Смотри, парень!.. Встретишься с Гарибом на узкой дорожке!.. Адыширин с сомнением покачал головой.
Гариб, Гариб! Разве такой девке Гариб нужен?!
Потише! Сам идет.
Плевать!..
Не зависть и злость определяли сейчас отношение Серхана к Гарибу сознание собственного превосходства. С той самой минуты, как Гюльсум безвольно сникла в его объятиях, он понял, что девушка не любит Гариба, ее не влечет к жениху.
Ну как, все нормально? спросил Адыширин, когда Гариб подошел.
Внизу в кустарнике зерно не насыпано.
Насыплем. До вечера еще далеко.
Гариб мельком взглянул на Серхана. Тот сидел, обхватив руками коленки, и странная улыбка бродила по его лицу. Почему-то Гарибу показалось, что эта улыбка имеет отношение к нему.
Он вошел в сторожку. Хотел было забросить на спину мешок с зерном, но поставил его обратно и вышел. Серхан искоса взглянул на него. И улыбнулся многозначительно. Да и не только улыбка: то, как он говорил, как смотрел на него, каким тоном бросал короткие приказания, во всем этом была снисходительная жалость, почти презрение. Гариб давно замечал, что Серхан считает его мальчишкой, слабаком, но в последние дни
Гариб снял бинокль, осторожно положил на землю.
Слушай, Серхан! Давай поборемся, а!
Слова эти вырвались у него помимо воли. Он знал, что ему никогда не свалить Серхана, никогда не осилить его, об этом и думать глупо. Но терпеть больше он не мог.
Брякни это Гариб несколько дней назад, Серхан просто расхохотался бы. А может, схватил бы наглеца и швырнул себе под ноги. Но сейчас нет, сейчас у Серхана были другие намерения: «Дружить с ним буду. Женится на своей Гюльсум, в гости стану захаживать. А там уж как-нибудь»
Гариб подошел ближе.
Слушай, парень! Серхан усмехнулся. Ты, случаем, не забыл, кто я? Серхан из Акчабеди.
Так ведь и я не из Мозамбика. Ничего, давай!
Серхан нехотя поднялся. «Почему этот чокнутый не боится меня?! На что надеется?» Растерянно поглядел на Адыширина, на Гариба Пожал плечами. «И отказаться нельзя. Ну что же, пускай на себя пеняет».
Гариб не отрываясь смотрел на Серхана. Потом, испугавшись, что тот вдруг возьмет да передумает, рывком сдернул с себя рубашку.
Адыширин критически оглядел торс Гариба и почесал подбородок.
Слушай, не дурил бы ты!.. И повернулся к Серхану. Может, хоть у тебя ума побольше?
Серхан молча одну за другой расстегивал пуговки рубашки.
Ну вот что с ним делать? Серхан поглядел на Гариба впалая грудь, худое лицо, длинные тонкие руки и чуть заметно покачал головой. Но перехватил взгляд Гариба, и ему, Серхану из Акчабеди, вдруг стало не по себе. Серхан чувствовал, что этот тощий парень сейчас жизни не пожалеет, чтобы свалить его. «Как он тогда Шаммеда-Лису!.. Если Гариб улучит момент, он убьет! Ну, убить не убьет, а подсечь может. Что тогда? Только со стыда сдохнуть. К черту! Не полезу я в его удавку!»
Нет, Гариб, не буду я с тобой бороться! Серхан махнул рукой и начал застегивать рубашку.
Ну что ты? Давай! Гариб протянул к нему руки.
Нет, брат. Незачем нам с тобой драться! Серхан снисходительно усмехнулся. И так знаю, что победишь.
Брось, не прикидывайся! Ты же в самом деле боишься!
Я и говорю, боюсь. Вон ты какой богатырь! Ладно, отстань, Гариб!
Адыширин поднял с земли рубашку, бросил ее на плечо Гарибу.
Не хочет человек с тобой драться, не приставай. А борца из тебя не выйдет. Он взял бинокль, повесил его Гарибу на шею.
Пройдись до арыка. Глянь, как там. А то, может, мы тут силой меряемся, а в заповеднике разгром идет.
Гариб полоснул его злобным взглядом, сунул рубаху под мышку и зашагал к тропинке.
Серхан не спеша вернулся на вышку. Взял бинокль, поглядел по сторонам
Слушай, Серхан, Адыширин стоял, задрав вверх голову. Мне что-то думается, ты и впрямь струхнул. А?
Серхан отнял бинокль от глаз.
Да нет, жалко стало парнишку. Свалю переживать будет. Жених как-никак
Адыширин с сомнением поглядел на него и поскреб подбородок.
