Приготовив на стол, она пришла позвать Бориса.
Иду, иду, Муся, пробормотал он, отрываясь от газеты. Кто говорил с тобой?..
Настя Горохова и Бисеров ты их знаешь?
Как же, как же Бисеров у нас отличный комсомолец И ту знаю Простушка такая, и голос, как у мужчины, а по работе лучший бригадир.
Мария подала ему стакан, потом села напротив и начала рассказывать, о чем говорили с ней по телефону.
Да, да, охотно согласился он. Если старуха надежная, то непременно взять нужно Это разгрузит тебя, облегчит учебу. А знаешь, я очень доволен тобой: ты нынче хорошо держалась с Гайтсманом Он ждал, что напомнишь ему о статейке Подшибихина. Тот борзописец в газету к нему просился, но Гайтсман, будто бы, не взял. Я чувствую, что он все-таки прикармливает его. Странный человек. Кстати, он выкинул еще одну штуку: у механического транспорта мы взяли на рейде плоты, так Гайтсман написал в крайисполком. Меня вызывали
И чем кончилось?
Стройка ответственная, а лесу действительно не было отругали, пригрозили взысканием Одним словом, неприятная история.
Советуя ему быть впредь осторожнее, чтобы не подвергать себя риску, Мария сказала:
Я еще тогда боялась этого, когда была у тебя в Ключихе, помнишь?.. но не стала вмешиваться
Незаметно разговор естественно перешел на то, что было дорого для обоих: вспомнили первые встречи, первые, еще не остывшие слова и первую поездку в автомобиле ночью в дождь, когда их жизни слились в одну
Столовая была просторна, чиста! Борис Сергеевич старался отвыкать от прежних холостяцких привычек мусорить всюду. Кое-чего не хватало пока из мебели, и он просил, чтобы она посмотрела в магазине, что можно выбрать.
И спросил о книге, которую дочитывала Мария:
Как тебе нравятся Мак Аллан и маленькая Мод?..
Мария принялась рассказывать, что думала об этих людях, о безграничной преданности Мод своему мужу и его большому делу, о безнадежной любви к ней ее друга юности Гобби, которому не выпало на долю счастье. Печальная судьба маленькой и нежной Мод с ребенком, убитых разъяренной толпой, вызывала в ней неподдельное чувство горечи и сожаленья.
А Борису нравилось больше всего прочего само движение, размах невиданной стройки и могучая организаторская сила инженера Аллана, прорывшего туннель под океаном, чтобы соединить Америку с Европой.
То были далекие, чужие люди, и все-таки какие-то осязаемые нити протянулись от них в эту комнату. Конечно, Мария была далека от мысли, чтобы мужа сравнивать с Алланом, тем более не могла сравнивать себя с маленькой и безупречной Мод, однако, кто укажет границы возможного и невозможного в помыслах!..
Два раза в продолжение этой беседы, в обстановке семейной тишины и прочного уюта, Борис будто непредумышленно перехватил взгляд жены и несколько мгновений смотрел ей прямо в глаза, но они были так откровенно доверчивы, чисты, что он опять, еще больше, чем прежде, поверил в единственную ее привязанность, в ее крепнущую с каждым днем любовь.
Втайне он иногда ревновал ее к прошлому, однако избегал унижать себя и ее подробными расспросами. Он и сейчас не знал имени того человека, кому отдала она свою юность.
ГЛАВА VIДороги скрещиваются снова
За три дня до отъезда Бориса Сергеевича в Москву Колыванов, ввиду исключительной важности событий, созвал внеочередное партийное собрание. Марию пригласили стенографировать.
В большое здание щиткового клуба собрались коммунисты и кандидаты; все собрания, намеченные прежде на этот вечер, были отложены.
