Что ждет ее в городе? Мария и сама не знала. Но этот, путь, подсказанный ей только чувством, казался ей единственной дорогой в жизнь. И эта, другая, жизнь начиналась именно отсюда В купе сидело восемь человек, на полках и у ног лежали мешки и сумки. Олейникова придвинула чемодан свой ближе к себе и, сидя рядом с Настей, оглянулась на ее узлы.
Ничего. У меня не пропадет, сказала Настя, поняв этот взгляд. Я к дороге привычная.
Чего же с ними связалась? вспомнила Мария о парне, с которым сцепилась Настя, когда вошла в вагон.
А они что Едут, не знай кто откуда, и думают, что если они самые грязные, так, мол, дозволено все. Что мне, терпеть, что ли?.. У меня рука тяжелая и силы не занимать стать. У нас в порту завелся такой однажды: к нам, девчонкам, пристает и баб грязнит всяко. Я глядела-глядела, да как сцапала его на барже при всей бригаде, да таких тумаков надавала потом сбежал со стыда! и, рассказывая, смеялась громче и веселее всех.
Ночь провели в разговорах, без сна, охраняя свои немногие пожитки, а утром, когда солнце еще не успело обогреть остывший за ночь воздух, они были уже в городе.
Всю дорогу Настя болтала о пустяках, ни о чем личном Марию не спрашивала, хотя по слухам и знала о неудавшемся замужестве ее.
Дойдя до моста, который соединял верхнюю и нижнюю части города, Мария остановилась, как на незнакомом перепутьи, глядя перед собой куда-то в пространство, точно искала свою дорогу.
Куда ты теперь? участливо спросила Настя, желая что-то подсказать. Ведь знакомых-то у тебя нет здесь? Идем со мной. У меня на квартире двум можно. Поживешь пока, оглядишься, а там и место себе найдешь.
Олейникова долго не находила, что ответить и что для себя решить.
Если в одном месте не устроюсь, неуверенно сказала она, то приду.
Смотри, не затеряйся где, предупредила Настя, по-свойски погрозив пальцем, и пошла своей дорогой, размахивая рукой. На мосту она оглянулась и опять помахала Олейниковой, желая удачи, а Мария, продолжая стоять на том же месте, думала о том, не зайти ли ей сперва в институт
«Я только повидаться, чтобы посоветовал, куда лучше устроиться на работу», сказала она себе, будто оправдываясь перед Михаилом.
Она долго ждала трамвая у перекрестка улиц, а трамвай не появлялся. Не желая больше тратить понапрасну время, пошла скорым шагом по незнакомой улице, сплошь загроможденной каменными зданиями, сторонясь прохожих, которые изредка попадались навстречу. Пешком пришлось идти и в гору, трамвай так и не нагнал ее! Крутой, выложенный булыжником съезд вывел на просторную площадь, где стояла разрушенная церковь. Где-то тут, неподалеку, и был институт.
Отыскав его, она постучала в стеклянные двери. Однако коридор был пуст. Сквозь толстые зеркальные стекла двери виднелась широкая лестница с желтыми массивными перилами. Она разглядела на стене какой-то длинный список, наверное, студентов, и, конечно, там был помечен и тот, кого она искала
Каждый день он входил вот в эти двери, взбирался по этой лестнице и может быть, еще вчера, когда она собиралась в дорогу, он уходил из этого здания бодрый, веселый и сильный, держа под руку другую девушку.
Она с силой постучала в дверь; неведомо откуда появился перед ней высокий, черный, с короткой бородой и колючими глазами швейцар и крикнул:
Чего надо?
Отворите!
Чего надо? повторил он, не двигаясь. Заспанный голос его застрял за этой дубовой дверью и слышался только неразборчивый гул.
Не слышно. Отоприте.
А я спрашиваю, чего надо? Взмахом руки он показал на часы, висевшие над лестницей. Было только семь утра.
Так он и не открыл ей, а изъясняться через дверь было совершенно невозможно. Постояв недолго, он повернулся к ней широкой пыльной спиной, ушел и больше не появлялся на повторный стук.
Идти в общежитие студентов, находившееся где-то за городом, версты за две отсюда, она не решилась: там, конечно, все еще спят. Уселась на холодных ступенях, положила голову на чемодан и, сжавшись в комок, чтобы теплее было, прислонилась плечом к каменной колонне.
