Меры? Винников развел руками. А какие могут быть меры особенные? Не мое это дело. На то милиция есть, суд, прокурор, а что поважней гепеу. Я-то при чем?
Ага, понимаю!.. Ты, конечно, член партии?
Шестой год, склонив пробор набок, Винников сдул пепел с правого плеча, над которым держал папиросу. А что?
Так. Ничего. Слушай-ка, хозяин, а куда ты меня поместишь, пока райком квартиры мне не предоставит?
Винников рассеянно задымил в окно.
Вот не знаю. Нет у нас помещений.
А здесь, в конторе?
Запирается контора у нас. Винников уставился в свои пальцы, скрещенные на столе. Сторожа нет. Впрочем, я понимаю если некуда больше
Не надо! сухо отрезал Хурам.
Чего «не надо»? Да ты погоди
Нет уж пойду Дела есть. Телефон у тебя работает?
Ну как знаешь! Винников лениво протянул Хураму телефонную трубку.
Начальник районного отдела ГПУ ответил, что срочные меры приняты. Сотрудники уже выехали верхами в кишлак Лицо Света, взяв с собой Азиза.
Эту ночь Хурам провел в чайхане на румдаринском базаре. Лежа на грязном ковре, среди заезжих дехкан, подложив под затылок ладони, он, несмотря на усталость, долго не засыпал. И чем больше он думал, тем ближе чувство одиночества подбиралось к нему. Оно захватило его целиком, когда он стал раздумывать, на кого же придется ему здесь опереться в работе.
Уже начиная соскальзывать в туманную пропасть сна, Хурам подумал о недоученном в Ленинграде синтаксисе хинди, попытался было составить какую-то индийскую фразу, увидел призрачное лицо жены, брови которой были почему-то, как у Лола-хон, соединены черной краской, и все, сразу перемешавшись, исчезло.
Глава втораяТИХАЯ РУМДАРА
В первый же день хождение по конторам, новые знакомства, сдержанные разговоры. Хурам разглядывает прохожих, слушает непривычно медленный пульс городка. Все учреждения расположены вдоль шоссе: за садом сад, и в каждом маленький белый дом, а в домах еще незнакомые Хураму, районного масштаба, дела. И всюду февральская вязкая глина, набухающие почки деревьев, стаивающий в жарком утреннем солнце слабый, выпавший за ночь снег. Центр городка мост через Рум-Дарью. По одну его сторону базарная площадь и чайхана, в которой Хурам ночевал. По другую правление МТС и аптека против него, и милиция, и районный отдел ГПУ, дальше вдоль шоссе дом райкома и другие дома, на дверях которых вывески, еще не прочитанные Хурамом.
На краю городка, почти за его пределами, мастерские машинно-тракторной станции. От правления до них почти два километра, и брюки Хурама в коричневой жидкой грязи.
Хурам стоит под навесом среди луж керосина и металлической рухляди. Широкий пролом посередине глиняной стены заменяет ворота. Здесь торчит покосившаяся будка, в которой сторожа нет. За будкой к стене прирастает глинобитное помещение конторы и склада.
Хурам стоит окруженный толпой незнакомых ему трактористов. Сейчас он для них только новое, неведомое начальство.
В чем же все-таки дело, товарищи?
По двору, чихая и кашляя как чахоточные, ковыляют два трактора, доказывая Хураму, что искусство передвигаться ими еще не вовсе утрачено. Тринадцать других облепленных землей тракторов бездыханно стоят под навесом, похожие на окаменелые туши чудищ, только что извлеченных археологами из глубин раскопанного кургана: тронешь рассыплются. Остальные тракторы, как в анатомическом музее, разметали свои ржавые кости по полкам, наколоченным в глубине под навесом.
Механизатор и трактористы, окружающие Хурама, сосредоточенно и хмуро разглядывают носки своей изодранной обуви.
Ну, спрашиваю В чем же, товарищи, дело? настаивает Хурам. Как теперь пахоту проводить?
А в том и оно, товарищ начальник политотдела, хмурится морщинистый механизатор в черной рубахе, без пояса, в высоких сапогах, в которые заправлены ватные брюки. Скажу я тебе, такое у нас положение лучше не надо.
Сам вижу, что лучше не надо
Нет, ты погоди, товарищ Кого у нас видишь тут мы все, как один, ударники.
По работе видать, что ударники!
