Будут тебе новые сапоги, улыбнулся Хурам.
Трактористы разглядывали ногу слесаря, словно каждый из них был кровно заинтересован в его сапогах:
Сам может купить теперь. Чего еще давать ему сапоги!
А кругленький, с пухлым лицом подручный Абдуназаров закрепил общее настроение, торжественно заявив:
Ишака теперь куплю себе, товарищ Хурам
Мы на тракторах выедем, а его ишаку руль вставим, пусть впереди едет, незамысловато сострил Гуссейнов, но и эта острота была поддержана дружным хохотом.
Наутро Хурам явился в мастерские опять. Османов и Гуссейнов энергично работали под навесом. Один, визжа полукруглым рашпилем, занимался шабровкой подшипника, другой растачивал подшипник на токарном станке. Хурам сразу подошел к ним:
А, товарищ Османов! Шабруешь? Ну, как у тебя идет?
Османов, не отрываясь от работы, сдержанно ответил: «Ничего, идет», Гуссейнов заулыбался:
Мы с Османовым так и решили на пару работать: моя промывка, его полудка, моя расточка, его шабровка, моя пригонка, его притирка, мои нарезы для масла Кто скорей сделает.
Сколько выработали вчера?
Вчера семь, сегодня, наверно, девять подшипников приготовим. Без разделки Разделка потом.
Ничего, одобрительно сказал Хурам. А только можно и больше сделать.
Сколько больше? задержал рашпиль Османов.
Сколько? Вдвоем? Шестнадцать в день.
Османов скептически поджал губы, а Гуссейнов убежденно воскликнул:
Э, товарищ Хурам Шестнадцать не сделать.
Почему не сделать?
Не зная, что ответить, Гуссейнов вопросительно взглянул на Османова, словно ища у него поддержки, Османов нахмурился:
Товарищ Хурам, Гуссейнов очень хороший мастер, А только когда заливать баббитом он это не может. Один я могу, кроме механизатора Вот заливка дело задерживает.
Ну, четырнадцать
Гуссейнов смутился:
Э-э четырнадцать тоже не сделать.
Эх ты, парень, не сделать А еще комсомолец Хочешь, я один к вечеру восемь сделаю?
Э-э, товарищ Хурам, не хвали девушку перед свадьбой!
Давай спорить?
Два тракториста, подошедшие сзади, насмешливо переглянулись. Гуссейнов рассмеялся:
Давай
Ладно Очищай для меня местечко. Сейчас и начну. А Османов судить нас будет.
Хурам встал у станка, уступленного Османовым, завернул рукава гимнастерки до локтя, аккуратно разложил перед собой инструменты. Мелькнула мысль: «Эх, черт, практики давно не было Не проштрафиться бы»
Гуссейнов уставился было на руки Хурама, из-под которых, поблескивая в солнечном луче, пробившем крышу навеса, посыпались мелкие стружки, но вдруг спохватился и завизжал напильником, уже ни на что постороннее не обращая внимания. Османов отошел к груде наваленных на лист фанеры частей и занялся их сортировкой. Когда Хурам и Гуссейнов обработали каждый по два подшипника, Османов, закончивший сортировку, постоял сбоку, искоса поглядывая на них, и, что-то решив, неторопливо подготовил третий, свободный, станок. Разложил на нем подшипники и инструменты и молча, с показной медлительностью принялся за работу.
Работа шла целый день. С подбородка Хурама падали капельки пота. Сосредоточенное лицо Гуссейнова раскраснелось, он ребячески пучил губы от напряжения. Трактористы по одному подходили сзади на цыпочках, с любопытством глядели на азартную гонку и, отходя в сторону, тихонько переговаривались между собой, усмехались, спорили. В час обеденного перерыва двор опустел. Османов, оглянувшись через плечо на уходивших, перевел взгляд на обработанные Гуссейновым и Хурамом подшипники, подсчитал их глазом, чуть заметно скривил уголки бледных губ, обтер руки паклей и, переступив через груду рассортированных им частей, вразвалку пошел к воротам. Хурам и Гуссейнов переглянулись, и Гуссейнов с еще большим ожесточением замелькал инструментом.
