Нынче после полден она поджидала его опять, часто выглядывая из палатки, и когда он прошел в лес, повременила еще немного.
Мокроусов Мартын забрался в густую частель березника, где невозможно найти места, чтобы присесть, и, никому не видимый с тропы, манил ее пальцем Он был удручен ее положением.
Ну вот что, начал он, уставясь в ее глаза. Не таись, говори, правду. На сносях ходишь? Я вижу все одна ты. Стало быть, не замужем, а так вдова при живом муже Кто он?
Тихо всхлипывая, Катя рассказала о Петьке, который остался в городе.
Я так и знал, тяжело просопел Мартын. Слова-то отцовы не пошли впрок. А ведь я для тебя, что мог, все сделал: и документ достал и фамилию другую проставил. Думал, умнее будешь, а ты Эх, Катька, Катька! Узнает про это мать, непременно сюда приедет, наплачется, шуму наделает, тогда и вовсе беда: узнают.
Тятя, ведь я никому про тебя ни слова и ей не пишу. Всем говорю, что неграмотная. Чего боишься?
Не боюсь, а тебя жалею.
Но в это Катька не особенно верила, потому что памятнее всего ей были давнишние побои да еще то, как спешно и холодно провожал ее отец из дома прошлой зимой. С тех самых пор не написал он ни единого письмеца, словно она и не дочь ему.
Почему тебя на работе не видно? спросил он. Других вижу, а тебя нет.
Я и так обхожусь, наобум сказала она, не зная, что ответить на это.
Он помрачнел, и бессильный вздох вырвался из груди:
Плохо дело, если так. Дома ни к какой работе не приспособилась, все лежала, и здесь так же Да ведь, глупая твоя башка, на что ты жить-то будешь, ежели без дела сидишь? Работать надо! Привыкай. Лень она не кормит, а в тюрьму ведет Смотри у меня! Нашему брату теперь глядеть надо в оба. Хитренько жить приходится и прилежность к делу иметь. Неужто в разум этого не возьмешь!.. Уж пора бы, не маленькая. Сама скоро матерью будешь. Катька опять заплакала. Не реви. Глаза-то у тебя сызмальства на мокром месте. Срок-то когда тебе?..
Еще не скоро.
На всякий случай еще денег тебе принес, поберегай, не транжирь зря-то, пригодятся. К себе я тебя не возьму: негде, и от людей опасно все раскопать могут Ты одна-то легче укроешься. Ты баба, да еще с ребенком, с тебя взыск небольшой. Нынче такие законы: бабам-то всякие льготы дают. Трудись только, не бросят. И я не покину
Ей надоели эти советы: приходила Варвара и тоже приневоливала к работе, и Настя Горохова, а теперь и отец за то же. Словно все сговорились. Маруське вон хорошо: на легкую работу поставили.
Мало ли что, прервал он со злостью. Она, может, с образованьем, а ты и писать-то как следует не обучилась, а ведь могла бы!.. Я не осуждаю, а советую, как тебе лучше, а ты бестолковая, в голове-то у тебя солома. Вот и выходит все вкривь да боком. Ну что же, как-нибудь проживешь. Вот что: хочу с тобой посоветоваться. Не знал я допрежь, что и ты тут будешь. Стройка большая, нам не тесно с тобой, а только как бы чего не случилось
Что, и отсюда гонишь? сердито взглянула Катька, не совсем поняв отца. Ну что и уйду.
Он всяко пробовал втолковать ей, что собирается уйти сам, что ее отнюдь не гонит, но она уже не слушала. Такой была она дома, такой, видно, и останется впредь. А может, и в самом деле, уйти ей на другую стройку, или опять на старое место, подумал втайне Мартын, потому что не хотел искать для себя лучшей должности.
А куда идти-то надумала?
Но допытывался он напрасно. Ничего определенного она не сказала ему: или сама не знала, как поступить с собой, или решила что-то, да не хотела сказать, чтоб избавить себя от ненужных ей наставлений и упреков.
ГЛАВА VIIУ тихого болота
В том месте, где Медвежий лог разветвлялся на две ложбинки, стояла у леса живописная улочка брезентовых палаток. Серые полотнища шевелились от ветра, то надуваясь парусами, то западая опять внутрь.
Направляясь из гавани на бетонный завод, Дынников шел тропой к этому полотняному городку, который разрастется вскоре, чтобы исчезнуть с наступлением первых осенних заморозков.
