Наедине с умирающей (на то похоже было!) Парфену стало страшно, хотя за свой длинный век немало видел он всяких смертей.
Стоя в чужой палатке, он озирался кругом, а вдруг придут? Но и в соседних палатках, и около них не было никого; в звонкой тишине слышалось только придушенное, прерывистое дыхание Катьки.
«Господи, твоя воля допрыгались, прошептал он и перекрестился: Прости нас, грешных».
Дивясь происшедшему и качая головой, Парфен пошел к выходу, но теперь уж хотелось позвать людей: не умерла бы в самом деле!
И куда народ провалился? Как на грех, ни единой души нет, произнес он, беспомощно разводя руками.
Постой! позвала Катька. Голос ее хрипел. Постой!
Парфен подбежал поспешно и, готовый помочь, наклонился к воспаленному и влажному лицу: оно горело.
Ну старый черт! прошипела она, поднявшись на локте. Подглядчик проклятый!.. Тебе подыхать пора, за тебя на том свете давно пайки получают, а ты все бродишь, нюхаешь да глядишь, кривой дьявол!.. Не пикни про то, что видел!.. а не то вовсе слепым сделаю.
Злая, растрепанная, она-задыхалась, мокрые волосы прилипли к вискам, большие ввалившиеся глаза, подернутые красноватой пленкой, горели жарко, и вся она дрожала, как в припадке, грозила кулаком.
Старик отпрянул, съежился, виновато залепетал, что он действительно ничего не видел и никому не скажет ни слова, хоть убей.
Побожись святым крестом, ирод! шипела Катька.
Парфен суматошно закрестился и повторил свою клятву, чтобы поскорей уйти от страшной беды, свалившейся ему на голову
ГЛАВА VIIIКатькино бегство
Петька знал наперед, зачем позвала его Варвара, и с великой неохотой присел на лавку. Обутый в новые галоши на босую ногу, в синей сатиновой рубахе с расстегнутым воротом, без ремня, он понуро глядел себе под ноги, где валялось в песке отбитое донышко зеленой бутылки, и поневоле слушал Варварины увещеванья.
Пестрой толпой двигался народ по улице; в городе всюду заметно предпраздничное оживление, а Петька был мрачен. Солнце клонилось к земле, от песчаной насыпи, согретой за день, исходило тепло.
Не такие люди, как я, и то ошибаются, выслушав до конца, проговорил он. А под пьяную руку чего не натворишь. И то сказать: нет такого дерева, на которое бы птица не садилась. Ошибся выбрал дерево, да не то.
Глядел бы раньше. А как, по-твоему, женщину с ребенком бросать честно?
В любви чести не разбирают. И невесело улыбнулся, отворачиваясь: Все мы адамовы детки, хотим одного, а получается совсем напротив. Я и сам тыщу раз покаялся.
От покаянья резону нет. Задним умом и дурак умен. В голове-то у тебя, знать, реденько посеяно. А, как ни толкуй, за ребенка в ответе отец, и Катьку пожалеть надо.
Тут дело-то вот какое, вздохнул Петька, припертый к стене. Не я, а она меня обманула Ведь она деревенского кровососа наследная дочь.
Как то есть? изумилась Варвара, и мысли ее завертелись злым вихрем.
А так вот у него четверо батраков при старом режиме было, а после тоже. Еще водяная мельница была на три постава. Зимой на сплошной базе ликвидировали его как класс и все отобрали. И он куда-то ушел. А она сюда метнулась. Сперва мне сказала, что беднячка, без отца, без матери, ну мне и жалко ее стало, хотел жениться А когда созналась, не мог: нельзя же на обмане семью строить Ну и бросил.
Документы у ней, значит, поддельные? По чужой фамилии живет?
Не знаю. Она говорила мне по секрету, что будто бы зять у ней в сельсовете Ну и не проставил, что богатого роду и раскулаченная.
Тогда Варвара вцепилась в него:
А ты почему молчал? для чего ты держал в секрете? Из какого расчету?.. Она жалуется, что ты грозил искалечить ее.
Врет пугать пугнул действительно, только не битьем, а тебе рассказать хотел А она заплакала: «Молчи, говорит, а я с тебя никакого взыску не спрошу. Уеду». Ну я и промолчал.
Так как же быть-то теперь? совсем растерялась Варвара.