За покрытым клеенкой столом сидели четверо. Гариб и Малейка молчали, будто у них был полон рот воды. Лишь Кендиль изредка поддакивала Джаваду, толковавшему о завтрашней свадьбе.
Джавад говорил, говорил, говорил и вдруг заметил, что говорит он один и оживлен только он один. Все остальные, похоже, не испытывают радости. Гариб молчит, ну, он жених, завтра свадьба, ему и не положено говорить. Опустил голову, сидит, слушает пусть. Но Малейка!.. И Кендиль вякает не поймешь что.
Чего отмалчиваешься, Малейка? не выдержал наконец Джавад.
Женщина пожала плечами и, глядя на дочь, словно это она задала вопрос, промолвила:
А что мне сказать?
Как это «что сказать»?! Джавад обиженно поджал губы. К тебе завтра вся деревня явится. Принять надо людей! Свадьба ведь! Понимаешь свадьба! Все должно быть в лучшем виде. Если что надо скажи.
Малейка хлопнула его по колену:
Спасибо, Джавад! Да будет аллах тобой доволен!
Будет аллах доволен, не будет его дело. Мне главное, чтоб ты была довольна!
Да как же мне недовольной быть? Семь овец пригнал во двор. Два мешка рису. Водки столько ящиков нагородили! И все твои расходы. Что ж, у меня совести нет недовольной быть?
А ты все-таки подумай, Малейка. Может, что забыли. Может, чего маловато? Не дай бог, осрамимся!
Да хватит! успокоила Малейка. Не из голодной деревни явятся.
Нет, Малейка, не скажи. Джавад покрутил маленькой головой. Покойного Гасанкулу помнишь? Он как говорил: на свадьбу идешь пять животов берешь. Четыре набьешь пятый достаешь: может, еще что дадут?.. Люди на свадьбу повеселиться идут, попить, поесть от пуза.
Все равно хватит. Хоть весь район собери накормим. Малейка глянула на дочь, глубоко вздохнула, но сжала губы и выпустила воздух через нос. Дай бог им счастья! сказала она.
Джавад взял из стоявшей на столе хрустальной солонки щепоть соли, бросил на пол.
Солью клянусь, Малейка, будто собственных детей женю. Гариб Сама знаешь, Гюльсум мне как старшая дочка. Он посмотрел на освещенное окно девушки.
Гариб тоже поднял глаза на окно. Он все время украдкой поглядывал туда, но сейчас, когда Джавад заговорил со слезой в голосе, он вдруг почувствовал, что к его глазам подступают слезы, и, уже не таясь, без стеснения, посмотрел на яркое окошко. Недавно она выходила из комнаты, но, кажется, кроме него никто не заметил ее появления. Иначе Джавад не стал бы так громко говорить о свадьбе при девушке это не положено. А она словно нарочно вышла послушать. Стоит у открытой двери, кусает губы и так глядит на Джавада, будто ей позарез нужно что-то сказать ему. Так нужно, что сейчас она не выдержит, закричит
Когда девушка, осторожно притворив дверь, ушла наконец к себе, Гариб точно знал, что она сейчас плачет.
На душе у Гариба было тревожно. Почему она плачет? Может, обидели? А может, это от радости? Но тогда почему она ни разу не взглянула на него, будто его и нет? Стесняется? Но завтра она станет его женой, им вместе жить чего уж теперь стесняться? Какая-то она стала другая, не та девушка, что сидела у его кровати, болтала про индийские фильмы и вытирала ему лицо душистым платочком. «Может, она не любит меня? Идет против воли? Но зачем?» ему показалось, он вслух произнес свой вопрос, Гариб вздрогнул, повел взглядом по сторонам и услышал, как Джавад сказал Малейке:
И с музыкантами я сам расплачусь.
Малейка согласно кивнула и снова взглянула на дочь, но та, словно боясь встретиться с ней взглядом, откинув назад голову, глядела на лампу, сиявшую под потолком.
Гариб видел, что мать подавлена и сестра не в своей тарелке, что женщины прячут глаза, но все мысли его были заняты Гюльсум. Раньше он как-то не замечал ее, не думал о ней. Когда девушка попадалась ему на глаза, он испытывал удовлетворение, даже гордость красивая у него невеста! и тотчас забывал про нее. А сейчас!.. Если б позволяли приличия, он просто пошел бы к ней: «Что случилось, Гюльсум? Почему ты такая грустная?»
Ладно, отложим на завтра. Завтра ночью она будет ждать его в комнате невесты. И он войдет туда как муж, как хозяин, станет перед ней и задаст наконец свой вопрос: «Почему ты вчера была такая грустная?» Да, именно эти слова будут его первыми словами, когда он войдет в нарядную комнату молодой. И она положит голову ему на грудь, улыбнется стыдливо и счастливо и станет шептать ему несмелые, ласковые слова, и всю его тревогу смоет, унесет, как весенним теплым дождем.
