А Фаина опять глядела ей в лицо и, качая рыжими волнами густых крашеных волос и почти наваливаясь грудью в оранжевой бумазейной кофте с крупными, как крыжовник, пуговицами, восторгалась:
Ох, детка моя, с такой красотой да не жить!.. Да самой работать это губить свой короткий век Ну посмотри на себя. И, проворно сбегав к столу, поднесла зеркало к ее лицу.
Мария увидела свои глаза большие, серые, с затаенным жарким блеском, окруженные синевой; нежной белизны лицо с едва заметным румянцем на щеках, большой чистый лоб, густые темно-русые волосы, и отвела от себя руку Фаины с зеркалом.
Вот видишь, тебе самой приятно, улыбнулась хозяйка. А другому?.. О-о!.. Я не красива, нет, я не красива и немножко стара, но и на этот мед найдутся пчелы.
Фаина встала, чтобы идти к себе:
Ну я заговорилась с тобой Это от скуки Да!.. я забыла показать тебе одну вещь. Только по секрету, сказала она с ужимкой, двинув густой подведенной бровью, и подняла палец, на котором блеснуло золото.
Она принесла из своей комнаты обложку патефонной пластинки и подала Марии. На желто-серой обложке были написаны карандашом четыре неровные строчки, разные по почерку, по-видимому, писали двое:
«О чем задумался, Иван?»
«Не знаю. Кажется, влюблен, как мальчишка. И робею».
«В кого?.. Уж не в мою ли квартирантку М.?»
«Вы угадали. Но молчите. Прошу вас».
Мария вспыхнула от гнева, точно оскорбили ее при людях, и отвернулась к стене. Она хотела узнать, кто угрожал ей, чтобы приготовиться к отпору сейчас же, но язык не поворачивался спросить
То, что сообщила Фаина, могло быть и правдой, но это было не нужно Марии совершенно Но кто же этот Иван?.. На вопрошающий взгляд Олейниковой хозяйка ответила с лукавством опытной во всем женщины:
Ну, детка моя, ты его знаешь. Он был без меня Иван Забава Почтенный, одинокий мужчина. Он не так красив, чтобы но зачем мужчине красота?.. Он зарабатывает много, одет прилично И я могу повлиять на него Чему ты удивляешься?.. Мы с ним давно знакомы, друзья.. Помнишь, у меня были гости?.. вот в тот вечер он и увидел тебя. И я сразу заметила по его глазам Но при людях спрашивать неудобно, и мы обменялись письменно.
Фаина уходила, пятясь в дверь, и заговорщически грозила толстым золотым кольцом:
И тебя он называет не иначе, как Манечка
Олейниковой почудилось, что хозяйка подстроила все это сама и хочет обманом, интригой затянуть куда-то
Старая сводня! негодующим шепотом произнесла Мария. Вон ты почему обхаживаешь меня!..
Злобное чувство заклубилось в ней, рвалось наружу, спирало дыханье. Ей хотелось бежать к Фаине и прямо в лицо ей бросить: «Гады, что вам нужно от меня?.. Куда хотите затащить?!» Но не было сил ни крикнуть, ни подняться. Рыдания подкатили к горлу, она вцепилась руками в подушку и ткнулась в нее лицом, чтобы никто не услышал этих слез.
«Неужели! беззвучно кричала она, обращаясь в мыслях к Михаилу. Неужели ты не чувствуешь, как тяжело мне?!» И сама же себе ответила: «О-ох, какое ему до меня дело!»
Она металась, как в жару, не зная, чем унять, успокоить себя.
Хоть бы Настя скорее пришла!..
Когда Мария опомнилась и подняла заплаканное лицо, тишина в доме оглушила ее. Она посмотрела на стену, где были часы, маятник висел неподвижно. Окно забито тьмой, гремел трамвай, проносясь мимо, и где-то ревели пароходы, город продолжал жить. Лампа коптила, мигая длинным языком пламени, раскрытая книга лежала на полу. Олейникова потянулась к ней рукой, и тут услышала чуть знакомый мужской смертельно испугавший ее голос:
Ничего, лежите я подниму
И прежде, чем она успела вскрикнуть от испуга, Иван Забава поднял книгу и положил на табуретку Что ему нужно здесь? Когда он успел войти?..
Он сидел на ее постели, у самых ног, и вот, нагнувшись к ней, заговорил тихо:
Простите Я не мог не придти я был в той комнате и все слышал
Уйдите!.. сейчас же уходите! рванулась она с постели. Как смели вы сюда?