Не знаю, опять вздохнул Радаев. А жениться на ней тоже хорошего мало. Один раз обманула и еще обманет Такая натура. В общем, остыл я к ней
Прежде заносчивый и своенравный, он сидел теперь смирно, даже приниженно, и в мыслях нещадно ругал себя. Держась за лавку обеими руками, смотрел в землю тяжелым взглядом, и грубое лицо его казалось необыкновенно грустным.
С тех самых пор, когда бригада грузчиц переселилась на площадку, его изводила тоска душевная хворь, против которой не знал лекарства. Однажды собрался было совсем идти к ним, но раздумал, потому что не хотел больше видеть Катьку.
А как наши-то живут там? спросил он.
Хорошо живут Два вечера в пятидневку на курсы ходят Вчера собранье было. Работой довольны. Пока в палатках живут, а там и бараки выстроят. Он слушал молча, с завистью. Скоро цеха закладывать, народу всякого много надо.
А если и я туда, к вам, приду, мешать не будешь?
Я мешаю только глупости делать да вред чинить, а если ты с добрым намереньем, так отчего же?.. Силой и уменьем ты не обижен, а работы там много Приходи. Девчонки тебя по-хорошему вспоминают
Ну? обрадовался Петька. Так я приду скоро
Проснувшись, Мария увидела подле себя, на краешке постели, Горохову Настю с тревожным испуганным лицом и, еще не зная, что случилось, забеспокоилась тоже.
А та припала к ее уху, кивком указала на Кожевникову и зашептала тихо:
Чего-то с ней удивительное никак не пойму Бредила. Уснула недавно Вы как мертвые дрыхли, а я чуткая.
Олейникова привстала. Закрытая с головой одеялом, Катька спала, старое заштопанное пальто съехало с постели на пол, и Настя подобрала его, одела ей плечи, пройдя на цыпочках по земляному полу.
Потом легонько разбудили Митрофанову Галю и, втроем уйдя за палатку, гадали, отчего могла приключиться такая хворь. И бред, и глухие вскрики казались очень подозрительными, но никто не догадывался об истинной причине.
Ради больной Настя была согласна отказаться от прогулки на реку, о чем уговорилась с ребятами. Но в палатке оставалась на весь день одна пожилая работница, она и выручила девиц, обещав посидеть с больной.
Они позавтракали, надели лучшее, что было у каждой, а Митрофанова Галя даже подкрасила слегка губы; посидели, пождали ребят, Мария поиграла на гитаре, но в соседней палатке все еще было тихо.
Вот окаянные! проспят до вечера, а потом суматоху подымут: «Едем!» Я тогда откажусь, брюзжала Настя, которой всех больше надоело ждать.
Но тут появился старик Парфен. Он почему-то не вошел в палатку, а остановился у входа и, несмело заглядывая внутрь, попросил хлеба.
Не хватило у меня малость, сказал он, а ребятки торопятся. Вот мне и некогда в ларек бежать.
Настя резала хлеб, а Парфен переминался у входа и все таращил единственный глаз свой, стараясь издали посмотреть на Катьку. Та зашевелилась, подняла голову, но, увидав старика, легла опять, отвернувшись к полотняной стенке лицом.
Когда Парфен ушел, девицы подступили к Кожевниковой, но она сослалась на простуду:
Вчерась ковшик воды выпила студеной да искупалась Вот и схватило.
И было на то похоже. С ее лица понемногу сходил густой и жаркий румянец, ввалившиеся глаза казались уже свежее, а синие, точно искусанные, губы начинали будто розоветь, и дышалось ей легче.
Ничего, пройдет, с беспокойством глядела на нее Настя. У Степаниды ромашка есть, я сейчас принесу
Она убежала в крайнюю к лесу палатку и скоро вернулась с сумочкой.
Вот и здоровья тебе принесла Заварю кипятком и выпей все как рукой снимет.
К общему удивлению, Катя запросила денег.
На что вам? спросила Мария, не спуская с нее настороженного и недоверчивого взгляда.
Я отдам надо мне пятнадцать рублей
Не в город ли хочешь?
Да, ко врачу частному а здесь лекаря-то плохие.
В это верилось, но денег от получки осталось в обрез: кое-что понадобилось купить каждой, а следующая будет только через неделю. Все же сложились по трешнице, потому что просила на нужду, из которой надо было выручить, и Настя, передавая деньги ей в руки, наставительно сказала:
На, лечись на добро здоровье. Почти последние отдаем. И сердитая зоркость засквозила в ее лице. Только смотри у меня!.. с ребенком чего не наделай. Тогда и не приходи.