Ноги зябли от мраморных плит, утренний холод, поднимавшийся с реки, залезал под пальто, и все тело трясла мелкая нервная дрожь.
По улице мимо нее стали чаще проходить люди, нарядные, торопливые горожане, и, казалось, каждый догадывался о причине приезда деревенской девушки и оглядывал ее с откровенным нехорошим любопытством.
Мария поднялась и пошла тротуаром поискать другого уединенного места. Вдоль тротуара тянулась каменная ограда высотой до плеча; ворота в сад, прилегающий к институту, были не заперты, и она решила переждать там.
Молодая зелень на высоких вязах была влажной. Дорожки, посыпанные песком, подметал дворник по-деревенски одетый, пожилой человек, в бордовой длинной рубахе, в лаптях. Он, не спеша, размеренно махал своей жидкой метелкой, словно косил траву, и, ступая мелкими шажками, медленно удалился от того места, где сидела Мария.
Ей хотелось спросить, не знает ли он Авдентова и как поскорее можно отыскать его. Но робость помешала обратиться к чужому человеку, да, наверное, и не скажет он ничего: ведь студентов тут очень много. А когда дворник, закончив свое дело, ушел, она пожалела, что не спросила.
Два раза обошла вокруг сада, постояла в беседке под высокими седыми деревьями, похожими и не похожими на ели. Тут была тихая узенькая аллея, где по вечерам, наверно, гуляли студенты. Конечно, здесь бывал и Михаил. Не он ли уронил отсюда на траву этот пучок фиолетовых, уже повялых цветов, примятых чьей-то ногой?..
Солнце поднялось уже высоко, в здании, института слышался сдержанный шум, и Мария направилась к выходу. В канцелярии сказали, что Авдентов неделю тому назад уехал в армию на сбор. Сначала она не разобрала, что означает это, и переспросила.
Ей ответили так же, как и в первый раз, и никто из присутствующих не поинтересовался: кто она и зачем ей нужен Авдентов?..
Краткий срок его службы уже не имел для нее никакого значения Итак, все кончено!..
Она вошла в коридор, где группами свободно расхаживали девушки под руку с ребятами, из которых один был чуточку похож на Михаила. Они дружно и весело смеялись, шумно разговаривали, то была единая семья, недоступная для Марии, вызывавшая зависть и раскаяние, что так много упущено в жизни.
Где-то ударил электрический звонок, его мелкая дробь звенела металлически, громко, рассыпаясь по всем углам, В коридоре стало после этого меньше народу и тише.
Группа студенток, окружив высокого, улыбающегося профессора в черном костюме, поднималась по лестнице, и Мария, увлекаемая их шумным движением, пошла было за ними. Но, опомнившись, вернулась обратно, подошла к окну и, облокотившись, смотрела в сад на чистые пустые дорожки, где светлым кружевным рисунком лежали на песке под деревьями солнечные живые блики
Собравшись с силами, она вышла из института, стараясь внушить себе мысль, что она и не была там вовсе. По обеим сторонам улицы спешили на работу люди; кто-то, пробегая мимо, толкнул ее. Она обернулась и увидала перед собой огромную зеркальную витрину магазина, а в ней красивую, высокую девушку в новом бумажном платке; утомленное лицо с большими серыми глазами отражалось в прозрачном стекле.
«Какая я стала! с горьким удивлением вздохнула она. Ладно. Все равно теперь Может, и лучше, что разошлись». Она поправила на голове платок, спрятав выбившуюся из-под него прядь волос.
Уезжая на трамвае в порт, она думала лишь о том, как бы поскорее найти Настю
Долго искала дом, где квартировала Настя Горохова, плутала по старым торговым рядам, тесным и грязным ярмарочным закоулкам, которые, как слышала она, славились в былое время дурной славой.
В одном из таких переулков Олейникова увидала двухэтажный дом, серый, с облупленными стенами, с полуобрушенной кирпичной пристройкой, назначенье которой невозможно было угадать. Он стоял на самом берегу большой реки, на отшибе от прочих зданий, и являл собою вид полной заброшенности.
Но Марии немного и требовалось теперь.
Настя встретила ее у порога, приняла баул, указала вешалку, где повесить пальто. Олейникова огляделась: в тесной комнате стояла широкая деревянная кровать, низенький стол, две покрашенных табуретки да Настин сундучок под лавкой. В углу на плите, сделанной плохим печником, стоял нечищенный самовар.