Османов вернулся минут через сорок и стал у станка, дожевывая что-то ходившее под его желтой щекой. У Хурама ныла спина, но он заставил себя не обращать на нее внимания.
После заката солнца, когда вторая смена шумной толпой выходила на улицу, несколько трактористов, будто доделывая работу, остались во дворе мастерских. Механизатор, издали наблюдавший за ними, развел свои морщины хитрой улыбкой, зная, что оставшиеся поспорили между собой о том, обгонит ли Хурам Гуссейнова.
Электричество играло глубокими тенями на лицах работников третьей смены, когда Хурам, глубоко, с наслаждением вздохнув, положил на стол свой восьмой подшипник.
Ну, сколько? обратился он к Гуссейнову, обтирая лоб грязным платком.
У тебя восемь есть? осторожно спросил Гуссейнов.
Есть. Точка в точку. Раз обещал
А у меня девять, с торжеством, широко расплывшись, воскликнул Гуссейнов.
Твоя, выходит, победа? с деланным огорчением произнес Хурам. Но я ведь без практики. Ты это должен учесть. И, неожиданно хлопнув Гуссейнова по плечу, рассмеялся:
А все-таки не четыре и не пять?.. Как же это ты утверждал: «не сделать»?.. Где же твое «э-э-э»?..
Поджидавшие результатов трактористы заспорили.
Османов, облокотясь на станок, равнодушно курил папиросу.
Да, товарищи заметил его Хурам, а Османова-то мы и не спросили? У тебя сколько, Османов?
Считайте, небрежно кинул Османов. Я не считал.
Механизатор перехлопал ладонью весь ряд обработанных и разложенных под третьим станком подшипников.
Одиннадцать.
Гуссейнов не поверил, бросился пересчитывать.
Одиннадцать Гуссейнов растерянно зачесал в затылке. Его огорчение было так очевидно, что Хурам рассмеялся:
Да, брат, с Османовым нам не тягаться. Фору дал нам Османов. Тебе, брат, ввек его не догнать.
Ну, не догнать Гуссейнов рассерженно оттолкнул руку Хурама, трепавшего его по шее. Я и двенадцать сделаю.
Трактористы покрыли хохотом обиженного Гуссейнова, он плюнул в сердцах на землю, дернулся было, чтобы выйти из окружившей его толпы, и неожиданно рассмеялся сам.
Механизатор отвел в сторону Хурама и прищурил глаз:
Ловко это у тебя получилось Кого завтра подначивать будем?.. Устал, товарищ Хурам?
Хурам, приблизив губы к волосатому уху механизатора, с искренностью шепнул:
Руки отваливаются, честно скажу. Только ты тссс! смотри им не говори. Ох и засну сегодня!.. А подначивать Чего там. Сами теперь разойдутся!
Работа в мастерских налаживалась с каждым днем. Милицию удалось перевести из соседнего с мастерскими дома в помещение у базара, предоставленное Леоновым. Первые шесть тракторов, выверенные как часы, вышли на пахоту в окрестные колхозы. Когда нанятая Хурамом кухарка впервые явилась браниться во двор, что вот, мол, давно уже перерыв, а никто не идет обедать: «Скажите им, шалопутам, товарищ начальник, я второй раз не буду готовить, ей-богу, не буду, смеются они надо мной?» щетинистый слесарь-волжанин принялся задиристо ее передразнивать:
Яй-богу, яй-богу Ишь, раскудахталась кура Заткнись-ко подолом, не знаешь, что ль, на воротах написано: «Посторонним вход воспрещается».