Пойдем, сынок, завтра чуть свет
Малейка не договорила, вздохнула тайком и, опершись руками о колени, поднялась со стула. Взглянула на дочь и следом за ней направилась в полутемный угол веранды. Гариб почувствовал, что неспроста это. Ничего, пусть пошепчутся! Он снисходительно улыбнулся.
До самого дома и мать, и Гариб молчали.
Вошли во двор, Гариб взглянул на сверкающие в темноте глаза овец, привязанных под шелковицей, спросил:
Может, покормить их?
Не стоит, завтра с утра прирежут.
Малейка не пошла в комнату, села на веранде, у столба, подняла голову и стала глядеть на луну. Говорила спать надо, а сама, похоже, и не собирается ложиться. Прошло минут пять, десять, мать по-прежнему не отрывала глаз от луны. Что она там нашла интересного?
Гариб сел рядом и, словно боясь помешать мыслям матери, тихонько окликнул ее.
Мама!
Малейка опустила голову.
Ты чего какая-то не такая?
Ах, сынок, лучше б мне умереть!..
Ты что, мама? С чего ты?
Я тебе объяснить должна Все так же пряча глаза, Малейка с трудом выдавливала из себя слова: Не знаю, как тебе сказать И не сказать нельзя Завтра невестку в дом приведем А она Ой, ну как я скажу!..
Говори, мама. Говори!
Гюльсум Она Когда в Баку была Негодяй один сбил ее с пути. Вот дело-то какое, сынок. Малейка всхлипнула. Я потому сказала, чтоб ты завтра, чего доброго, скандал не учинил
Наступила тишина, и в этой тишине Гариб слышал лишь, как гудит у него в ушах. Гуд этот все нарастал, становился гуще Гариб не понимал, что еще говорила мать. Он словно стоял над глубоким колодцем, а Малейка твердила что-то там, в глубине, и до его слуха долетали лишь отдельные слова: «Честь Джавада семеро детей Кендиль сестры дочка жалко»
Гариб зажал уши, хотел закричать, но кричать не было сил. Странное дело: сквозь непрерывное гудение в ушах доносилось блеяние овец. И самое удивительное мысли его были заняты совсем не тем, что сказала мать. «Интересно, думал Гариб, понимают овцы, что их завтра прирежут?.. А вообще есть у овец ум? Овечий ум!..»
9
Казалось, люди истосковались по веселью, зашли в тойхану и не выходят. Сидеть было уже негде, то и дело подходившие гости, тесня других, кое-как усаживались за столы, но многие стояли. Был такой шум и гомон, словно все, кто жил в районе, собрались тут и говорили все разом. Музыканты играли без роздыху, одна пляска сменяла другую.
Во дворе за шелковицей разложены были очаги, над ними висели огромные казаны, и в казанах варились туши вчерашних баранов.
Проворные парни то и дело шныряли с подносами, таская в тойхану угощение. На деревьях развешены были лампочки, было светло как днем, но Гариб сумел отыскать себе темный угол.
Он стоял под айвой, свесившей ветви над оградой, и из своего убежища смотрел на тойхану, на гостей, кишевших во дворе и на веранде, а больше всего на окно, задернутое оранжевой занавеской. Только что в эту комнату с оранжевой занавеской на окне под громкую веселую музыку провели Гюльсум.
Гариб с ног до головы был во всем новом. Джавад купил ему черный костюм, белую сорочку, остроносые туфли. Только трусы да майка остались на нем свои. В чужой одежде он и сам себе казался чужим, он словно и к свадьбе-то не имел особого отношения так, один из гостей Как всякий гость, он будет есть, пить, танцевать, а когда устанет и захочет спать, уйдет. Вот только куда? Под шелковицей мелькнул Джавад, вид его напомнил Гарибу, что он не гость, что это его свадьба и там, за оранжевой занавеской, его ждет невеста. Как она встретит его? Какое у нее будет лицо? Почему она ему не сказала? Почему?.. Гариб думал об этом всю ночь и весь день Гарибу было холодновато, знобило. Одно утешало: здесь, в районе, не принято, чтоб невеста и жених вместе сидели с гостями. Увидели б, как у него зубы щелкают, невесть что подумали бы
Как нарочно, перед глазами все время мелькал Джавад. В тойхану он не заходил сегодня он за отца невесты, и по обряду ему не положено показываться в жениховом доме. Но Джавад так активно во все вмешивался, что уже не понять было, чей он сейчас отец: жениха или невесты. Он рыскал по двору, совал нос в котлы, давал указания поварам и разносящим еду парням. Из своего уголка Гариб видел, что зять обеспокоен, все головой крутит, и чувствовал, что Джавад ищет его.