В соседнюю комнату дверь была приоткрыта, и вскоре вышла оттуда сама хозяйка Фаина Львовна, толстая, белая, расплывшаяся, как тесто, женщина лет сорока пяти, с высоким узким лбом, с темной родинкой на жирном свисающем подбородке, с заметными усами, с пучком рыжих густых волос и огромной грудью.
Она пристально оглядела новую гостью и все улыбалась, сложив на животе пухлые, явно не рабочие руки. Она расспрашивала Марию, кивала головой, но выражение испытующих масляных глаз немного отпугивало и настораживало.
Настя, детка моя, подогрей для нее самовар, сказала хозяйка грубым, почти мужским голосом, особенно отчетливо выговаривая букву «о». Она тут же повернулась и грузно пошла в свою комнату. На ней была широченная бористая юбка, но и та не могла скрыть ее мясистых крутых бедер. За ней плотно закрылась дверь, и девушки остались одни.
Пили чай с лепешками, которые привезли из дома, а чайный прибор попросили у Фаины Львовны.
Железную кружку купи, посоветовала Настя. Большую, как у меня выпьешь одну и хватит. И не разобьешь.
Ладно, соглашалась Олейникова, уже улыбаясь.
Усталые после дороги и бессонной ночи, они легли отдохнуть на чужой кровати, и Настя только теперь спросила:
Виделась с ним?.. Что хоть говорит-то он?
Уехал.
Когда это?.. А скоро ли вернется?.. Может, еще уладится дело-то Нет?.. Почему?..
Долго рассказывать, ответила Мария и махнула рукой, показывая этим, что все кончено.
Обдумывая завтрашний день свой, она собиралась сходить в отдел народного образования, потом купить книг, какие потребуются для работы.
Настя была старше ее, два лета работала грузчицей, и за это время городские нравы сумела разглядеть, а перед жизнью никогда не только не терялась, но даже не робела.
Еще в детстве лишившись отца (его убили на турецком фронте), она с восьми лет работала с матерью в поле, а когда вошла в силу, легко справлялась с сохой, с лошадью, возила дрова, ездила на мельницу и вместе с мужиками починяла дороги.
Смуглое, чуть продолговатое лицо ее, черные брови, густые смолистые волосы, решительная походка, быстрый, немного сердитый взгляд и громкий густой голос, все в ней сразу и надолго запоминалось
И вот теперь, в городе, когда обстоятельства жизни свели их вместе, они каждая по-своему довольны были друг другом.
Работу найти оказалось просто: Настю в тот же день приняли в бригаду Варвары Казанцевой, где она работала прежде.
На другой день Настя под вечер пришла вместе с Варварой Казанцевой низенького роста, худой женщиной, лет сорока, с маленьким в морщинках лицом, с карими умными спокойными глазами; на ней было темное сатиновое платье и белый платок на голове. Несмотря на долгую жизнь в городе (она работала в порту восемнадцать лет), какая-то особенная деревенская простота в ней хорошо сохранилась. Настя вчера рассказывала Марии, что Варваре в свое время жизнь далась не легко.
Казанцева по-хозяйски оглядела комнату, где поселились девушки, и, расспросив Олейникову, посоветовала ей идти в порт учить малограмотных. Два дня спустя Мария получила работу.
Так, на новом месте начала обживаться Олейникова, предупредив Настю, чтобы ничего не сообщала о ней в деревню:
Придет время, напишу сама..
ГЛАВА VIIПрощание
Сумерки обступали город, тянуло прохладой с потемневшей реки. Большой пароход, отвалив от пристани, разворачивался на плесе, и отражения его огней, переливаясь на волнах, трепетали, как живые.
Непривычный город, с каменными коробками зданий, с разрытыми мостовыми, где целыми днями трудились люди, с широкими улицами, по которым один за одним проносились с грохотом трамваи, набитые людьми, шумел, громыхал, и тучи песчаной пыли поднимались вслед за проносившимися по улицам автомобилями Даже поздней ночью, когда в деревне над садами плывет ленивая беззвучная тишина, здесь не прекращалось движение.