Но парикмахер не тронулся с места и с каким-то тяжелым любопытством оглядывал ее.
Не бойтесь: я вам ничего плохого не сделаю и даже, если хотите, никому в обиду не дам Кто вас заставил плакать?
Уйдите, говорю вам! Защищаясь, она метнулась в угол и, надернув на себя до шеи одеяло, прижалась к стене.
Он будто не слышал и продолжал свое:
Не будем ссориться Я могу защитить вас человек я сильный, могу ночью любым лесом пройти, переплыть любую реку.
Он положил ногу на ногу, и тут Мария увидела, что он обут не в сапоги, а в валяные хозяйкины туфли. И побледнела. Боясь пошевельнуться, она ждала нападения и не знала, как предотвратить беду. А парикмахер, быстро взглянув на часы, неторопливо закурил папиросу:
Вы, наверно, думаете: «Кто дорог тот обманул, а кто не нужен, тот предлагает дружбу». Бывает Народ черствый, а город чужой, раздавит и выбросит. Это я понимаю и потому пришел.
Мне не нужна ваша помощь, сказала она гневно.
Свое горе, замысел Фаины и наглые притязания этого скуластого человека ожесточили ее. Теперь уже ничто не страшно было ей: «Котомку с нищего не снимут!»
Она отбросила одеяло, встала с постели и, не опасаясь того, что он не пропустит ее мимо себя и схватит, быстро прошла к окну. Она все еще следила за каждым его движением, готовая не подпустить к себе ни на шаг ближе, но уже чувствовала, что не боится его.
Иван Забава встал тоже и кивнул на растворенное окно:
Если вы хотите скандала, то пожалуйста. Обожаю всякую драку!..
Он был выше Марии на целую голову, сильнее впятеро, и дал ей понять это, выпрямившись и сделав к ней шаг. На левом глазу у него запрыгал живчик. Улыбнувшись, он поднял руки и, перебирая по пальцам, перечислял:
Милиции не боюсь, уголрозыск любовными делами не интересуется, а начальники наши уже спят на мягких постельках им не до этого И потому напрасно кипятитесь Лучше закончим миром Вам же лучше.
С протянутой рукой он стоял перед ней и ждал, немного прищурив левый глаз.
Идите домой вымойте руку сперва, сказала Мария бесстрашно. Где вы научились такой наглости?..
Парикмахер смолчал и ни одним мускулом сухого желтого лица не выдал своего удивления, словно готов был к любой перемене.
Душа-то у вас с червоточинкой: ни женской ласки в ней, ничего, а один только пустой крик, хотя на вас не нападают Впрочем, каждый хромает на свою ногу и всякий кряхтя живет.
А сколько вы платите Фаине за сводничество? с открытой издевкой спросила она, вымещая ему за все и не опасаясь последствий.
Не задавайте, барышня, таких вопросов, иначе получите примерно такой ответ: Фаиной пользуются бесплатно!..
Но Олейникова не отступалась, чутьем определив какую-то слабую струнку Ивана, и почувствовала наконец свою силу и перевес над ним:
Вас давно искалечили?
Раньше, чем вас, мрачно ответил он и, вызывающе взглянув, засмеялся: Спрашивайте дальше
Вы не стоите того, чтобы интересоваться вами даже с этой стороны Надеюсь, вы теперь уйдете?.. Туфли опять отдайте Фаине, наденьте свои сапоги и ступайте, откуда пришли. Напрасно трудились Кстати, сколько времени? спросила она, поджидая Настю.
На моих часах полночь Но мы еще увидимся. И, кажется, грозил этой новой встречей.
Повернувшись к нему спиной, Олейникова завела стрелку ходиков и пустила маятник, а когда оглянулась, Ивана в комнате уже не было.
ГЛАВА IXЖизнь зовет
В тот год, о котором ведется повесть, город остро нуждался в людях: заново строили порт, мостили улицы; на сухих и заболоченных, необжитых пространствах воздвигались заводы, а через реку вместо плашкоутного скрипучего моста, сооруженного чужеземцами еще в прошлом веке, и по которому было опасно ездить, строили железный, на каменных опорах.
Песчаная насыпь уже тянулась вокруг торговой части города, ограждая этот район от весенних разливов. Поднимали и расширяли набережную, где проходил главный тракт с трамвайными путями, и тысяча людей работала с утра до вечера, застилая берег мхом и бутовым камнем.