Ха, вот он где! Джавад вынырнул откуда-то сбоку. Ты чего ж это прячешься? Небось с голоду помираешь? Пойдем, пойдем!..
Джавад потащил Гариба на веранду.
Слушай, Кендиль! Джавад остановил жену, которая с той самой минуты, как привезли невесту, беспрерывно сновала по дому. Парень-то с утра не жравши. Дай ему что-нибудь! Джавад подтолкнул к ней Гариба.
Да я ему все отдать рада Кендиль умиленно посмотрела на брата. Нельзя его кормить. Не положено. Разойдутся гости, сядут жених с невестой друг против дружки и будут есть из одной тарелочки
Ну, а мне? жалобно протянул Джавад. Я чего ради с голоду помираю?
Не помрешь! И Кендиль метнулась куда-то в дом.
Правду говорил покойник Гасанкулу: сытый голодного не разумеет. Джавад обиженно вздохнул. Он и понятия не имел, сыта или не сыта Кендиль, удалось ли ей присесть хоть на минутку. Голодный, а потому злой, он был уверен, что все успели набить животы, только про него забыли. А забывать про Джавада не стоит: все заботы, все тяжести на его плечах, а когда тащишь такую ношу, ноги не должны подкашиваться от голода.
Есть Джаваду очень хотелось, и было обидно, что про него забыли, но больше всего беспокоило его сейчас не это. Гариб не давал ему покоя.
Джавад внимательно оглядел шурина. Черный костюм, белоснежная сорочка тут полный порядок; купленные вещи сидели на нем словно сшитые на заказ, но вот лицо Лицо Джаваду не нравилось. Бледное и какое-то пустое, точь-в-точь как тогда, когда он, застонав, уронил голову на швейную машинку. Джавад положил ему руку на плечо, хотел потрясти, сказать: такой день, Гариб, держись, будь мужчиной, но почувствовал, что тот просто не видит его. Уставившись на овечьи шкуры, брошенные под шелковицей, Гариб думал о чем-то своем.
А Якуба-то не-ет со значением протянул Джавад, пытаясь вывести парня из задумчивости. Сам ему приглашение вручил. Обижен он на тебя Выбери время, сходи, успокой старика
Гариб повернул голову, взглянул на Джавада, даже кивнул, но взгляд у него был все такой же, и Джавад не понял, слышал его Гариб или нет. Джавад хотел еще что-то сказать шурину, но Залыш-Пендир и Шаммед шли прямо на них, и Джавад, соблюдая приличие, мигом нырнул под навес, где складывали грязную посуду.
Залыш-Пендир поддерживал Шаммеда под руку. Брюки и безрукавка были на Шаммеде новые, лицо чисто выбрито, голубоватые глазки поблескивали. Залыш-Пендир был в форме, лицо у него тоже было выбрито чисто, но блеска в глазах не было. Они были узенькие, как щелочки.
Оба подошли и остановились перед Гарибом. Залыш-Пендир так крепко держал Шаммеда-Лису, словно боялся, что если отпустит руку, то сразу рухнет.
Вот он, Шаммед сказал Залыш и слегка тряханул Лису. Лисьего в нем полно, но и человечье найдется Залыш с таким трудом проворачивал во рту слева, что казалось, у него распух язык. Он ничего парень я тебе точно говорю, ничего Мы с ним сидели сейчас Я ему говорю ешь, пей вволю А он мне, дескать, душа не принимает Потому что с Гарибом в ссоре Большое дело, говорю Пойдем, помирю вас Мири, говорится тебе за это угощение выставлю. Видал? Лисицыно угощенье! Я не прочь отведать Помирись, а? Такой день! Никак нельзя сердиться! Залыш подтолкнул Шаммеда к Гарибу: Давай мирись!
Шаммед-Лиса крепко стиснул Гарибу руку, потом обхватил за шею.
Ну, поздравляю! Он поцеловал Гариба сперва в одну, потом в другую щеку. От всего сердца!
Вот и все! удовлетворенно заявил Залыш. Угощение за тобой! Он воздел руки вверх. Дай нам боже, чтоб пир не прекращался, есть будем, пить будем!..
Взявшись под руки, они, чуть покачиваясь, направились к тойхане. Гариб смотрел им вслед с таким напряжением, словно пытался вспомнить, кто же это такие Но вспомнил почему-то мать и стал оглядываться вокруг, отыскивая ее.