Ах ты, охальник, подбоченилась разгневанная кухарка. Тебя, что ль, ублаживать я пришла?.. Не будет тебе обеда, и все тут. Тоже мордач
С приглашениями, усмехнулся Гуссейнов. Вот стало у нас, товарищ Хурам! Как инженеров зовут
Балую, балую вас, чертей Что ж с вами сделаешь Ну, кончайте работу, ребята. Не сердите с первого дня нашу хозяйку.
После обеда во двор мастерских явились два шофера, видимо прослышавшие о высокой оплате труда.
Наняться бы к вам.
А вы что ж, безработные? Из Америки, что ли? строго спросил Хурам.
Хоть не из Америки из райпо. В райпо мы работали.
Уволены, что ли, оттуда?
Не, зачем уволены? Мы работаем. Ну, там и работа Помочь вам хотим трактора к сроку выпустить.
А райпо что ж, без шоферов останется?
Шоферы переглянулись и промолчали.
Хурам обернулся к прислушивающимся трактористам:
Вот что, ребята Тут шоферы пришли наниматься, люди опытные. Полагают, без них ремонта мы не успеем закончить Я думаю, правы они, нанять думаю, все скорее дело пойдет. А, как скажете?
Трактористы молчали, недружелюбно разглядывая пришельцев. Монтер Запрягайло, засунув руки в карманы, подошел к ним вплотную, оглядывая их как ненужную вещь:
Не надо нам их, товарищ Хурам Мы работали, а они наши трактора выпускать будут?.. Без них начали, без них, что ли, не кончим?
Верно, пусть катятся! выкрикнул кто-то из сгруппировавшихся вокруг трактористов. На нас, что ли, не надеешься, товарищ Хурам?
В тоне тракториста Хурам уловил обиду.
Справимся, значит?
Еще бы не справиться. Полдела сделали, теперь о чем толковать? Не надо их, на кой они нам?
Не надо, слышите, товарищи, с улыбкой обратился Хурам к шоферам. Наш коллектив говорит, что своими силами к сроку справится.
Не надо, так бы и говорил! рассерженно проворчал шофер. А чего толпу собирать?
Дружный хохот проводил незваных пришельцев. Хурам, прикрыв рот платком, закашлялся, чтоб скрыть нечаянно сложившуюся улыбку.
Оставшись в мастерских на ночь, Хурам ждал Османова, вместе с которым уговорился работать в третьей смене на пригонке сцепления одиннадцатого трактора. Османов ушел накануне вечером и почему-то не вернулся ночевать в общежитие. Днем его тоже никто не видел. Хурам не сомневался, что всегда аккуратный Османов явится точно в назначенный час. Не дождавшись его, Хурам приступил к работе вместе с механизатором.
Придется ему прогул записать? на рассвете спросил Хурама механизатор.
Запиши, пожал плечами Хурам. Не понимаю, что с ним стряслось.
Османов не явился и на следующий день, и механизатор отметил ему два прогула подряд. На третий день к вечеру Османов явился. Глаза его странно блестели, он заметно похудел, и лицо его было желтым и изможденным.
Что с тобой приключилось? пристально всматриваясь в его особенные, горячечные глаза, спросил Хурам.
Османов ответил медленно, с явною неохотой:
У меня, товарищ Хурам, малярия.
А ты в амбулатории был?
А что она сделает? уклончиво ответил Османов.
Как это так что сделает? Сходи обязательно. Не прогулы же тебе, в самом деле, писать? Вот записка, чтобы без очереди. Завтра на работу можешь не выходить, пусть тебя хорошенько осмотрят.
Османов безразлично положил записку в карман. Однако на другой день явился в мастерские чуть свет.
Что же ты не пошел к доктору?
В другой раз пойду, товарищ Хурам Работать надо.
Уговоры Хурама не помогли. Османов взялся за дело и весь день по-прежнему не покладал рук. Однако был мрачен и ни с кем не хотел разговаривать.
В следующие дни Хурам присматривался к нему, стараясь объяснить себе его настроение. Хмурый и нелюдимый Османов, однако, работал великолепно. Решив, что малярия угнетающе действует на его психику, Хурам несколько раз пытался с ним разговаривать, но Османов отмалчивался.