Ты, товарищ, так не суди Того тебе не видать, что здесь есть и что было. Не по нашей воле до такого дошло. Хотя за себя одного скажу: такое время настало, что не знаю я, старый дурак, зачем здесь торчу. С этими тракторами я сам первый сюда и явился, они мне что собственный выводок были. Мне и жалко. И вот им всем, кто остался здесь, тоже, стало быть, жалко. А сколько народу нашего отсюда ушло! Придут, поскребутся, видят все одно проку не будет, и задают лататы кто в угольные копи, а кто и совсем в другие места. А пожалуй, что погляжу еще, да и сам рукою махну, а ну его, пропади тут все пропадом и с тракторами этими, и с этой трухлявой МТС!
Крепко бить за такие настроения надо, вот что И что у вас только ячейка делает?
Рты зажаты у нашей ячейки, товарищ А бить что же, бей, пожалуй, коли толк с того выйдет. Только не будет его. А причина, скажу, директора по шапке гнать надо.
Вот Правильно вопрос ставит, подтверждает кто-то жестко и угрожающе.
А чем вам директор плох?
А вот чем: груб больно, индивидуальный он человек какой-то, с ним работать нельзя.
Как это так?
Вот и так, что на все ему наплевать. Ему место где? Здесь место, а он из конторы, как суслик, не вылезает. Трудно ему из конторы сюда два километра дойти. Грязь не по его туфелькам. Запасные части где они? Инструмент нет инструмента. Нормы выработки кто их знает? Зарплату кто из нас с октября получил? Одно твердит: вы тут и без меня управляться должны, а у меня и в конторе делов достаточно: цифры, мол, кто без меня подготовит? А и придет сюда все одно. «Товарищ Винников, скажешь ему, продукты надо бы». «Сам знаю, что продукты, чего лезешь?» и спину покажет. Что это за разговор такой для партийца? И все так. Выставишь ему законное требование, а он как барбос облает: «Это законно, но сейчас я закон, мне это в Румдаре не подходит». Зазнался он больно, товарищ Раниев. Никакого с ним сладу, просто работа из рук валится.
Хурам оглядывает хмурые лица рабочих.
Кто из вас лучшим трактористом считается?
Рабочие переглядываются, выталкивают вперед худощавого, с болезненно-желтыми щеками таджика:
К примеру, хоть он, Османов Это если по премированию судить
А если по работе?
Тракторист, сунув руки в карманы замасленной ватной куртки, стоит молча, припустив веки на выпуклые горячечные глаза.
По работе? Что ж Первым трактористом считается. И на полуторатонке работал водителем. Шофер опытный, машину как себя знает Но только
Что только?
Османов стоит недвижно.
Грешки за ним водятся тоже, конечно два трактора поломал Оно, конечно, бывает
Это как же, товарищ Османов? мягко спрашивает Хурам. Не повезло, что ли?
Османов, метнув в механизатора взгляд, словно стрельнув хлопушкой:
Он тоже один трактор сломал.
Было дело, смущается старый механизатор. Мостик подо мной проломился. Тут едешь, хоть богу молись, что ни шаг, то арык, а мостики через них ну, скажу из туза да из пиковой дамы. Недоглядел, виноват.
Вот что, ребята Вас агитировать нечего. За пахоту и посевную мы все вперед партией и правительством отвечаем. Довольно судить да рядить. Насчет Винникова это я разберусь. Недостатки есть? Все уладим. Зарплату тоже получите, о продуктах и говорить нечего. А теперь давайте работать по-настоящему, по-большевистски
Работать Оно что ж, конечно Мы люди сознательные Коли все, как говоришь, будет, за нами дело не станет.
Хурам слушает трактористов, Хурам продолжает разговор с ними, Хурам, шлепая по грязи, подходит поочередно ко всем тракторам, трогает части моторов, и трактористы ходят за ним. Хурам говорит: «Этот здорово у вас раскулачен, куда магнето девали?», и «Горлы трубопроводов у этого поотбиты, а вы допускаете», и «Надо сменить у этого феррадо», и много еще говорит такого, из чего трактористам понятно, что начальник политотдела парень, должно быть, дошлый и техническим термином его, как директора, не поставишь в тупик сам имеет смекалку в механическом деле!
А Хурам признательно вспоминает лагерь под Ленинградом и тяжелые боевые машины, с грохотом ползущие по перелеску, и придирчивого инструктора, который целое лето вытягивал из командира запаса, кавалериста-таджика, точные ответы на каждый заданный вопрос по дополнительной бронетанковой подготовке. Не думал тогда этнограф, научный работник Хурам Раниев, что эти знания так скоро ему пригодятся.
Хурам покидает двор мастерских, бредет по липкой грязи, и городок ему представляется непролазною глушью, обиталищем отставших от жизни, объятых окраинной скукой людей, которых нужно долго бить лбом об стену, чтоб они очухались от косности ленивого бытия.
Хурам посматривает на встречные медленные арбы, прислушивается к необъятной полуденной тишине и понемножку злится на ослепительно яркое солнце, бесстрастно разглядывающее сонную Румдару.
Надо идти в учреждения, надо знакомиться с людьми, которые довольны собой и не поймут, чего от них хочет этот человек, присланный сюда центром и подозрительно прислушивающийся к каждому их самому обычному слову. Но Хурам не хочет верить первым своим впечатлениям и спорит с собой: «Нет, не может быть, чтоб в райкоме не понимали положения в МТС» и, сойдя с шоссе, входит в белое одноэтажное здание райкома. Секретарь райкома Леонов у себя в кабинете. Хурам стучит в дверь, подходит к секретарю, называет себя.
Хурам Раниев, говоришь? Хо-хо Здорово, приятель! А мы тебя ждем, думаем, куда запропастился, грохочет Леонов, протягиваясь над столом и стукнув об пол деревянной ногой. Подсаживайся поближе, выкладывай документы. Ты уж меня извини, что документы спрашиваю. Всякое, знаешь, бывает.
Пока Леонов изучает документы, Хурам приглядывается к нему. Леонов не производит впечатления калеки. Широкие плечи так распирают чесучовую косоворотку, что, кажется, при первом резком движении она лопнет по швам. Ворот не застегнут на мускулистой массивной шее. Мясистые щеки полнокровны, раздольный лоб обличает спокойную силу ума. Хурам ловит себя на мысли, что отрезанная нога Леонова весила, вероятно, не меньше пуда.
Воевал, что ли? Хурам метнул большим пальцем под стол.
Ага Махновским гостинцем, как бы между прочим отозвался Леонов и, сложив документы, протянул их через стол. Вот что, браток, продолжал он спокойным деловым тоном, откинув назад голову и заложив здоровую ногу за вытянутую деревяшку, на которой штанина повисла смятым, обезветренным парусом. Ты, что называется, подоспел к самому поднятию занавеса: мне без тебя зарез. У нас тут такой самодеятельный театр, что одному никак не управиться. Наш район по хлопку позорно в хвосте плетется. Известно?
Да, уж слышал, осторожно уронил Хурам.
Ну, то-то объясню. Меня первого за это бить надо. Согласен?
Хурам усмехнулся:
Раз уж сам признаешь
Признаю. И вот почему. Партийный руководитель в здешних местах должен вдоль и поперек исходить свой район, все сам знать и его чтобы знали. А я сам понимаешь. Скажу еще: трудно работать без языка, а мне он, черт, не дается. Тебе теперь в этом смысле и карты в руки Главное, я здесь один слабовато местное руководство, все самому приходится делать. А работы поверх головы. Район отсталый, к хлопку еще непривычен, здесь рис раньше сеяли. Ну и еще, черт его знает, запутаны здесь отношения. Чуется мне, крутеж какой-то идет, а проникнуть своей головой в самую сердцевиночку этого крутежа, прямо скажу, не могу. Знанья обстановки, что ли, мне не хватает, или, верно, невозможно без языка. Вот кручусь сам, работаю поверх силы, ночей порою не сплю, а до чего-то мне все-таки не дотянуться. Понятно? Ты как, парень? По чистоте говори крепкий?
Вместе работать будем увидишь тихо вымолвил Хурам. В комсомоле с девятнадцатого, в партии с двадцать четвертого.
То-то По рукам, значит? В МТС был?
Был По-моему, развал. Не нравится мне что-то Винников твой.
Не мой, твой он теперь. С работою не справляется, верно. И что груб, верно. Мы за это кроем его. Склад характера у него канцелярский, бюрократом припахивает. Но он старается, по-моему, и работу любит. Положение у него трудное: нет рабочей силы, нет запасных частей, нет оборудования, от прежнего директора задолженность осталась огромная. Вот и пыхтит. Угрюм он, прижимист, сварлив. А чего-нибудь такого, существенного, за ним пока не примечено. Ты с ним постарайся не ссориться, лучше работа пойдет Ты где поместился? Квартиру от него получил?
Не получил пока В чайхане живу.
Не годится это. Квартиру получишь распоряжение сделаю. А пока, хочешь, перебирайся ко мне, с матерью я живу, места хватит.