С информацией о ходе строительства первым выступил Дынников. Ровно две тысячи сезонников, будто кто отрезал! хлынули в деревню на уборку хлеба и посевную работу, немало людей поверило слухам, что завод израсходовал все ассигнования на этот год и строительство будет свернуто. Стало некем восполнить эту чудовищную убыль. Многие ушли, даже не получив расчета, не предупредив об отъезде Квартальный план сорван на всех участках, бригады поредели. Следовало принять срочные меры, что и было главным предметом обсуждения Тридцать вербовщиков, выделенные тут же, должны были выехать в районы сегодня же в ночь, с наказом, о чем строго предупреждал Колыванов; в списке оказалась Варвара Казанцева и Настя Горохова На целую неделю приходилось расстаться с Сергеем, уезжать ей очень не хотелось, но она не отказалась от поручения Посылали и Гайтсмана. Он ссылался на то, что «не на кого больше оставить газету», потом согласился. Но в ходе обсуждения отвели его. Мария не совсем понимала, почему Колыванов, переходя к следующему вопросу, переключил внимание конференции на международную политику партии и на новые попытки правых лидеров дискредитировать линию ЦК.
Мария поняла это позже, когда неожиданно для нее заговорили второй раз о Гайтсмане. Редактор, оказывается, направлял удары по таким хозяйственным мелочам, которые не имели существенного значения, зато упорно умалчивал о коренных вопросах жизни, и, как определил Колыванов, отходил в тыл, пока на фронте жестоких боев партии с правым уклоном будет одержана победа. Он усмотрел в этой мещанской попытке Гайтсмана желание переждать. Редактор облюбовал для себя примиренческую, выжидательную позицию, вместо того чтобы мобилизовать все силы общественности и партийной организации Автостроя на сокрушительный отпор правым.
Неужели не ясно Гайтсману, резко спрашивал Колыванов, обращаясь ко всем, что партия не позволит правым вырожденцам ревизовать ее линию? Неужели Гайтсман не понимает задач большевистской печати?.. Разгромив контрреволюционный троцкизм, партия повела суровую борьбу с откровенно оппортунистическим правым уклоном, который (в обстановке развернутого социалистического наступления в городе и деревне) проводит линию на свертывание темпов индустриализации и, следовательно, делает ставку на усиление капиталистических элементов в стране. На деле эта политика означает капитуляцию перед капитализмом. Возобновившиеся атаки правых направлены к тому, чтобы сорвать развитие тяжелой промышленности, являющейся базой реконструкции всего народного хозяйства и обороны республики.
Перед собранием Колыванов еще раз просмотрел все номера постройковой газеты за последний месяц и в подтверждение своих опасений действительно не обнаружил ни одной статьи, кроме двух своих. Гайтсман молчит до сих пор, и ни слова не проронил о злостных слухах, что завод будет законсервирован
Чем объяснить все это?.. Расскажите, Гайтсман Я требую Определите свое отношение к правому уклону Для меня лично ваша линия не ясна или мы это сделаем сами
Это уж слишком! крикнул ему задетый за живое Гайтсман. Я не давал повода к таким сомнениям.
Колыванов обернулся к нему, сидевшему за столиком президиума:
Докажите, Пока вы ходите по площадке с веничком и собираете только мусор Вы хотите сказать, что и мусор надо убрать с площадки, чтобы не мешал? Это правильно, но ведь печать острое политическое оружие.
Я знаю, что говорит товарищ Сталин о печати, опять не утерпел Гайтсман, хотя и видел, что подавляющее большинство отнюдь не за него. Все чувствовали, что редактора «греют» за дело.
Колыванов не оставил замечание Гайтсмана без ответа:
Плохо, что ваше знание только головное, оно очевидно не идет от сердца большевика! А поэтому вы, разгружая себя от главных партийных задач, разменялись на мелочи. Не газету делаете, а дневник неполадок, ведомость мелких, незначительных аварий, кляуз, склок. Самый тон газеты грубый, некультурный. Факты не проверяете, хватаете с лету, дискредитируете людей, докатываетесь до клеветы.
Например? взглянул на него Гайтсман.
У Колыванова целая сотня фактов, и один из них относился к недавнему прошлому, когда в заметке «Прожектора» шла речь о начальнике строительства.
Мария вспыхнула. Ей досадно было, что говорят о ней, правда, не называя имени. Препирательства Гайтсмана раздражали Колыванова, но он хорошо умел владеть собой, и его спокойный, тяжеловатый тон вполне гармонировал с его сильной, точно выкованной фигурой и решительным, строгим выражением лица.