В районе шла пахота, и двор мастерских постепенно пустел. Все меньше оставалось здесь трактористов один за другим они разъезжались по кишлакам на своих обновленных машинах. По вечерам грузовик МТС, запыленный и горячий, с грохотом вкатывался в ворота, и щетинистый слесарь докладывал Хураму, что весь день они разъезжали по местам работы бригад, что тракторы работают хорошо и с мелким ремонтом в поле все обстоит благополучно. До начала сева оставались считанные дни, но Хурам уже не сомневался теперь, что назначенный срок будет выдержан точно. Работа продолжалась днем и ночью. Хурам оставил в мастерских лучших трактористов, и они делали все, чтоб как можно скорей выехать с последними тракторами в поле. Помощники Хурама по политотделу Шукалов, Урун Ирматов и другие приходили с делами к нему в мастерские, выслушивали его указания и снова разъезжались по окрестным колхозам. Впрочем, в дневные часы Хураму все же приходилось бывать в конторе политотдела, чтоб разговаривать с приезжающими дехканами.
Однажды, придя в контору, Хурам нашел письмо из Хунука, подписанное Одильбеком. Арабские завитушки сообщали о том, что в хунукских горах появилась шайка басмачей, вооруженных двумя наганами, винтовкою и берданками; что в шайке участвуют хунукские жители Бобо-Закир, Гуссейн-зода и Бобо-Умар-зода; перечислялись все преступления шайки: угон коровы, избиение бедняка Шарифа, ограбление кооператива («украли две пары сапог, семь одеял, десять килограмм чая, восемь килограмм сахара, две кипы мануфактуры») «Один аллах знает, что они могут наделать еще», писал Одильбек, заканчивая письмо просьбой к Хураму приехать немедленно.
Новое дело. Как назло Хурам потер лоб ладонью. Придется, однако, ехать И, обращаясь к пустой двери кабинета, крикнул: Кто принес письмо?
В дверях показался секретарь политотдела:
Какое письмо, товарищ Хурам?
Вот это
Секретарь недоуменно наморщил лоб.
Не понимаю, товарищ Хурам. Я здесь с утра, и никого не было. А утром пришел двери заперты были.
Хурам скосил глаза на приоткрытую створку окна.
Значит, через окно положили?
Нет, я бы услышал. Разве что ночью?
Странно
Секретарь постоял в нерешительности, но, видя, что Хурам не расположен разговаривать, удалился из комнаты.
Басмачи!.. Терпкий запах полынных трав. Острые, нагретые солнцем камни. Склон пустынной под солнцем горы. Тишина, только легкий засвист ветра от дальних снегов. В каждом камне настороженность, и прежде чем его оползти, надо долго прислушиваться, надо изощрить обонянье: а не донесет ли этот ветерок запах человечьего пота, а не звякнет ли за камнем металл? И потрогать спусковой крючок пальцем, и десять раз заглянуть в вороненый ствол не набилось ли пыли или соринок от сухой ломающейся травы? Басмачи!.. Особое, почти охотничье чувство смесь радости и тревоги, спокойный, заторможенный в сердце азарт. А кругом просторы, просторы, и все в мире зависит только от себя самого.
Конечно, ехать!.. Ни запах керосина и горелого масла, ни грязных досок, ни пронзающего уши визга обтачиваемого железа Конечно, назло. Конечно, надо быть в мастерских. Но не ехать тоже нельзя. И хорошо, что нельзя. Хураму до боли захотелось ветра, простора, шума бегущей по дну ущелья воды.
Хурам протянул руку за телефонной трубкой и вызвал Арефьева.
Поздно вечером Хурам и Арефьев верхами подъехали к мастерским.
Я уезжаю, сказал Хурам механизатору, не спешиваясь с коня. На несколько дней. Справишься без меня?
Езжай, коли надо, товарищ Хурам, серьезно ответил механизатор, оглядывая винчестер, пересекающий наискось спину Хурама. Чего там не справиться? А как насчет директора?