Кажется, позавчера Борис Сергеевич слышал доносившиеся отсюда песни, девичьи и мужские голоса и шум беззаботного веселья. А теперь тихо и безлюдно тут. Из одной палатки выбежала пестрая лопоухая собачонка и, блудливо оглядываясь по сторонам, пустилась вдоль ложбины.
Дынников заглянул в крайнюю палатку, она оказалась совершенно пустой ни кроватей, ни стола, ни табуреток. Коврик примятой травы занимал всю площадь в ней: палатку только что поставили и не позже как завтра заселят.
Во второй жили; у входа чернело круглое пятно от костра, торчали вбитые обгорелые колышки с развилками на концах, тесно стояли в ней деревянные кровати, покрытые одеялами, сшитыми из разноцветных лоскутьев; в углах сундучки, корзины, вещевые мешки, под подушки засунута одежонка, а на одной из постелей лежал краном вверх давно нечищенный самовар. На постройку завода пришла сюда деревня, и в связи с этим усугублялись и без того великие трудности руководства людьми.
«Ничего, осилим», сказал себе Дынников, радуясь тому, что народ прибывает на площадку.
Сидевшая на постели молодая женщина, увидев его, тут же поднялась и стала у входа низенькая, нескладная, с круглым животом, впалыми глазами и веснушками на лице. Это была Кожевникова Катя.
А вы уже не работаете? обратился к ней инженер.
Да я по дому убираюсь обед нашим готовлю.
В палатку он не вошел, но и отсюда различил одну, опрятней других, постель, а на столике газеты, книжки, и спросил:
А это кто читает?
Маруська Олейникова В конторе работает, а живет с нами. Она девчонок грамоте обучает и сама на курсы ходит.
А вы учитесь?
Нет. Я ведь плохо понимаю, ответила Кожевникова.
Осмотрев все палатки, Борис Сергеевич обнаружил древнего старичка, полуглухого и одноглазого. Это был тот самый старик, которого видел он, когда провожал Брайсона. В уголке приметил бутылку водки, запасенную, не иначе, к предстоящей гульбе. Она была никак не припрятана, значит, обладателям ее мнилось, что прийти сюда никому из начальства долго не взбредет в голову, или не боялись вовсе.
Старик отвечал торопливо и все придерживал сухой ладошкой ухо, чтобы не пропустить какое-либо слово, и часто переспрашивал:
Я?.. мое дело малое: добро стеречь да чайник скипятить Чего?.. водка это, водка. Она сама по себе не знай, для чего Может, свадьба какая, аль так, весельства ради Как же!.. к нашим ребятам с «Капказа» ходят, товарищи навещают Как же! На девок урожай ноне, самый клев, вот и ярятся До того пляшем, до того бушуем, ни одна держава за нами не угонится!..
Это ошеломило Дынникова.
И ты заодно с ними? невесело пошутил он.
Я?.. как же Я нет. Я и смолоду-то водку не пил и без нее в груде болит. И он поцарапал грязную сухую грудь. Мое дело малое стеречь да кипятить Ежели поднесут, ну, выпью глоток, чтобы людей не гневить. А то и так сижу, караулю Кому чего подать подаю И опять гляжу, как они того веселятся
Давно здесь живешь?
Давно никак недели две Кто?.. а свояк меня прихватил свояк тут у меня Володька Сенцов. На новом поселке американам дорогу строил, а теперь на канавы поставили Он и выписал меня на должность эту Детей? Был сынок, да на германской убили А окромя сына нет у меня никого, один как перст Как сказали мне, что убили, я бегом к старосте Бегу садом да на сучок глазом и наткнулся, свету божьего невзвидел!.. Вытек он у меня, глаз-то что будешь делать!.. а прошлый год по осени и старуху проводил на покой ушла. Попросился у дочери жить, пустила а вижу в тягость ей а зять, тот и вовсе прогнал. Никому стал не нужен А в груде у меня, как сына лишился, с тех пор головешка теплится, жжет Хоть бы глаза свежи были, оно бы все полегче, а то ведь на вольный свет через одно окошко гляжу, А левый совсем каюк! Вон, погляди-ка, родимый
И тоненькой сухой рукой, которая, казалось, может зазвенеть при паденьи, поднял провалившееся, почти не живое веко, под которым обозначилась кровавая ямка, и заплакал, всхлипывая по-детски и ощерив беззубый рот.
Ты меня, чай, не прогонишь? Аль нельзя мне тут? Я безродный Мотаюсь, где люди живут.