Олейниковой дали отдельную комнату в общежитии грузчиков; начальник кадров молодой, необыкновенно подвижный и веселый парень расстарался где-то и сам принес железную кровать и стол, а Настя две табуретки. Портреты вождей украсили этот маленький уголок, где Мария сразу почувствовала себя в какой-то безопасности. Занятая только вечером, она, чтобы не сидеть днем без дела, начала ходить в контору, где не хватало машинисток, а по вечерам, до занятий или после, читала газеты грузчикам.
Ее оценили за умение и старание, полюбили за простой открытый нрав и благожелательное отношение к людям; по характеру она была общительна и простодушна. Довольная своей судьбой, она реже вспоминала о прошлом.
Она быстро свыклась с людьми, с работой, и польза, которую приносила она общему делу, радовала ее. Она вступила в комсомол что было залогом дружбы с новой жизнью.
Но вскоре открылись перед ней другие горизонты: в окрестностях города начиналась стройка четырех заводов, о них писали в газетах, журналах, и Мария опять оказалась на распутье.
Не одну ее манила большая стройка. Комсомолка Митрофанова Галя самая молодая из грузчиц уже собиралась уйти из бригады, только боялась, что не отпустят, и вчера спрашивала Марию, как лучше сделать, чтобы не сочли беглянкой.
Часа два тому назад грузчицы вернулись с реки и, пообедав, занялись каждая своим делом. Пришла в общежитие и Настя Горохова, любившая быть на людях.
Катя Кожевникова в ситцевом пестром платье сидела на постели, рассеянно глядя перед собой. Молчаливая, тихая, скрытная девушка, она не завела подруг; никто не слыхал ее смеха ни в общежитии, ни на работе, в разговоры вмешивалась редко и своего мнения никогда не отстаивала. Худоплечая, миловидная лицом, Катя держалась везде особицей, и очень тиха, замкнута стала этой весной Ее беременность явилась для всех неожиданностью, потому что ни с кем из ребят она, кажется, не гуляла
Досадуя на ее глупую скрытность, на недоверие к своим, никто уже не пытался узнавать секрета, да и говорить о ней перестали.
Поодаль от Кати Кожевниковой, забравшись в угол к окну, где горела вторая лампа, сидели, обнявшись, две молоденькие грузчицы и вполголоса пели. Иногда они принимались шептаться, и что-то секретное было в их тихой беседе. Одна из них была Митрофанова Галя единственная комсомолка в бригаде.
Настя Горохова, облокотившись на стол и придвинув к себе огурцы, ела их вприкуску с хлебом.
Ем, ем, а сытости не чую, рассудительно говорила она, ни к кому в особенности не обращаясь. Девчонки, нет ли чего послаще? Галя предложила ей свою булку. Я прогонистая, как лошадь. Ем за троих, работаю за пятерых, вот откуда и сила моя берется. И поглаживая живот, Настя продолжала:
Господь напитал, никто не видал, а кто и видел, да не обидел.
Она без умолку болтала, точно сидела в веселой компании, а когда надоело это, запела частушки, которых знала несчетное число, и при этом регентовала себе ножом, пристукивая и притопывая в такт припева.
Нынче она была особенно в ударе, не пела, а горланила, на и это получалось у ней как-то естественно, потому что вызывалось внутренней потребностью к веселью.
Эй, девчонки! Подтягивай все! И завела еще:
Полюбила я милого,
Так и думала, столяр.
Поглядела в воскресенье,
А он по миру стрелял.
Оказалось, никто еще не слыхал этой песни, и Настя, закончив ее каким-то озорным вывертом, рассмешила остальных, но-сама даже не улыбнулась.
Чтобы просторнее было плясать, отодвинула стол к порогу, плясунов на пару ей не нашлось, и она оттопала одно коленце, расшаркнувшись напоследок перед Галей Митрофановой. Здесь любили пляску и песни, но уж очень шумно все выходило у ней, и поэтому упрашивали перестать.
У нас без тебя было тихо, заметила Галя. А как переселилась сюда, пошел содом.
А как же! засмеялась Настя. У вас монастырь был, а я веселье с собой принесла Девчонки! Кто против меня поднимай руку!
Но все воздержались, чтобы избежать еще большего шума: знали Настю не первый день.
С минуту она сидела смирно потом начала снова. Подкралась к Митрофановой, обхватила за плечи и повалила на кровать:
Эй, вы, грамотники! Чего уткнулись?
Уйди, вырывалась Галя. Уйди, пес чернявый, в тебе сто пудов.
