Ничего, произнесла она тихо, чтоб только он один и слышал.
Ты счастлива, конечно?.. а муж все там?..
Не-ет нечаянно на обе фразы Рина ответила одним словом, смешалась и потемнела. Я переезжаю на днях к отцу
Развелись?
Н-нет но долго рассказывать.
Какая-то тревожная безнадежность слышалась в голосе, придавленном, подобном вздоху, так говорят разочарованные или жестоко обманутые люди, когда ничто уже непоправимо.
А все-таки? допытывался Дынников, не поняв, откуда на нее обрушилось несчастье.
Не стоит, поморщилась она, сделав немощное движение пальцами.
Точно с другого берега, она посмотрела на него далеким, чужим и в то же время завистливым взглядом и виновато опустила голову, когда он попробовал заглянуть в лицо Она стыдилась!.. А прежний студент, носивший и зимой и летом бессменно красноармейскую, защитного цвета, рубаху и бумажные узенькие брюки, студент, которым пренебрегла она, теперь стоял перед ней в коверкотовой тройке и шляпе, с туго набитым портфелем, в свежей сорочке, будто нарочно, в отместку ей за все, нарядил его случай Он торопился в Совнархоз на заседание, куда вызвали его с докладом, и поглядывал в ту сторону, где очередь поджидала такси.
В последнюю минуту, когда подходил ее трамвай, Дынников, осененный догадкой, спросил Рину о муже:
Он сидит?
Да, шевельнулись чуть-чуть ее подкрашенные губы. А вы где?
А я строю, сказал он так, чтобы обоим и ей, и мужу ответить разом.
С чувством, близким к полному удовлетворению, он, чтобы не подавать руки, сделал полувоенный жест:
Ну, пожелаю
На этом, недоговоренном до конца, пожелании он оборвал случайное свидание, чтоб никогда больше не думать о ней
Мутным облачком пронеслось теперь это воспоминание, однако ничем не отемнив мыслей, не оставив никакого следа.
«А лошади все еще нет», молвил он про себя и тут же подумал о Подшибихине С каждым днем все безнадежнее становится его незадачливый секретарь.
Борис Сергеевич, крикнул ему один из плотников, проходя мимо. Тут лошадь за углом стоит для вас, будто бы. Какой-то подежурил малость и убежал возьми, если надо.
За углом бродил привязанный к колу буланый меринок, покрытый мешком, и, отставив переднюю ногу, мирно щипал траву, насколько позволял короткий повод. Инженер прошел мимо: лошадь была не его, а чужая, но и поблизости не оказалось своей, хотя он, в чаянии найти ее, обошел оба соседних барака.
Оставалось только дивиться распорядительности Макара Подшибихина и заведующего конным обозом.
Меринка пришлось захватить с собой.
Еще издали узнал начальника с лошадью обозник и побежал навстречу. Борис Сергеевич уже готов был разнести этого долговязого парня, чтобы надольше запомнил, но первым заговорил тот.
Его объяснения, хотя и были многословны, зато, очевидно, искренни: сам, болея за рабочее время, за лошадей, он упорно добивается порядка чтобы инженеры и десятники давали заявки накануне, но все старания летят впустую.
Например, секретарь ваш и зав. обозом, возмущаясь, рассказал о Подшибихине. Лошади давно на работе, а он записку шлет с чужим парнишкой а я его и знать не знаю.
Куда такое дело годится!
Я же заказывал с вечера, недоуменно сказал Дынников.
Ну, вот а Подшибихин проспал, значит да еще кричит на меня а эту, он указал на меринка, я десятнику Мокроусову дал Наверно, Подшибихин отнял у него и вам привел
Инженер умолчал, что лошадь попала к нему совершенно случайно, а то бы так и стояла на привязи за бараком, а вечером пришлось бы искать ее всюду.
Вы, Борис Сергеевич, подействуйте на него, просил зав. Какая ж это работа, если и вас и меня обманывает?
«Погоню к черту!» решил Дынников, совсем не подозревая, как после того поведет себя секретарь.
Эти стандартные бараки-общежития, крытые тесом в одну доску под толь, одноэтажные, похожие на букву «Т», были рассчитаны каждый на полторы сотни жильцов. Одинаковые комнаты, отгороженные переборками, тянулись по обеим сторонам длинных сквозных коридоров. Дешевые, легкие, но не приспособленные для семьи, они только на горячую пору могли служить убежищем от непогоды. Их рождала жестокая, все возрастающая нужда в жилье.