После него выступал инженер Штальмер, который пробежал залом быстро и так же быстро (Мария даже не успевала записывать) говорил, размахивая поочередно то правой рукой, то левой с одинаковой горячностью и вскидывая большую, точно лошадиную, голову, как сравнила Мария.
Он не брал, собственно, под защиту Гайтсмана, тот сам должен извлечь для себя уроки; деятельность правых вызывала в нем только гнев, о троцкистах он говорил запальчиво и всяко открещивался
Да, он никогда не скрывал прежней своей причастности к их деятельности Он многого не понимал тогда, недооценивал, потому что ему приехавшему из республики Гондурас трудно было на первых порах разобраться. Но вскоре сама жизнь, партия открыли ему глаза; он имел мужество порвать последние, некрепкие нити, связывавшие его с троцкистами, и разоружился вполне, так и писал он недавно в своем заявлении.
Он готов работать под любым контролем, не откажется ни от какого поручения, которое доверит партия. До последней капли крови он отдаст жизнь на борьбу за генеральную линию партии, за окончательную победу коммунизма!..
Его слова угловатые, разной силы и пестроты гремели и раскатывались, точно в камнедробилке, и били в одну сторону, куда указывал Колыванов Гайтсману.
Саморазоблачение ошарашило многих, потому что было новостью, но он искренностью своей предупредил удар, которым могли свалить с ног. Заявив о своей покорности, он спас себя и, почувствовав это, вспомнил о других товарищах, которым «следует тоже подумать о суровом отношении к себе».
Имя нашей действительности революция. «Из самых жестоких ее ударов рождается ласка к человечеству», выкрикнул он чужую фразу, взятую напрокат. И только минутой позже сообразил, что бухнул ее невпопад. Но она возымела свое действие: трудно было не простить иностранцу временные, не особенно глубокие заблуждения, когда он еще не вступил ногой на советскую землю.
Не вняв совету Штальмера, Гайтсман высек себя слегка: рука не поднялась ударить больнее. Низенький, упитанный человек лет тридцати трех, с розовым, чисто выбритым круглым лицом, с темными курчавыми волосами и беспокойным взглядом, он был до этого собрания грозою многих, бил любого и сам оставался недосягаемым. А теперь, прижатый к стене, являл собою вид, обыкновенного смертного: на него нападали и он защищался, как умел.
Главному колывановскому удару он противопоставил свою любовь и преданность партии, копание в мелочах объяснил желанием помочь строительству, которое для него дороже личной жизни..
Я очень уважаю товарища Колыванова, очень принципиального, непримиримого большевика руководителя, вскрывающего наши недостатки, это поможет изжить их. Я ни в чем не могу упрекнуть его, но для меня иногда непонятен его подход к людям: то он суров и взыскателен, то слишком мягок и человечен Всем нам известно, например, что спецодежды не хватает. Строители в претензии, когда на их глазах получают одежду люди, не работающие на площадке, и получают по записке самого Дынникова. Колыванов об этом знал!
По залу пробежал ветерок, насторожились, потом все стихло в ожидании новых разоблачений. Но их не последовало, потому что у Гайтсмана был всего-навсего единственный факт выдача одежды старику Парфену Томилину.
Почему-то вялая, бесцветная нынче речь его была до того длинной и утомительной, что Марии казалось, в зал вошла сама скука.
К удивлению Колыванова и Дынникова, Гайтсман пробовал еще загородиться тем, что и мелкие факты требуют к себе принципиального отношения, и тут же обмолвился!
Если статья содержит пять процентов истины, то она уже имеет право быть напечатанной.
А если к тебе самому подойти с такой меркой? крикнула с места Варвара Казанцева, тогда какое же решение надо о твоих делах вынести?..
Смех в зале не вогнал его в краску. Варвара Казанцева попросила слова и, не торопясь, шла к президиуму, маленькая, невзрачная, в синем поношенном платье, поправляя красный на голове платок.
Поскольку, товарищи, День печати давно прошел и Гайтсман тогда каялся, а не исправил свою политическую линию, я назову его только «пятипроцентным героем», и пойду дальше. Очень мирным, чисто женским движением руки она усилила убийственное значение фразы, вызвавшей дружное одобрение конференции, и, поглядывая в свою записную книжку, начала о том, что было в повестке главным.