Он умолк, боязливо ожидая, и уже не плакал, видно, и вещества такого слез больше не осталось в нем.
Живи, живи тут, бормотал Дынников, с ужасом заглянув в эту бездну чужих несчастий, никогда не испытанных самим; в голове непривычно шумела какая-то горячая, гнетущая сумятица, стучавшая в виски.
Жалость подсказывала ему подыскать на стройке подходящее старику место, но что найдешь такому?..
Тебя как зовут-то?
Меня?.. никак не зовут.
Я говорю: как тебе имя? почти кричал инженер, напрягая и без того сильный голос.
Парфеном звать Парфен Томилин шестьдесят годов за сохой ходил, а ничего не выходил! отвечал старик.
Не обижают тебя здесь?
А я ведь слушаюсь, потрафляю что велят делаю. Нет, не обижают пока. Ругают только, на дочь советуют в суд подавать, а я не подаю: жалко ее, она ведь мне дочь родная, а я что же, по судам ее таскать буду?.. Нет уж, ладно, проживу. Бог с ней Мне уж немного осталось. И весь дрожа, потянулся к нему: Пожить-то мне тут дозволишь? Я не помешаю Стройте, что надо, а я вскипячу
Живи, живи я пойду, меня ждут там. Прощай покуда, сбивчиво говорил инженер, точно отпрашиваясь.
Действительно, могли потрясти эти обнаженные страданья человека, на которого набросилась судьба и изжевала в мочалку Семидесятидвухлетний старик, одетый в чужие обноски, видно, сам себя и обшивал. Он улыбался теперь, часто моргая единственным своим глазом, и делал массу суетливых, бестолковых движений.
Я тебе пиджак и штаны пришлю, сказал Дынников. А это сбрось
Неужто? ахнул Парфен и, моргая, заглядывал снизу вверх в глаза начальнику, чтобы убедиться не ослышался ли, так ли понял?
Его лицо вытянулось, посветлело и даже борода нечесаная, с прожелтью казалась в эту минуту белей. Не ждал он такой доброты от чужого незнакомого человека
Дай тебе бог здоровья. А если неженатый дай бог супружницу, коей лучше да краше нет Бог тебя спасет, родимый.
Надев потемневший от пота, дырявый картуз и захватив измятое ведерце, чтобы заодно уж принести и воды, он провожал инженера до крайней палатки.
Куда за водой-то ходишь?
А в лесок хожу. Тут болотце у меня, болотце как зеркальце, вода вот и беру к чаю.
На фонтан ходи там вода чистая, сказал Дынников.
Нет, и тут хорошая я привык.
Еще раз поблагодарил он неожиданного гостя и пошел обратно, тропой к лесу, позвякивая железной своей посудиной.
Нынче у палатки было особенно шумно пели песни под лихую Володькину гармонь, Настя с Сережкой Бисеровым плясали до упаду и были пьяны без вина. Гармошки зов опять приманил сюда, в лесные сумерки, ключихинских парней, опять начались на луговине пляски только шире кругом.
Один из ребят притащил гитару для Марии, которая умела играть и уже давно поговаривала Насте, что не плохо бы заполучить сюда свою, оставленную в деревне.
Пока она настраивала, все грудились в палатке. Забравшаяся под одеяло от зазорных взглядов парней, Катька украдкой, с болезненной завистью глядела, как бегают по звонким струнам ловкие пальцы Олейниковой. Настя Горохова бренчит на двухструнной балалайке, обучаясь игре, и все повторяет один мотив «Располным-полна моя коробочка», злобной тоской наполнявший Катьку. Потом все ушли в соседнюю палатку, оставив ее одну.
Молодой землекоп, ласковый и проворный парень, улучив минуту, подбежал к Катьке, погладил ее плечо и поцеловал в щеку.
Эх ты, дуреха, шепнул он, гляди, весельство какое, приволье!.. а ты Будь ты порожняя, эх и покрутили бы мы с тобой!..
Когда убежал и этот последний, ей стало еще тяжелее. Все, кроме нее, собой распоряжались, как хотели, свободно, беззапретно, а ей недоступно ничто. Жизнь текла, как тусклые сумерки. Досада мешалась в ней со злостью, чувство бессилия с желанием отомстить Петьке, которого не удалось женить на себе, чтобы спрятаться от суда за его спиной, тогда бы не понадобились ей и поддельные документы.