Место, где строился барачный поселок, носило название «Медвежий лог». Тут тянулась к лесу кривая ложбинка с покатыми зелеными берегами, разветвленная на два рукава. Весной, в бурное водополье, текла по ней речка, потому и не занимал этой ложбинки барачный поселок.
Несколько строений уже вторглись в глухую зеленую теснину, куда уходил Медвежий лог, а лес отодвинулся и с каждым днем отступал все дальше но и терпя постоянные поражения, оставался таким же молодым, плотным, совсем не страшась занесенного над его головой топора. Умытый июньскими дождями, он свежо посматривал на первые становища пришедших сюда людей
«Стоит иногда поучиться у природы ее возвышенному спокойствию!» почему-то подумал инженер, унимая в себе раздражение: уж очень много всякой вредной суматохи и недостатков замечал он на площадке и никак не мог выправить.
За стеной недостроенного барака раздались женские беспечные голоса. Он заглянул в окно рамы были еще не вставлены и увидел внутри барака девушек. Они полдничали, рассевшись кто на чем, некоторые сидели прямо на половицах, усыпанных белыми стружками. Приятно пахло теплой сосновой смолой.
Смех и голоса прекратились, когда его заметили. По сколоченным доскам, положенным на подоконник, он влезал в барак, согнувшись, чтобы не задеть головой, и жидкие сходни гнулись и скрипели под ним.
Переборки и печи не были еще поставлены, и поэтому здание напоминало огромный сарай, куда не добиралось солнце, и веяли тут легкие сквознячки. Плотники ушли обедать, но, по-видимому, и бригада Варвары Казанцевой здесь не вся. Самого бригадира тоже не оказалось.
Девушка, только что убежавшая от него, сидела почему-то тут же, вместе с работницами; перед ней на полу лежал хлеб на разостланной газете, а рядом сидела другая полная, чернявая, с открытыми густыми волосами, с бойким, чуть свирепым взглядом, с сильными, неженскими руками, это была Настя Горохова.
Она положила в подол весь свой обед хлеб, воблу и связку кренделей, а напротив нее, на груде стружек и щепы, сидела третья, моложе остальных, поменьше ростом, с розовыми щеками, Митрофанова Галя, на ней была зеленая юбка, какие носили комсомолки, и из черного сатина кофта.
Прочие как-то не остановили на себе внимания инженера: все они будто на одно лицо, одетые на общий крестьянский лад в лаптях, в темных широких ситцевых юбках, в линялых кофтах.
С нормой как? спросил он, обращаясь ко всем.
Белого хлеба мало дают, выпалила Настя. Пробавляемся вот кренделями, а они в цене.
Комсомолка отвернулась, чтобы не прыснуть со смеху, а беглянка увела глаза в сторону.
Я не об этой норме, уставился на нее начальник. Я спрашиваю вас о работе. Где бригадир?
Все молчали, а он ждал, переводя взгляд с одной на другую, но дольше всего остановил взгляд на Олейниковой.
Тетя Варя в контору ушла, сказала опять Настя. На гавань нас переводят пошла выяснять, чего там бумажные путаники надумали гоняют с места на место, а для чего? и сами не знают. И в упор посмотрела на пришедшего: А что? Или чего заметил?
Да. Рамы не так кладете. Надо класть, чтобы не портились. И дорогу тесом завалили а ездить где?.. по воздуху?
Рамы еще до нас клали, а насчет теса правильно. Наша вина. Тетя Варя придет скажем Как хочет сама, она хозяин.
Я хозяин-то, воспротивился Дынников, сдерживая улыбку. Ему и самому понравилось такое привычное звучанье хвастливого слова.
Указчиков разных тут много, сердито кивнула ему Настя. А тетя Варя у нас одна, ее и слушаемся, говорила она, готовая ввязаться в спор с этим новоявленным хозяином, который был, похоже, недоволен никем и ничем, есть такие на вольном свете!.. Но тот уже молчал.
Разломив в ладонях крендель, Настя начала есть, разглядывая высокие сапожищи инженера; другие же стеснялись при чужом человеке есть и продолжали сидеть в тех позах, как застал он.
Вдруг догадавшись, что перед ними большой начальник, Настя поглядела исподлобья и с ребяческим любопытством спросила:
Ты самый, главный, что ли?.. Ну?! растерявшись совсем, всплеснула она руками: Батюшки!.. а я-то болтаю.