И всюду, куда ни смотрела Мария, стоя перед открытым окном, было много огней бегущих и недвижимых, как далекие мигающие звезды; их становилось все больше, особенно на правом гористом берегу, где широко раскинулся древний город. Он покрыт вечерней туманной мглой, сквозь которую едва проступают смутные очертания зубчатых стен кремля и серых башен по откосам Здесь, в городе, был иной, особый мир, где жили крайне скученно и необыкновенно торопливо: людей, пришедших из деревни, он понуждает быстро забыть то, чем жили они когда-то.
И чем больше узнавала его Мария, тем все упорнее становилась мысль, что она не сможет к нему привыкнуть.
Она зажгла лампу, вынула письма Михаила, чтобы точнее определить, в какое время он начал отходить от нее Читала с зоркостью, не свойственной ей прежде, и находила еще в январских письмах то, о чем он уже яснее написал весной.
Еще перед сумерками Настя Горохова ушла в общежитие и наверно, возвратится не раньше полуночи; хозяйка тоже ушла куда-то, и никто не мешал ей наедине обдумать все в последний раз, чтобы потом проститься с прежним навсегда Спички лежали на плите, она побросала скомканные письма в печку, и вот пламя вспыхнуло, завыло в трубе, пожирая свою пищу. Листы бумаги скручивались, дымились, превращаясь в обугленные искоробленные лоскутья, на которых еще можно было заметить буквы, прочесть отдельные слова, написанные его рукой.
Пламя затем померкло, и только груда пепла на кирпичах все еще шевелилась, вздрагивала, точно в последних судорогах умирало живое существо.
Оставалось одно написать Михаилу. Сейчас она понимала и чувствовала, что это письмо ее последнее обращение к прошлому, в которое еще не иссякла вера.
Было душно в тесной чужой каморке, в окно которой стучался и кричал неугомонный многоголосый город. Она отворила окно, стало немного прохладней и даже просторней А город гремел, сверкал огнями, и все не затихала, не редела гуляющая толпа на улице.
Вдоль реки, струясь, переливался жидкий бронзовый свет луны, и тенью шли облака по небу. Чья-то лодка плыла к берегу ее очертания отчетливо виднелись на зыбкой освещенной поверхности и дружные молодые голоса допевали волжскую песню.
Олейникова услышала вдруг незнакомые голоса за стеной: Фаина Львовна привела к себе гостей. Звенела посуда, играла гармонь, но так тих был ее неразборчивый говор, что с улицы, наверно, совсем не слышно.
Живя в соседстве с Фаиной Львовной, Олейникова держала себя настороже: ей не нравились восхваления вольных городских нравов и поучения, от которых пахло дурно. Несколько раз пробовала говорить с ней Фаина, словно умышленно выбирая такое время, когда Насти Гороховой не было дома.
Мария заперла на крючок обе двери и, взяв книгу, забралась на кровать; обостренным слухом она ловила звуки странного чужого веселья и все почему-то ждала шумной, скандальной сцены. Грубыми мужскими голосами гудела комната, потом все стихало ненадолго и только шелестел, как сухие листья на ветру, осторожный шепот, казавшийся подозрительным. Два раза в этот вечер принимался петь один и тот же гость с надломленным голосом, пел отрывисто и немного гнусаво:
Есть в Батавии маленький дом,
На окраине в поле пустом,
В этом доме в двенадцать часов
Слуга-китаец снимает с дверей засов.
И за тенью является тень,
И дрожит под ногами ступень,
И звенит растревоженный мрак
От стонов, скандалов и частых драк
Песня, которую довелось Марии слышать впервые, казалось, рождена тяжелой опустошенностью души, и незнакомый человек, кто пел эту песню, будто хотел забыться, развеять привычную, застарелую свою тоску.
В дверь постучались, Мария вскинула голову и, прислушиваясь, ждала.
Маруся, к тебе можно? спрашивала хозяйка немного хмельным голосом. И слышно было, как она зашептала кому-то, стоявшему рядом с ней.
Олейникова не ответила.
После этого никто из пьяной компании уже не пытался войти сюда.
Когда у Фаины Львовны все кончилось и затихло, Олейникова вышла перед сном из комнаты и, проходя темным узким коридором, неожиданно столкнулась с двумя незнакомыми мужчинами. И хотя, быть может, они не замышляли против нее ничего дурного, но страшно было мимо них идти обратно.