Сделай так, чтоб я смогла полюбить его!»
На веранде послышались голоса.
Наверное, дядя, сказала Гюльсум, поправляя волосы. За мной пришел.
Не выходи пока. Гариб направился к двери.
Малейка сидела на полу веранды, по обе стороны от нее Джавад и Кендиль. Услышав шаги Гариба, все трое повернули головы.
Ну что мне с ним делать?! плачущим голосом заговорила Малейка. Не слушает он меня. Деньги дала, чтоб туфли себе справил, а он, пожалуйста, штуку эту на шею повесил!.. Так я с ним намучилась, когда болел! Такого натерпелась! А он! Нисколечко нет сочувствия к матери. На Якуба-муаллима напал? На учителя своего!..
В заповеднике никому не разрешено охотиться! Гариб сделал строгое лицо.
Что тебе этот заповедник, будь он проклят! мать хлопнула себя по коленям.
Я там буду работать!
Будешь, будешь, Джавад скрестил руки на животе. Серхан обещал мне: не позже как через два месяца оформит тебя в штат. Только ведь работать-то надо с умом. Тем более там Серхан твой начальник, старший над заповедником, а ты и с ним схлестнулся!
Видел бы ты, что его приятели устроили! Сколько птицы извели! Таких пускать
А то он хуже тебя знает, кого пускать, кого нет? Блаженный ты, честное слово. Покойный Гасанкулу как говорил: не накормишь, не поешь. Дал человеку чорек, глядишь, он тебе два вернет.
Пусть каждый свой чорек ест!
У Джавада пропало всякое желание спорить. Он лишь молча покачал головой. Потом взглянул на жену, так и не вымолвившую ни слова.
Пойдем, Кендиль?
Чего пойдем? Чего? Ты для этого сюда приходил? Пришел, так выкладывай!
Проку-то? Ты же видела: уперся парень.
Ну, не хочешь, сама скажу. Мама!
Ох, доченька! Малейка горестно хлопнула себя ладонями по коленям. Одно остается со стыда сгореть! Якуб-муаллим! Он же благодетель мой. Как я ему в лицо взгляну?!
Ладно, мама. Гариба надо женить. Кончит дурью мучиться! Сейчас он и сам не знает, чего ему надо. Недели через три, крайний срок через месяц мы с этим делом покончим! Поняла, мама?
Не глядя на дочь, Малейка молча кивала головой.
7
Вблизи глядеть вода серая, а чуть подальше начинает менять цвет и становится синей-синей.
Гариб сидел на скамеечке посреди лодки и в бинокль оглядывал чистую, гладкую поверхность воды. Адыширин стоял за его спиной. Орудуя длинным шестом, он упирался в дно то с левой, то с правой стороны лодки. Когда он перебрасывал шест над головой Гариба, на спину ему падали холодные капли.
Заметив, что Адыширин начал дышать тяжелее, Гариб опустил бинокль.
Сменяемся?
Я не устал.
Острый нос лодки разрезал воду, и она разбегалась в стороны двумя невысокими бурунами. Гариб смотрел на струящуюся под носом воду и вспоминал, как впервые сел с Адыширином в эту лодку. Боясь воды, он сразу же потерял равновесие и неуклюже плюхнулся на скамеечку. Лодка закачалась, черпая бортами; Гариб думал перевернется. До самого берега он так и не шелохнулся; от сидения в одной позе у него затекли ноги, ныла спина Теперь не то, он может на полном ходу пересесть с места на место, набрать пригоршню воды, даже шестом работать может.
Моторку у нас прошлый год разбило Адыширин вынул из воды шест и перевел дыхание. Писали, писали в управление без толку. Обещали, конечно Только обещание что? Не сядешь, не поедешь.
Гариб снова поднес к глазам бинокль. Чертя след по воде, с островка на островок переметнулась лысуха. Он поглядел направо, налево, но, кроме бескрайней, как небо, воды и редких камышей, ничего не приметил. Казалось, птицы напуганы чем-то, трусливые стали, недоверчивые. За километр учуяв человека, они сразу хоронились в камышах. Те, которых он видел вчера во сне, не были так пугливы. И озеро было не синее, как сейчас, а белое, словно молоко
Впереди него, как веслами, загребая воду огромными крыльями, плыл большой красный гусь. Выбиваясь из сил, Гариб старался поспеть за ним, вокруг них кричали, метались, били крыльями птицы. Они торопили Гариба. Птицы хотели, чтоб Гариб догнал, обогнал красного гуся Гариб знал, что это немыслимо, человеку не дано ни летать, ни плавать, как птица, но он этого не сказал им, птицам этого не понять Потом еще какие-то птицы, не виданные в здешних местах, спустились на озеро и тоже стали подгонять, торопить Гариба. Он переворачивался то на спину, то на грудь, то на бок Он взмахивал и взмахивал руками, пока совсем не выбился из сил. Берега не было, и не за что было ухватиться: ни бревна, ни доски Гариб понял, это западня, его обманули, заманили, решили утопить. Задыхаясь, он хотел захватить побольше воздуха, и молочно-белая вода хлынула ему в глотку. Наполняясь этой водой, он медленно погружался на дно Но тут вдруг птицы нырнули, схватили его, вытащили из воды и на крыльях своих подняли высоко в небо.