Винникову я уже сообщил. Но ты Понимаешь?.. Словом, спрашивать я буду с тебя. Завтра из «Грамоты» приедет Шукалов. Если что обращайся к нему. Всего
Конь рванулся, выдернув пальцы Хурама из жесткой ладони механизатора, но Хурам резко приложил повод к луке:
Да, вот еще Винников обещал отпустить фанеры для общежития и оцинкованного железа, чтоб сделать душ. Ты завтра с утра пошли к нему, не забудь.
Конь Хурама, ёкая селезенкой, пошел крупной, тяжелой рысью вдогонку Арефьеву.
Глава шестаяПАРАНДЖА
В стороне от кишлака Лицо Света, над рекой Рум-Дарьей, тянется высокая терраса, по которой река протекала многие тысячи лет назад, прежде чем вырыть себе новое русло. От хлопковых полей кишлака террасу отделяет ряд невысоких бугров. Почва ее бесплодна, потому что не знает воды. Провести канал от полей на террасу нельзя мешают бугры. Поднять воду из реки Рум-Дарьи нужны искусственные сооружения, без них не поднимешь. И сотни гектаров прекрасной почвы террасы пропадают зря, не нужные никому, не посещаемые никем, иссушенные бесстрастно обжигающим солнцем.
Но прежний раис колхоза «Лицо Света» был человеком энергичным и предприимчивым. Ему все хотелось увеличить урожай хлопка, дни и ночи он думал об этом и однажды, зайдя на террасу, долго изучал глазом ее рельеф. Наклонился, взял рукою щепотку земли, долго в задумчивости разминал ее между пальцами и решил, что земля хороша, очень хороша, но безнадежно суха. Несколько раз после этого он приходил сюда снова, мерил продолговатую террасу шагами, всходил на бугры, осматривал каждый из них, пытал почву кетменем и лопатой и наконец сообщил все, что думал, своей жене Лола-хон. Ни за какое дело не брался раис без согласия Лола-хон, потому что считал ее умной женщиной и очень ее уважал. И в тот раз Лола-хон осмотрела террасу и согласилась с рассуждениями мужа. И оба они пошли к секретарю сельсовета Азизу, с которым всегда дружили и который мог им помочь в задуманном деле. Азиз был моложе их, но он был комсомольцем, и все комсомольцы колхоза стояли всегда за него. Азиз тоже сходил посмотреть на террасу, потом собрал комсомольцев и рассказал им о деле, которое задумал раис. А когда его выслушали, он заявил им, что никто не обязан работать в часы вечернего отдыха, но если у колхоза будет новый участок, то они, пожалуй, перевыполнят план и весь район станет уважать их колхоз. И двенадцать комсомольцев Абдуллоджон, Рахим, Мукум, Отар и другие увлеклись затеей раиса, и самый веселый из них, Абдуллоджон, сказал: «Давай кетмени, мы попробуем это сделать, каждый вечер по два часа те часы, что мы песни поем и ходим без всякого дела. Только ты ничего не говори об этом в районе, чтоб нам не пришлось стыдиться, если там окажется камень и ничего из нашего дела не выйдет. Когда пойдет вода, тогда всем расскажем и праздник устроим, почет нам будет тогда» Все другие поддержали Абдуллоджона, и с этого дня вместе с раисом, Лола-хон и Азизом проводили свои вечера у самого маленького бугра, закрывающего доступ к террасе. Лола-хон была единственной женщиной среди четырнадцати мужчин, но каждый из них видел, что Лола-хон может работать лучше мужчины, и каждому из них было неловко показать перед ней свою слабость. И кроме того, возвращаясь в кишлак, она всегда разговаривала с тем, кто в этот вечер работал лучше, и смеялась над отстающими. Глубокая траншея постепенно врезалась в бугор, но земля по краям оползала, и с каждым днем становилось все трудней закреплять ее.