Легко было писать за ней, и Мария Дынникова не пропустила и не перепутала ни одного слова. В том месте, где Варвара, начав было длинную фразу, нагромоздила четыре предложения и не смогла свести их в целый период, отчего мысль получилась ошибочной, Мария переждала, пока выступающая не поправилась.
Вскоре, в числе обильно поступавших записок, в руки председателя упала еще одна, любопытнее прочих:
«По выражению тов. Казанцевой получается так: мы нагоним и перегоним Америку, но потом еще какая-то страна впереди нас окажется. Прошу разъяснить. Иначе можно подумать, что конца этой гонки не дождемся».
Колыванов вдруг обострившимся взглядом пригляделся к почерку, немного измененному, и передал Дынникову, который тоже ничем не выдал своего самочувствия.
Разумнее было сослаться пока на то, что автор записки не понимает известного лозунга партии, Колыванов поднялся и, стараясь говорить спокойнее и убедительнее, разъяснение свое обращал ко всей конференции.
Товарищи!.. Автор высказывает сомнение: можем ли мы нагнать передовые капиталистические страны? и нужна ли вообще эта напряженность строительства наших заводов? На громкие возгласы: «Кто это додумался?» Колыванов ответил: Это пока не имеет значения, важен сам тезис Вспомните: еще 230 лет до нас Петр Великий лихорадочно начал строить заводы и фабрики для снабжения армии, для обороны страны: это была попытка вырваться из старых тесных рамок, сделать страну независимой, пробиться к путям мировой торговли. В свое время он разрешил свою задачу Мы пришли к власти в стране, страшно отсталой. Отсталость не нами придумана, а передана нам по наследству всей историей, и мы, взяв на себя труд полного преобразования страны на основе социализма, отвечаем за все и плохое, и хорошее.
В перерыв, когда Мария и две других стенографистки в отдельной комнате расшифровывали свои листы, перепечатывая их на машинках, а секретарь куда-то вышел, оставив бумаги на ее столе, появился Гайтсман и очень вежливо попросил:
Вы уже перепечатали вопросы?.. Я заберу их мы завтра даем информацию в газете.
Хорошо только, пожалуйста, подождите, ответила она. Мы очень спешим.
Чтобы переждать, он удалился, а несколько минут позже получил от нее всю пачку.
Видите, какая у нас работа, виновато улыбнулся он. Ругают за все Я рад за вас, что нашли свое место.
Еще не окончился перерыв, когда Борис, подойдя к ней близко, сказал на ухо о той же записке. Незаметно для других, она вынула ее из ридикюля и передала мужу: какое-то чутье подтолкнуло ее сохранить эту улику, которая попала потом в руки Матвея Колыванова.
Тотчас же после конференции, которая закончилась поздно, Дынников уехал в Москву, чтобы подтолкнуть в Совнархозе решение важных вопросов.
Мария собрала ему кое-что в дорогу, наспех, потому что утром он забыл предупредить ее об отъезде, да и не любил брать ничего с собой; она почти насильно заставила его захватить плащ.
Суетилась подле него и старая Груня, припасая что-то, а потом, уже по дороге к вокзалу, он обнаружил в своем кармане несколько теплых пирожков. Машина несла их полем, стояла синяя ночь, и серп луны скользил между редких и жидких облаков.
Когда вернешься? спросила Мария.
Скоро, Мусенька, скоро Если ничто не задержит, то через три дня
Я буду ждать я встречу тебя
Хорошо Ты умница Мы хватились записки, и если бы не ты она пропала бы Скучать не будешь?..
Ну что спрашиваешь! улыбнулась она с укором. Да!.. ведь я в первый раз провожаю тебя! Какое-то странное чувство. Я совсем, совсем не представляю, как я буду одна Наверно, мне будет очень скучно И во тьме искала его руку, чтобы чувствовать его тепло и быть ближе.
Он купил ей перронный билет, но до отхода поезда оставалось всего пять минут, и ей не пришлось посидеть с ним в купе. Она простилась с ним у вагона и, когда тронулся поезд, долго махала ему рукой.