Чего учишь и сама знаю.
Знай-то знай, да с подругами так не живут больно скрытная ты. Когда вернешься?
Приду поскорости, неопределенно ответила Катька, явно тяготясь расспросами.
Подождала бы тетю Варю.
Ну да подожду не украдкой ведь, а по совету.
Девицы ушли, а вскоре после них Катька услала пожилую работницу за лекарством в Ключиху и, оставшись одна, села за стол.
Есть не хотелось, но она жевала долго про запас, одобряя черный хлеб свой чужим сахаром. Потом, наевшись до одышки, надела на себя все, что имела, чтобы не нести большой узел, и пошла той окольной проселочной дорогой, где не могла встретиться ей Варвара.
Пройдя версты три, увидела встречную грузовую машину, одиноко стоявшую вдали посреди дороги, которую сжимал с двух сторон густой кустарник. Шофер лежал на спине под колесами и что-то устраивал.
Катька остановилась в нерешительности. Первой мыслью было подойти к парню и попросить, чтобы подвез до города: большая часть пути оставалась еще впереди, а ноги уже ныли от усталости.
Но всякая встреча была ей теперь опасна, и, почувствовав безотчетный страх, она метнулась в лес. Несколько минут простояла в ожидании, не тронется ли машина, но и ждать было жутко.
С неимоверным трудом раздвигая руками колючие кусты впереди себя и стараясь как можно меньше делать шуму, она пробиралась частым, почти непролазным березником, который царапал лицо и руки, потом, высунув голову из зеленой чащи, огляделась.
Грузовик, зарываясь в пыли колесами, удалялся быстро, громыхая пустым кузовом, а когда совсем скрылся за поворотом, Катька выбралась опять на дорогу.
ГЛАВА IXРастворенная душа
У палаток жгли костры, готовили ужин, стояло вокруг немое безветрие наступающей теплой ночи, и всякая травинка, каждый листок пахли дымом и сыростью, когда молодежь вернулась с реки.
Володька Сенцов проводил девушек вплоть до палатки, а Сережка поотстал от них и, любопытства ради, заглянул в первую палатку, которая еще утром пустовала Теперь в ней разместилась новая артель.
Просунув в палатку стриженую голову и, крутя ею, молча разглядывал он незнакомых людей и вещи. Трое ужинали прямо на земле, подложив под себя пиджаки; четверо отдыхали на койках, а в углу были сложены ящики с инструментом. По одежде, запачканной известью, и инструменту легко было определить, что это каменщики.
Восьмой жилец рыжеватый парень, в сатиновой синей рубахе, в новых галошах на босу ногу, с крутыми дюжими плечами, какие бывают у молодых и сильных грузчиков, с густыми вьющимися волосами, сидел на некрашеном сундучке и починял сапог, зажав его между колен.
Здорово, страннички! поприветствовал Сережка новых своих соседей. Отколь притопали?
Из Владимира, неохотно отозвался молодой мужик в лаптях, лежавший на голой койке.
Значит, клюковники?.. «По клюкву, по ягоду-клюкву», почти пропел Бисеров, бойко поглядывая светлыми озорными глазами. Очень приятно, честное благородное С новосельем вас!..
Каменщики ответили на это приветствие, кто как умел, а кудрявый рыжак промолчал, был он, видно, не разговорчив, как и подобает мастеру сапожных дел. Засунув в голенище круглое поленце, он повернул свое сооружение подошвой вверх и принялся вколачивать в мокрый каблук гвозди. Бил метко, твердой рукой, только почему-то надлежащего инструмента подле него не было.
Крепко бьешь, да порется, сказал опять Сережка, наблюдая за его работой и напрашиваясь на разговор. А ты, уж если приехал, так вынимай свои щипцы клещи рашпили, и дело ставь на фабричный лад. И вспомнив о своих разбитых ботинках, поинтересовался: Заказы с воли берешь?
Но парень принял это как злую насмешку.
Пошел к черту! огрызнулся он, прогоняя назойливого гостя, как нищего. Чего пристал, скобленый затылок?.. Или выглядываешь, что плохо лежит?
Тут уж ощетинился и Сережка, задетый за живое, и, кашлянув с достоинством, сказал:
Я к тебе, родной лопоток, с добрым приветствием да о домашним вопросом, без чего безусловно никто не живет, а ты в бутылку да еще вором честишь, в первый раз человека видя Что у тебя в голове-то?.. клюквенный кисель, что ли?