Инженер улыбнулся ее искреннему неподдельному удивлению, а Митрофанова Галя опять толкнула ее в бок, мол, договоришься до чего-нибудь! Но и это не уняло.
А нас, дур эдаких, будете учить? засмеялась Настя.
Будем, всех будем учить. С двадцатого числа курсы. Вы неграмотные?
Не-ет, не все Маруся вот девятилетку кончила, Галка тоже ученая, газету может, а мы, она указала на остальных, в грамоте не толковы.
К бараку подходили плотники крупный, разноперый народ. Не ладилось у них дело с десятниками все подбивали артель расценки поднять повыше, а Дынников заупрямился, и те сбежали, покинув плотников на молодого неопытного парня. Потому и получилось: оконные колоды поставлены без кошмы и прибиты гвоздями, прокладка прогонов на стенах положена в две доски, фальцовка явно плохая.
Поджидая их, Борис Сергеевич ходил по этому деревянному простору, иногда отшвыривая ногой обрезки досок.
Как устроились? спросил он между прочим.
Все вместе, в балаганах живем, живо ответила все та же Настя. Как цыгане бродячие.
А мне в палатках очень нравится, заметила Мария чистым голосом, какие бывают у девушек, которые умеют петь.
Вы где работаете? в конторе? обратился он к ней.
Нет, в редакции постройковой газеты Но собираюсь уходить.
Почему?
Днем сижу почти без дела, а вечером завалят работой. А мне хочется вечером быть свободной, чтобы учиться. Если Гайтсман не пустит все равно уйду.
Дынников спросил, где работала прежде, и, узнав, что она была учительницей и знакома с канцелярской работой, предложил перейти к нему в главную контору. Он, видимо, торопился, а Олейникова раздумывала, не зная, принимать ли это нежданное предложение.
Соглашайся, чего тут, подсказала Настя. Ей богу, сумеешь.
В самом деле, пожалуй, не следовало упускать этой прекрасной возможности, какую ищут и не находят другие.
Хорошо а когда приходить?
Завтра утром, ответил Дынников.
ГЛАВА VIОтцы и дети
Варвара Казанцева часто уходила на ночь в город, опасаясь за беспризорную свою квартиру, и едва успевала утром к началу работ. Так сама собой ослабла ее опека в бригаде, на новом месте заводились новые порядки.
Тем временем грузчицы так продолжали здесь звать их быстро обжились в палатках, и чем дальше, тем оживленнее становилось тут. В сумерки заявлялись парни из Ключихи и жившие в палатках по соседству.
Сережка Бисеров оказался большим шутником и дружил с Настей, а Володька Сенцов лихой гармонист мог без устали играть всю ночь, лишь бы не уходили девки. А те и сами не умели коротать время в одиночестве. Почти каждый вечер собирались в Настину палатку, где было всего веселее.
Жили беззаботно, легко, никому не приходилось думать о хлебе, о жилье, а мелким невзгодам не придавали значения: молодость брала свое!.. Простота жизни, совместный на площадке труд и шумные по вечерам гулянки захватили девушек; только Катя Кожевникова оставалась такой же замкнутой, нелюдимой
Варвара пыталась усовестить Радаева, когда бывала в городе, но не смогла ничего добиться.
Как-то среди дня Варвара Казанцева пришла к Кате и застала ее лежащей на койке в белой нестиранной кофте с разорванным плечом и с непричесанными волосами.
О чем думаешь, голубынька? участливо спросила Варвара, присаживаясь к ней.
А так, о чем придется. И Катя обиженно поджала губы. Все бросят так призадумаешься.
Полно а ты зачем печаль на себя напускаешь!.. Живи, как люди Уж очень ты опустилась что-то
Тебе хорошо давать советы, отвернулась Катя. А случись с тобой самой
Казанцева перебила ее:
А ты не злись. Этим судьбы не поправишь. Не знаючи жизни, видишь только свою печаль, а умом раскинуть да вокруг поглядеть способности нету. Стоишь на мосту, а ищешь броду. А ведь теперь жизнь-то совсем по-другому идет!.. Бывало, гляди того, засосет бытейская гниль, а помощи никакой ниоткуда: прав не давали, заботой да обхожденьем не баловали. Чуть баба посмазливее так заманят, так улестят, а после на улицу выбросят А на честную работу вступишь себя не прокормишь. Учиться надумаешь дорога камнями заложена, не перелезешь Ты слушай, девонька, слушай.