А Настя Горохова отнимала газету, и один край ее уже оказался надорванным:
Давай, давай, а то на куски разнесу!.. все равно ни мне, ни тебе, ни городу Отдай лучше!..
Гале пришлось отступиться. Настя взгромоздилась на табуретку и, стоя под самой лампой и размахивая развернутым листом, требовала к себе всеобщего внимания:
Тише! Тише, девчонки, докладчик приехал!
А когда все приготовились слушать ее, она сперва прочихалась, прокашлялась, утерла рукавом губы, точно мужик после выпитой чарки, потом с необыкновенно важным лицом, с откинутой назад головой, принялась за чтение
Но даже заголовка передовой статьи не разобрала никак.
Ой, Галка! всплеснула она руками, обернувшись к Митрофановой. Все позабыла, пустая моя голова! Одни крючки да петельки вижу, а что к чему Читай сама, дурочка-снегурочка, сорока-почтальон!
Громко рассмеялись, а Галя, чуть обидевшись на новую выдумку ее, с упреком сказала:
Циркачка. Комедиянить гораздая, а не понимаешь того, что тут дело важное и одинаково всех касается.
Ну-у?!.
Вот тебе и ну. Мешаешь только.
Горохова уселась на ближнюю к ней постель и уже спокойно, без шутовства, призналась:
Ну, ладно. Так и запишем: «Поставить Гороховой на строгий вид и привлечь к ответности за буйный нрав и суматоху в правилах распорядка» Я кончила!
Олейникова принесла им свежие газеты.
Маруся, поднялась Настя Горохова, читай давай. Галка нашла чего-то, а нам не сказывает, тихоня!..
Мария начала читать:
«В десяти километрах от города, близ древнего сельца Медведева и рядом с деревней Ключихой на берегу реки началось строительство завода-гиганта. Ежегодно с его конвейера будет сходить сто сорок тысяч автомобилей. В одни сутки пятьсот! Каждые три минуты одна машина!
Прямые широкие улицы, проспекты пересекут это безмерное пространство, занятое сейчас болотами, лесами, мочажиной, кустарниками и полями, над которыми из века в век владычествовала тишина.
На этой глухой, нетронутой равнине, расхлестнувшейся на многие версты, и суждено возникнуть новому заводу.
На площадку строительства начали стекаться люди в середине апреля месяца. Первыми пришли лукояновские грабари, за ними пришагали ветлужские лесорубы с топорами и пилами, вологодские землекопы, каменщики из Ярославля и Костромы. А потом, когда совершился великий почин, уже отовсюду шли и ехали сюда люди самых разнообразных профессий.
Теперь там рубят лес, сводят на нет кустарники, в низинах роют канавы, чтобы осушить болотистую землю, расчищают площадь для цехов, для города и поселков».
Газета пошла по рукам, грузчицы словно не доверяли Олейниковой и сами хотели увидеть собственными глазами А там и картинки случились на этот раз, и каждая могла увидеть лесорубов и грабарей на работе; вот костромские землекопы копают глубокую канаву; на одном из фото изображен дощатый барак, подле него две женщины у костра варят обед, котелок висит на козлах и вьется под ним бледный дымок
Настя разглядывала долго, и как-то сама собой, постепенно, вставала в ее воображении картина того, что примерно происходило там сейчас.
Подошла к ней Катя Кожевникова, чтобы взглянуть.
И зачем столько машин?.. Не знаю, вздохнула она.
Горохова Настя авторитетно разъяснила:
Не на телегах же ездить при Советской-то власти! Помытарили душу хватит. Теперь машинный век.
Растянувшись на постели и закинув руки за голову, Галя уже не слушала больше ничьих голосов, раздававшихся подле, и окончательно решила, когда ей заявить об уходе на площадку, что было надумано несколько дней назад.
Ей было семнадцать лет. Ни на что еще не растраченную силу хотелось отдать другому делу. Весной она отпросилась в ячейке и с первым пароходом приехала из деревни в порт. Свыклась с людьми, но все же по временам тянуло ее отсюда. А куда и сама не знала.
Прослышав об Автострое, она впервые задумалась о себе, а не решаясь идти одна, подговорила и свою подругу. И вот теперь, окончательно решая судьбу свою, уже с волнением искала на большой стройке и свое местечко.
Ее молчание показалось Насте подозрительным. Порывисто подбежав к ней, Настя сердито закричала:
А ты, карась болотный, почему молчишь?! Одна бежать надумала? а мы оставайся здесь? Ни в жисть тому не бывать!
Она рассердилась взаправду, и сильный голос ее почти гремел: