Кто же, кто? Назови фамилии.
Абдуфато опустил голову.
Говори! распаляясь, крикнул Азиз.
Сосед Абдуфато вскочил и плюнул на землю:
Правильно он говорит: не годится земля.
А, это ты, Файзулла! сощурил глаза Азиз. Кто еще думает так?
Файзулла завертелся и, тыча пальцем в головы сидящих вокруг, в ярости прокричал:
Он думает!.. Он думает!.. Он тоже думает!..
Единомышленников Абдуфато оказалось семь человек. Азиз быстро записал их фамилии.
Кто они? тихо спросил Хурам Насретдина. Тот замялся и так же тихо, не поворачивая головы:
Не знаю колхозники.
Знаю, что колхозники, чуть повысил голос Хурам. Спрашиваю, кто они, бедняки?
Азиз, услышав, кинул намеренно громко:
Два середняка, хвосты байские. Один торговцем был раньше, остальные ничего, бедняки.
Кто это бай, бай? Нет баев среди нас! яростно выкрикнул Файзулла. Зачем врешь на нас?
Лола-хон подступила к краю террасы.
Как это нет? Сам бедняк, голова дурная, о других молчи! А почему мой раис, когда жив был, хотел исключить Абдуфато из колхоза?
Абдуфато взбеленился:
Врет она на меня! Ей, дряни, верить нельзя!
Простучав по лестнице башмаками, Лола-хон быстро сбежала вниз:
Я дрянь? Ты, собака, смеешь говорить я дрянь? Я тебе в глаза наплюю, если я дрянь!..
Разъяренный Абдуфато схватил ее за плечо. Подоспевший Азиз отбросил его руку и отвел в сторону тяжело дышащую Лола-хон.
С террасы чей-то женский визгливый голос:
Зачем защищаешь?.. Правильно, продажная девка она!
Кто-то в толпе изумленно воскликнул: «Ой бо!» Все обернулись к террасе. Уродливые треугольные манекены женщин были сплошь одинаковы: ни одного лица, только черные провалы сеток.
Кто сказал? крикнул Азиз.
Ни одна из кукол не шевельнулась. Трудно было определить, кому принадлежал выкрик. Бледная от оскорбления Лола-хон вгляделась в сетки:
Враг говорит грязная собака кричала пусть Абдуфато исключат из колхоза. Моего мужа убили. Ты слушай, рафик Хурам. Новый раис с Абдуфато дружит, все знают, Абдуфато бай, все говорить боятся. Пусть его исключат. Проверяй все Если одно мое слово неверно пусть меня убьют, как моего раиса убили Все они баи, и Насретдина тоже выбрали баи. Спроси у всех, кто его выбирал?
И опять, еще пронзительней, тот же голос с террасы:
Потаскуха она сама с Анджуманом спала. Сама помогала убить раиса Пусть у нее сделают обыск Пусть гепеу арестует ее.
Теперь Хурам определил сразу: кричала женщина, третья от края террасы.
Дехкане заволновались. Многие повскакали с мест. Кто-то крикнул: «Правильно, она помогала, пусть обыск, пусть арестуют». Но выкрик заглушили другие: «Нет Давай сюда эту Пусть скажет. Пусть узнаем, кто крикнул!..»
Азиз в три прыжка оказался на террасе и в бешенстве схватил женщину за руку, готовясь сорвать паранджу.
Не смей трогать женщину, нечестивец! Смотрите все, комсомолец бесчестит наших женщин!
Хурам, перекрыв рев толпы, с нарастающей силой крикнул:
Оставь, Азиз По местам. Прекратить сейчас же!..
Дехкане остановились, но рев не смолкал.
По местам, слышите? Колхозники называются! Что вы, банда басмачей, что ли? Азиз, возвращайся сюда Ты же, глупая голова, секретарь сельсовета да еще председательствуешь! Хорош Нечего сказать!
Собрание постепенно угомонилось. Женщины метнулись, чтобы незаметно покинуть террасу.
Сидеть всем на месте. Никто с собрания не уйдет Слышите?.. И, выждав тишины, Хурам продолжал: Рафикон! Слушайте меня. Кто эта женщина, которая крикнула, она скажет сама. Если ее обвинения справедливы, пусть их докажет.
Женщина молчала, и никто сквозь паранджу не мог увидеть ее лица.
Пусть другие женщины назовут ее имя, если сама не решается.
Озода́ Сестра Шафи, Озода тихо сказала одна из сеток.
А, сестра Шафи?.. Интересно, что ты скажешь нам, Озода Неужели так и будешь молчать?
Женщина в парандже встала, подошла к краю террасы; все услышали ее плавный, ленивый голос:
Я скажу. Стыдно женщине говорить. Я скажу, дело такое Раиса убили, я за дувалом сидела, видела. Все шумели, кричали, я все видела. Гепеу приезжало, искало, чем убили раиса, я тоже видела. Гепеу всех спрашивало, ничего не нашло. А я видела: когда все шумели и кричали, эта женщина, жена его, лежала на нем, из груди его что-то вытащила, спрятала себе в платье. Оглянулась, чтоб никто не заметил. Нарочно плакала и кричала, лживо плакала. Когда гепеу искало, она не призналась, скрыла Я сразу поняла она дрянь, продажная девка Пусть ответит сейчас. Анджуман хорошим был человеком Пусть посмеет она сказать, что мои слова ложь.
Озода отошла в глубину террасы, и испытующие взоры дехкан скрестились на лице Лола-хон. И, вероятно, от этого она, поморщившись, закусила губы. Лицо ее пылало, и, когда она прижала ладони к щекам и, обжимая волосы, отвела их назад, все подумали, что вот нет на ней паранджи, а то никому не удалось бы так долго и пристально разглядывать ее тесные мысли. Но ни мыслям, ни самой Лола-хон некуда было деться, и она выпрямилась, точно желая всем показать, что у нее хватит сил снести такое тяжкое обвинение. И никто не решился помешать ее тихому, будто из глубины возникшему, голосу:
Рафикон! Вас много здесь, трудно мне говорить Трудно мне говорить Такие у вас глаза Я понимаю, какие думы принесла вам эта не знаю, как ее назвать эта! Лола-хон метнула взгляд на террасу, голос ее окреп, она крикнула с гневом: У меня сердце сломано, у меня горе в горле стоит, а эта падаль хочет свою вонь на меня пролить Я скажу, стыда нет. Пусть я женщина стыда нет Здесь товарищ Хурам, что он может подумать? Он не знает, а вы все знаете. Давно это было, басмачи поднимались из всех кишлаков. У меня сын есть ему восемь лет. И дочь теперь есть ей семь лет. А тогда еще не было их у меня. Был мой отец, красивый был у меня отец, кто помнит его? А мой стыд тогда еще стоял чачваном перед моим лицом, такая была, как вот эти сейчас на террасе, глупая была, ничего не знала
Звук барабана приятен издалека! перебил чей-то насмешливый голос. Старое дело. Кому интересно? Ты о новом скажи где твой стыд?
Не перебивай! с обидой и возмущением заорал Азиз. Тебе слова не давали. И тихо: Продолжай, Лола-хон.
Да. Басмачи убили моего отца. Это было тогда, когда мулла Селахетдин в мечети стоял, кричал всем: «Гнев пророка Кафиры русские убивают таджиков». Кто мой отец? Таджик. Кто убил его? Басмачи, таджики. Когда убили отца, я все поняла. Прав советский закон Ногами мою сетку топтала, сказала: теперь другой разговор пойдет. Сказала: брата нет у меня, мужа нет, друга тоже нет. Пусть я женщина, но руки у меня есть, свои руки вот эти руки Тоже могут стрелять Что было тогда? Отряд милиции был наши дехкане, из этого кишлака, из других кишлаков Вот ты был, Саид, и ты был, Мавлонов Реджон, что смотришь сейчас в пиалу, и ты, Абдурахим, учивший меня стрелять И брат этой падали Озоды, сам Шафи был тогда, чтоб лягушка родилась в сердце его, плохим теперь стал человеком, а тогда нам казалось он думает вместе с нами. Вот сейчас его нет, не пришел на собрание; был бы здесь, послушал бы ядовитую змею от одной крови с ним Помните, рафикон? Кто скажет: забыл? Я пошла искать того басмача, по горам лазала, как мужчина винтовку носила, лошадь свою берегла, все видели на мне кровь отца, все понимали, никто худого слова мне не сказал, никто не дразнил мой стыд
Ты нашла того басмача? опять тот же с неуловимой насмешкою голос.
Хурам посмотрел на дехкан, но сосредоточенная толпа слушала только слова Лола-хон, полные ненависти и вдохновенья.
Да, нашла. Вот сюда стреляла ему Вот. Лола-хон энергично пересекла свой лоб указательным пальцем. Он упал, я смотрела в проклятое его лицо, и в первый раз радость вернулась ко мне, и с легкой душой я могла вернуться в кишлак. И все меня уважали, и я сказала: теперь можно жить и можно работать, и пошла в жены к моему товарищу из отряда к моему раису, которого который мертвым камнем сейчас стынет в моей груди Как жили мы с ним! Когда начался колхоз, мы первые сказали: колхоз. Когда тракторы пришли, мы первые сказали: пусть тракторы. Разве это можно забыть? Сейчас сто, двести вас. Весь кишлак позорное слово обо мне слушает. Нет того, что кричат обо мне. Не было никогда. Один муж был у меня раис, другого не знала. Откуда пошел разговор? Я все скажу, стыда нет. Одна луна будет, Анджуман, эта вошь, ко мне подходил, говорил: пусть я буду с ним спать, про любовь еще говорил противно вспомнить его слова. Я сказала: ты сумасшедший. Он еще пришел, подарки сделать хотел, я в лицо ему плюнула. Больше не приходил Вот Течет на меня клевета врагов, потому что я кандидат партии, потому что плюю на закон муллы Очень большая на меня злоба. Пусть рафик Хурам меня слушает Правильно. Когда мой муж лежал, железо торчало из его груди, ему и мертвому было больно. Я вытащила железо, как безумная я глядела на его кровь. Сердце мое кричало: «Не жить тебе, Лола-хон, пока железо горит, спрячь его на своей груди, носи его на себе, пока месть не поможет твоему горю». Вот оно Лола-хон выхватила из-под платья обернутый окровавленной тряпкой предмет, нервными пальцами размотала тряпку и, подняв сверкнувшую сталь перед собой, фанатически, задыхаясь, прокричала:
Вот оно, перед вами блестит Я найду его и убью как собаку, и буду плевать в мертвые его, поганые, чумные глаза. Нет мне жизни без этого, света нет, сна нет и покоя нет!
Заслонив руками лицо, Лола-хон опустилась на землю, и Хурам поморщился, услышав не сдержанные ею рыданья. Встал, прошел к ней на виду у притихшей, не ронявшей ни звука толпы, присел на корточки, обнял ее широкие потные плечи, она бессильно привалилась к нему, пряча лицо в просторные рукава. Острый запах ее спутанных черных волос щекотнул обонянье Хурама, и он озадаченно подумал, что вот он, посторонний мужчина, обнимает таджикскую женщину, и как это надо ее утешать?
Азиз почему-то на цыпочках поднес Хураму пиалу холодной воды. Передавая ее Лола-хон, Хурам мягко разогнул ее пальцы, сжимавшие сталь, и еще мягче сказал:
Отдай Мне, Хураму, ты можешь отдать Анджуман и без этого от нас не уйдет
Лола-хон инстинктивно отдернула руку, но Хурам продолжал настаивать, и, покорно разжав пальцы, Лола-хон двумя руками схватилась за пиалу.
Хурам сосредоточенно разглядывал гладкий и круглый стальной стерженек, перекатывая его на ладонях. Он имел сантиметров десять в длину и миллиметров семь в диаметре. Один конец его, источенный и заостренный, зиял сквозной поперечной дырочкой. Другой конусообразно утолщенный конец был резко обрублен, давая широкую опору для большого пальца убийцы. В целом стерженек являл собой толстую иглу, и Хурам, размышляя о том, что такая сталь не сломается и не согнется, что убийце удобно было прятать ее в рукаве, соображал, из чего она может быть сделана. Но когда, подойдя один за другим, дехкане в молчаливом любопытстве окружили его, Хурам сунул иглу в карман:
Вот что, товарищи Сядьте-ка на места. С этим делом я сам разберусь. Лола-хон, ты посиди здесь, куда тебе уходить?
Поднявшаяся было, чтобы выйти из круга дехкан, Лола-хон послушно опустилась на ковер и осталась сидеть недвижимо, потупив глаза и неведомо о чем думая.
Товарищи, продолжаем собрание, спокойно промолвил Хурам. Вы все слышали Лола-хон? Кто скажет плохое о ней?
Дехкане заволновались:
Права Лола-хон
Первый она человек
Сердце мужчины
Бить надо камнями собак
Хурам веско и решительно заговорил:
Рафикон! Разговоров пустых не надо. Вы сами видите, какое дело совершилось у вас в кишлаке. Мы еще не знаем, почему убит раис, но кто скажет, что это не байское дело, хотя Анджуман и бедняк? Вот, больше говорить мы не будем. Солнце зашло, скоро уже темно. Скажите, верно, что Абдуфато бай?
Дехкане молчали. Кто-то тихонько хихикнул, но, встретив вопрошающий взор Хурама, сконфуженно умолк. Люди смотрели в землю и явно не хотели отвечать на прямой вопрос.
Хорошо, раздельно произнес Хурам. Тогда скажите мне: вы на о б щ е м собрании выбирали Насретдина в раисы?
Дехкане безмолвствовали. Хурам рассердился:
Что же молчите? Сам он себя выбирал, что ли?
Нет, выбирали ответил чей-то сдавленный голос. Собрание
Все на собрании были?
Мало было, шепнул Азиз. Меня тоже никто не позвал
Подожди, Азиз, шепотом же ответил Хурам. Теперь уж я их спрошу. И громко: Кто на собрании не был?
Я не был Я Я тоже не был.
Поднимите руки, кто не был.
Поднялось десятка два рук. Оглядываясь друг на друга, остальные дехкане, сначала неуверенно, затем видя, что их большинство, уже смело подняли руки. Создалось впечатление, что руки подняла вся толпа.
Кто же был на собрании? Никто, что ли? Поднимите руки, кто был.
Одна рука дернулась вверх, но сразу же опустилась.
Кто же тебя выбирал, Насретдин?
Насретдин встал мрачный, буркнул: «Все были, теперь молчат», услышал насмешливый свист, резко повернулся и, понурившись, ни на кого не глядя, зашагал к выходным воротам.
Постой, куда ты, председатель колхоза? крикнул Хурам, но Насретдин, ускорив шаг между подобравшими ноги дехканами, уже достиг ворот и, не оглянувшись, скрылся за ними.
Баи выбирали нашего Насретдина! пронзительно выкрикнул молодой парень, только что освиставший раиса. Стыдно ему теперь в наши глаза смотреть.
Собрание зашумело. Голоса: «Сердца рябчиков у наших дехкан» «Давай, выбирай другого» «Теперь можно правду сказать» «Мы думали, нам его сверху назначили» и другие подобные возгласы убедили Хурама, что он сделал правильный ход и что нужно тут же немедленно заняться переизбраньем раиса. Дав волю крикам и шуму, Хурам облокотился на подушку и хладнокровно выжидал тишины. Женщин в паранджах на террасе осталось только две: остальные, воспользовавшись суматохой, успели незаметно улизнуть; несколько стариков прошлепали туфлями к воротам, и их никто не удерживал. Лола-хон сидела уже спокойно, обняв руками колени и переводя утомленный взор с одного на другого. Азиз расковыривал пальцами обломок раздавленного деревянного блюда. Хурам встал:
Стыдно, рафикон! Во время эмира народ был как стадо баранов. Страх перед баями и чиновниками путал души, туманом стоял в головах. Если бы я не пришел, что же, вы так бы и жили с незаконно выбранным, навязанным вам раисом? Вы, свободное дехканство, даете садиться на свою шею кому угодно? Что это значит? За вами сила и власть, за вами законы Советского государства, а вы Стыдно вам, рафикон. Что будем делать сейчас?
Правильно, рафик Хурам Затмение на головы наши. Другого раиса Пусть будет новый раис Теперь понимаем. Выбирать надо
Кого?
Дехкане замолкли, смущенно переглядываясь. Вперед выступил высокий босой старик:
Рафик Хурам Надо умного человека, который знает наши дела Прежний раис справедливый был, по-старому сказать святой человек. У него был хороший помощник, хотя должности не имел Все дела знал, всем нам много доброго делал, ничего, что женщина, такая женщина десяти мужчин стоит. Грамотность есть, смелая очень, честное сердце. Мужа ее убили, она одной души с ним. Пусть Лола-хон будет нашим раисом. Прежде такого я бы не сказал, теперь новое время, такая женщина может быть впереди.
Хурам поднял руку:
Что скажете, рафикон?
Дехкане повскакали с мест, стеснились вокруг Лола-хон и, словно любопытствуя по-новому взглянуть на нее, навалились друг другу на плечи. Двое из них, решительно подхватив Лола-хон под локти, поставили ее перед всеми. «Она баям ходу не даст» «Ее выбираем, рафик Хурам «Лучший она бригадир в нашем колхозе» «Лола-хон! Лола-хон!..» закричали другие.
Спокойно, рафикон! Голосуем. Кто за кандидатуру Лола-хон в раисы колхоза «Лицо Света»?
Выбранная единогласно, Лола-хон улыбнулась. Хурам пожал ей руку и, понимая, что ей сейчас трудно что-либо говорить, поторопился объявить собрание закрытым и велел всем разойтись по домам.
Азиз, пусть здесь останутся только партийцы и комсомольцы, и скажи, чтоб сюда принесли фонарь (сумерки сгустились уже в темноту).
Дехкане удалились. Покинув двор, они унесли с собой возбужденные разговоры. В утонувших во тьме ветвях огромного карагача ветер заиграл ощутительным шелестом. Партийцы и комсомольцы уселись в кружок. Фонарь «летучая мышь» закачался над ними на ветке, сгустил мрак за их спинами. Хурам сел под фонарем и заговорил, и ему отвечали: об Анджумане, который раньше считался веселым и своим парнем и о котором только сейчас можно сказать, что он негодяй; о Шафи он честный работник (хотя в прошлом и был сборщиком податей), ведь в кооператоры он попал по решению исполкома, товарищ Баймутдинов за честность, за прежние заслуги дал ему эту должность; о сестре Шафи Озоде просто темная женщина, религиозная очень, злобится на Лола-хон, потому что та ходит без паранджи; об Абдуфато, которого решили исключить из колхоза; о партийном активе, слабом еще в кишлаке, и о других делах.
Останься у нас ночевать, просили Хурама, когда уже за полночь кончились все разговоры. Но Хурам, всегда находивший отдых в одиноких прогулках, все же решил идти в Румдару, и молодежь вышла его проводить с фонарем до большой дороги.
Да, между прочим сказал Хурам, прощаясь с Азизом, сколько стоит на базаре баран, примерно такой, какого сегодня зарезали?
Рублей полтораста, товарищ Хурам, ничего не подозревая, ответил Азиз. Зачем спрашиваешь?