Спасибо, но если несколько дней, так я и там проживу. В чайхане к дехканам удобно присматриваться.
Как знаешь А то пожалуйста
В кабинет постучали:
На собрание, товарищ Леонов!
Леонов грузно встал из-за стола:
Ну, пойду, что ли. Ты меня извини, после еще поболтаем. И размашисто заковылял к двери.
Хурам медленно идет по шоссе. Солнце светит так же ослепительно ярко, утренние лужи подсохли, подошвы уже не прилипают к земле.
По всей длине шоссе, до самого моста ни одного человека. Одноэтажные домики, расступившись, уступают место садам. Ветра нет тишина стоит в недвижных голых ветвях деревьев. Только воробьи, чирикая, чертят прогретый млеющий воздух. Откуда-то доносятся дробные очереди пишущей машинки. От разговора с Леоновым осталось спокойствие, и Хурам бессознательно вслушивается в короткие голоса тишины. Арык вдоль шоссе шелестит водой. Где-то за домами прерывисто поскрипывает невидимая арба. Совсем издалека, наверно от дальней окраины городка, проикал и умолк ишак
Такой тишины не бывает в настоящих, больших городах. Такая тишина извечный символ мира и благополучия, но Хурам, вдруг осознав ее, беспокойно смотрит по сторонам. Зеленые и красные вывески на домах бытовые учреждения революции, неужели за ними такая же тишина? Хурам читает на закрытых дверях: «Заготзерно», «Правление районного Таджикторга», «Народный суд», «Райзо», «Водхоз» Надо зайти в водхоз Свернув с шоссе, стремительным скачком перепрыгивает через арык, околачивает грязные ботинки о ребро деревянной ступеньки, входит в контору. Вскоре выходит оттуда с вдумчивым, полным заботы лицом. Его внимание сосредоточено на отпечатленной в мозгу карте водопользования района: путаная сетка каналов, секущая коричневые линии горизонталей пока еще с трудом представляемого рельефа.
Хурам бредет дальше, толкает ладонью дверь в другом доме, вскоре снова появляется на шоссе, вынимает из нагрудного кармана записную книжку, черкает в ней несколько слов огрызком карандаша. Опять идет по шоссе и глазеет по сторонам Библиотека. Кузница. Начальная школа Лица и фамилии еще не запоминаются Короткий путь по шоссе занимает весь день. Вечером Хурам в чайхане. Можно разобраться во впечатлениях дня. Карандаш скользит по страницам записной книжки. Светит фонарь «летучая мышь», подвешенный к ветке столетнего карагача. Купа других карагачей, окружающих балкон чайханы, клонится над быстрым вспененным течением реки. Отражение фонаря зыблется на проносящейся мимо темной узловатой воде. Она подмывает неверные сваи, и, подпертый ими, косой балкон протяжно поскрипывает. Дехкане, сидящие вокруг на грязном ковре, пьют нескончаемый чай и сплевывают обсосанные косточки урюка в реку. На другой стороне реки висят над берегом подрезанные водою глиняные жилища. Правее карагачей по широкому деревянному мосту бредет в темноте караван верблюдов, раскачивая гулкими звонницами и затейливо лепеча колокольцами
Чайханщик выделил Хураму маленькую клетушку внутри чайханы, между двумя величавыми самоварами. В клетушку обычно складывались на ночь лишние ковры. В ней пыльно, грязно, темно. Хурам не торопится забираться туда и сидит до полуночи на балконе, глядит на темную воду, вслушивается в однотонные разговоры дехкан.
Глава третьяДВА РАЗГОВОРА
Уже несколько ночей провел в чайхане Хурам. По утрам уходил, с темнотой возвращался. Дни наполнились разговорами в учреждениях, заседаниями, совещаниями. Новое слово «политотдел» туго входило в сознание румдаринских работников. Люди не понимали, почему Хурам вмешивается во все их дела, что ему нужно в их цифрах, сводках и планах, не имеющих, казалось бы, никакого отношения к хлопку. Попав в русло румдаринского быта, Хурам передвигался в нем остробоким, неокатанным камешком, который не хочет найти себе удобное место и спокойно залечь в подходящую ямку среди других недвижных, затянутых илом камней. Поэтому дни его сразу стали напряженными и беспокойными он не хотел врастать в тихую румдаринскую жизнь. И дела Румдары, подобно широкой осыпи, ничем не угрожающей, пока не тронут ее, двинулись на Хурама каменистым потоком, едва он начал тревожить неустойчивое их равновесие.