Вдруг кто-то сзади дернул его за плечо, это была Настя Горохова.
Уже сцепился?.. нельзя одного оставить, заворчала она на Сережку, как жена на пьяного и скандального мужа. Она прибежала сюда, заслышав у первой палатки недобрые голоса, не сулившие ничего, кроме драки. С кем ты это, репей?
Да вон с товарищем «Киселевым» поцапались, ответил Бисеров насмешливо и пошел прочь. Владимирской клюквы отведал немыта и кисла пойти хоть сладким чаем запить.
Настя не поняла ничего из его слов, не знала никакого Киселева, а, заглянув в палатку, ахнула от удивления и радости:
Ба-а!.. Петька! Неужто ты?
Я а это ты?.. Настя! Здорово.
Здравствуй когда появился-то?
Нынче, перед полднями Вчера с Варварой разговор был, а утром махнул сюда Стало быть, вы здесь? а Галка? а Маруся?..
Вместе, в одной палатке Маруся теперь секретарь, а мы завтра в гавань. А ты как надумал сюда?
Вот так, смущенно и обрадованно улыбался Петька Радаев, разводя руками.
Да как?! кричала Настя.
Да вот этак чего, думаю, время вести, давай пойду Ну и пришел Тут у вас народу всякого тьма, а никого не найдешь. Наворошили делов заплутаться можно да вот на счастье наши, владимирски, увидали меня. Ну я и пристал к ним пока.
Во-он что а здесь работы полно, торопилась Горохова сообщить ему все разом.
Сережка, сидя на койке, уже разувался в палатке, но тут долетели к нему крик Насти и голос рыжака такие радостные, нетерпеливые, будто встретились близкие люди, не видавшиеся несколько лет Одна нога в сапоге, другая в портянке, Бисеров выскочил на лужайку и увидел: Настя ведет знакомца к своей палатке.
В чем дело? озадаченно и ревниво крикнул Бисеров.
Наш!.. кого не чаяли!.. Идем и ты к нам, звала его Настя к себе в палатку.
Хм Принципиально не желаю. И Сережка тут же вернулся обратно.
Совсем не по вкусу ему появление этого парня, о котором, конечно, не без умысла, не упоминала она ни разу Сережка уже не снимал, а буквально сдирал с ноги узенький модный сапог, и вот не жалея добра, швырнул под койку.
«Верь им после таких сюрпризов, подумал он с ненавистью. Днем на реке говорила одно, ласкалась, а теперь другое»
Парфен Томилин приготовил ребятам чай, на столе мигала керосиновая лампа, поставленная на кусок жести, и Володька Сенцов, стоя подле нее, внимательно разглядывал себя в осколок зеркала.
Что? буркнул Сережка раздраженно. Проверка своей красоты на предмет улучшения?.. Хорош и так Только наши девки хитрее нас: близко подпускают да руки обшибают.
Ничего. Свое от нас не уйдет, ответил Володька, помня завтрашний вечер, о котором условился с Галей.
Нет, пожалуй, и уйдет в шабрах у нас еще артель поселилась восемь уховертов ай да ну!
Да, приехали, робко вмешался старик Парфен, наливая в железные кружки мутный, с мусорком, жиденький чай. По каменному делу маштаки из Владимира.
И принялся резать черный хлеб каждому по большому ломтю. Ребята всегда ели помногу.
Ты что же, деда, веников нам заварил? по-хозяйски молвил Сенцов, лениво размешивая ложкой сахар.
Зачем веников?.. доподлинный чай только не свежий. Новый-то чаек берегу я, чтобы по-надольше хватило.
Ты этак нам миллион накопишь.
Вот и накоплю, ответствовал Парфен, довольно пощуриваясь от того, что Володька владетель его судьбы пришел в хорошем настроении.
Ребята уселись за стол. Сережка после одной кружки улегся спать, зато Володька Сенцов пил до того усердно, что Парфену пришлось еще раз кипятить чайник. Кипяток поспел, и Парфен, опершись локтями на худые колени, молча сидел в темном углу, на низких нарах, сооруженных из двух поленьев, положенных на землю, и двух украденных Володькой тесин, покрытых хвощовой чаконкой, и терпеливо ждал, пока Володька не «удоволится».