Говори, я слушаю, сказала Катя неохотно.
Я вот тоже, в твою пору, в город одна пришла и много грязи под ногами видела, горькую полынь пила ну только не сдалась, а даже напротив силу в себе возымела. Потом замуж вышла за грузчика, был ничего парень, а потом пить начал Оба мы работали тогда на Любимовских пристанях, только жизнь-то была нелюбимая, горько улыбнулась Варвара. А тут дети пошли. Я зову его обратно в деревню, а он не хочет. Тайком от меня избу в Ключихе продал, а деньги по ветру пустил Так, в пьяном виде, и ушел на тот свет.
Трое детей после него осталось. Дети с голоду пальцы до крови изглодали, а я гляжу, плачу и на кусок им не могу заработать. Да еще хворь привязалась Пошла грузить, а ноги не держат и перед глазами белые мухи летают от слабости. На пристани жара, шум, грохот понесла ящик с папиросами и на сходнях упала очнулась лежу на берегу за лабазом и подле меня никого нет. И такой страх обуял, хотела в реку сунуться, да ребятишек вспомнила: ведь меня они с хлебом ждут?..
Пошла было домой, да силы не хватило, добралась только до ночлежки, там грузчицы жили. Думаю, у них отлежусь и домой пойду. Одна знакомая приветила меня, на свою нару пустила. Вечером она ушла на пристань, а ребенка своего мне покинула:
«Понянчись, говорит, а то оставить не с кем».
Ночью вернулась она и за мои труды дала полкаравая хлеба.
Я расспросила: как жить она изловчается?
«А так, говорит, и живу сама видишь. Нынче ты с моим дитем посидела, а завтра еще кого-нибудь попрошу, а вчера никого не нашла, так ребенка одного оставила куда денешься? жить как-нибудь надо».
Сама она молоденькая, красивая только бы и жить такой, да счастья на ее долю не хватило.
«От кого ребенок-то?» спрашиваю.
«От лабазника, отвечает. Без этого на работу не брал. Теперь вот и маюсь».
Наговорились мы с ней досыта, поплакали, и ушла я домой. Отрезала ребятишкам хлеба, а они глазенки-то вытаращили, и едят, и едят таково жадно, даже испугалась я: уж не объелись бы!.. Маленького хотела грудью кормить, а молока-то нет.
Из троих детей выходила только одну Оксю, да и та в голодный год умерла от тифа Ох, Катюшка, Катюшка! По гроб не забуду, во сне не засплю уж так жалко ее, страх!.. Она ведь была бы тебе ровесница!..
Варвара крепилась, чтобы не заплакать.
Да-а, таково-то вольготно было у жизни в лапах! А вам теперь что? Вольная воля, свободный труд. Тебе вот декрету дадут четыре месяца, пособие получать будешь и в бараке угол дадут, я про тебя уже говорила где надо Видишь, помощь со всех сторон. Подумай-ка: какие твои годы! На самой зорьке в жизнь идешь. Бери свое равноправие в руки и пользуйся им по-хорошему. Теперь человеку по работе цена. Понятно ли это? спрашивала Варвара и, к досаде своей, понимала, что не доходят до Катьки такие речи.
Ничего, обойдется а Петьку забывать надо: не он один свет в окошке. Молод месяц не на всю ночь светит.
И, собираясь уходить, сказала, что напрасно Катя не ходит на работу.
Кожевникова замолчала и, провожая ее долгим взглядом, подумала:
«Будто не понимаю, почто явилась: притворяется. Не пожалеть человека пришла, а лишний хомут надеть хочет. Тятя недаром про то говорил»
Или уговоры Казанцевой подействовали на нее, или сама одумалась, но Кожевникова стала ходить на работу. Однако через три дня отказалась опять, жалуясь на свое нездоровье, хотя ни разу не обратилась к врачам и целыми днями лежала в палатке.
Как-то вечером она ушла куда-то, не сказав, к кому и зачем К ее странностям давно привыкли и на капризы не обращали больше внимания.
Встреча с тем человеком, о котором недавно прослышала Кожевникова и которого всячески старалась избегать на людях, делая вид, что он для нее совершенно чужой и незнакомый, произошла в тот вечер в условленном месте. Нужно было ей о многом переговорить с ним, но тут пробежал мимо них Макар Подшибихин, и пришлось разойтись, чтобы не навлекать опасных подозрений. И только успели в тот раз уговориться о дальнейшей встрече, да еще он денег передал ей.