Злилась на своих товарок, которые сторонились, а скоро, если узнают, и совсем отшатнутся; злилась на отца, на весь вольный мир, где ей не оставалось доли в общем веселье Может, с намерением и ушли сейчас девки, чтобы не стесняла их больше И не про нее ли запели в соседней палатке песню:
Встань-ка, мамынька, пораньше
И послушай на заре:
Не твоя ли дочка плачет
На чужой на стороне?
На минуту вспомнив мать, которая одна осталась в деревне, Катька прислушивалась к голосам, и ее душили злые слезы; а когда стало непереносимо, сбросила с себя одеяло и чуть не прокричала:
Черти! не бывать тому!
Но она не знала, что делать с собой, а шум и песни опять ворвались в палатку, Катька отбежала в угол и там затаилась Ватага парней и девок прошла тропой мимо, бойко играла Володькина гармонь, которую почти заглушали дружные голоса.
Некоторое время спустя, когда перестали доноситься сюда звуки, Катька поднялась, наскоро оделась и, поглядев, нет ли кого поблизости, торопливо пошла в лес.
У небольшого тихого болота, закрытого кустами ивняка, остановилась, еще раз осмотрелась кругом, и вот, заметив в стороне тесную полянку среди густых сумеречных тальников, бросилась туда Зеленая тьма, охватила сознанье, когда она прижалась к земле. В каком-то припадке безумия, суматошно спеша, она щипала изо всей мочи тугой оголенный живот, била по нему кулаками, извиваясь и скуля от режущей боли, которая пронизывала все тело насквозь; кусая губы, обливаясь потом, она каталась по кочке, чтобы убить в себе живое.
Но оно оказалось сильнее Маленькое, едва ощутимое, но изворотливое и страшное, оно хитро увертывалось от ударов, прячась в ней самой, а она уже изнемогала от борьбы и звериной своей ненависти Тогда она подползла к дереву, обвилась вокруг него как змея, и судорожными рывками толкалась животом, но и это не действовало.
Уже выбиваясь из последних сил, теряя рассудок, она искала исчезнувший с головы платок, натыкалась на колючие кусты. Оранжевые вихри кружились в глазах, кружилось багровое солнце, надувались и лопались перед глазами эти оранжевые, зеленые и голубые пузыри Платок очутился где-то поодаль, словно намеренно засунутый кем-то в корневище куста. С неимоверным трудом она подняла тяжелые, железные лапы дубняка, свисавшие к земле, и, поддерживая их рукой, наклонилась, чтобы поднять платок, и тут упала, ткнувшись головой в траву
Громкий и будто лающий голос раздался над самым ухом и она очнулась. Открыв глаза, долго не могла узнать, кто это стоит над ней. В помраченном разуме рождалась первая мысль, но и она не могла пробиться к яви Встать и бежать от страха не было сил, а он, этот человек в рубище, седой и сгорбленный, одноглазый, похожий чем-то на привидение, продолжал стоять над ней и шамкал широким беззубым ртом.
Он оглядел ее всю, ушел, опять вернулся и, уставясь ей прямо в глаза, о чем-то спрашивал. Она слышала какие-то отрывистые слова, но не понимала и, напрягая мысли, силилась припомнить что-то.
Нестерпимая боль в животе прояснила ее сознание, теперь она узнала перед собой Парфена Томилина и тут же схватилась за подол юбки, чтобы прикрыть голые колени.
Чего ты?.. Катьк? кричал он, гремя железным ведерцем. Жива ли?..
Смысл этой речи дошел до нее позже, когда вспомнила все, и перепугалась. Кажется, и он напуган был не меньше. Она глядела на него широко распяленными глазами, но словно в тумане видела бледное, перекошенное лицо старика. Единственный глаз его выпученный, дикий то приближался, то пропадал совсем, все кружилось и лес, и небо. Тошнота мутила внутри.
Вдруг, точно хлестнуло по глазам, она вспомнила все и в ужасе закрыла лицо ладонями.
Ты что тут?.. Катьк? Али злые люди набросились? спрашивал Томилин, весь дрожа от страха.
Катька приподнялась, едва перемогая слабость в руках, во всем измученном теле, но сил хватило только, чтобы подняться на колени.
Старик сунул свое ведерце в траву, помог ей встать на ноги и, обхватив за поясницу, повел к палатке, чуть сдерживая ее и шатаясь сам. На счастье, никого в палатке не было.
Уложив Катьку в постель, окутал одеялом, а ноги прикрыл платком. Она дышала шумно, жарко, ее лихорадило.