Ты не спеши, сваренная наспех мамалыга бывает сырой, успокаивал он, когда паренек напоминал, что уже время взяться ему за какую-нибудь работу на фабрике.
Разве тебе плохо живется? спрашивал его Вэкэреску.
Нет, застенчиво отвечал Илиеш.
Тогда какого тебе черта нужно?!
Илиеш знал, что ему нужно, но не было у него слов, чтобы высказать все. Теперь когда он ничего не делал и ел чужой хлеб, в нем заговорила совестливость человека, с детства привыкшего к труду.
Однажды ночью его разбудил Онофрей и позвал в соседнюю комнату.
Иди, начальник хочет побеседовать с тобой кое о чем. В комнате Руги шла гулянка. Кроме мужчин здесь были Иринуца, служанка уехавшего начальника, и Наташа работница, красивая, как погожий весенний день. Все были сильно подвыпившими. На столе стояло много пустых недопитых бутылок, тарелка с салом и другие остатки еды. Разговор начал Руга. Он не качался, только глаза его блестели.
Послушай, Илья, ты крещеный? спросил он ни с того ни с сего.
Девушки расхохотались. Паренек посмотрел на них с недоумением. Он тер глаза кулаками, старался сдержать зевок.
Брось допрос, девушки скучают, переходи к действиям, заторопил его Вэкэреску!
Живее, какого черта! понукал его и Онофрей.
Руга поднял указательный палец дескать, прошу меня не прерывать, и продолжал более серьезным тоном:
Скажи, парень, ты знаешь, кто я такой? Знаешь, как меня зовут?
Господин субшеф Руга, испуганно прошептал мальчик. Он знал, что тот становится задиристым, когда подвыпьет.
А они? Руга указал на остальных двух.
Господин Онофрей и господин Вэкэреску.
Так. Теперь разреши мне установить, что ты маленький идиот, который ничего не знает. Я Молох, олицетворение солнца и огня, бог жестокости. Он действительно Вэкэреску, но с добавлением Вэкэреску Тяжелая Рука. Как ударит с места не поднимешься. А Онофрей Глаза Навыворот. Достаточно ему бросить один взгляд, и дело идет как по маслу. Так прозвали его рабочие, и должен тебе сказать, мне нравится. Эти канальи не лишены остроумия. Сейчас, раз и ты попал в нашу компанию, мы должны тебя как-нибудь окрестить.
Святой Илья хорошо будет? предложил Онофрей.
Руга скривился:
Не нравятся мне святые. Они годятся только для благочестивого бабья. Назовем его Муцунаке маленькое забавное животное. Щеночек. Утверждаем или поставим на голосование?
Единогласно! заревели все.
Откупорьте бутылку и помажьте миром голову младенца.
Во имя отца и сына и святого духа совершается таинство святого крещения, гнусаво запел Онофрей, капая из бутылки ром на голову полусонного мальчишки.
Илиеш стоял посреди комнаты, не понимая происходящего. Ему хотелось спать. Зачем его разбудили? Окна были закрыты, и в комнате стояла страшная духота. На полу валялись окурки, вилки, огрызки хлеба. Граммофон молчал, его иголка упиралась в застывшую пластинку.
Ром сразу прогнал сон. Илиеш неожиданно вырвался из их рук.
Оставьте меня, я хочу спать! закричал он, хотя сонливость уже прошла.
Руга схватил паренька и потащил обратно к столу. И тут Илиеш увидел его в совершенно новом свете. В его лице было что-то ужасное.
Илиеш разглядел квадратный подбородок с ямочкой посредине и могучие челюсти, словно два жернова.
Без истерики, Муцунаке, не то впадешь в немилость, сказал он медленно, с нажимом. Сиди с нами и пей, раз я говорю.
Ирина села на колени к Вэкэреску. Наташа, повернувшись спиной к столу, глядела в ночную тьму сквозь закрытое окно. Каштановые толстые косы свисали почти до самых ее колен.
Что бы ты сказала, если бы тебе попался в руки такой цыпленочек? спросил Ирину Руга, указывая на Илиеша. Ты бы проглотила его с костями, со всем?!
Женщина рассмеялась.
Эй, Муцунаке, ты знаешь, что такое женщина? спросил его пьяный Вэкэреску.
Ничего, у него есть еще время узнать, заверил Руга. Выпьем за конец света.
Онофрей наполнил стаканы и протянул один Илиешу.
Не капризничай, не то получишь, шепнул он ему на ухо.
Илиеш покорно выпил. Напиток обжег горло, спалил внутренности. Из глаз брызнули слезы. Несколько секунд он не мог произнести ни слова махал рукой, пытаясь освежить пылающий рот.
Что, не нравится? насмешливо спросил Вэкэреску. Вот так и мы мучаемся, несчастные.
Подойди и поцелуй меня, чего строишь из себя Магдалину? обратился Руга к Наташе. После этого он сделал знак Онофрею еще раз наполнить стаканы.
Илиеш был вынужден выпить еще. Он вспотел. Голова стала тяжелой, как бадья. Мальчишка не мог держать ее прямо, она клонилась к земле. Стол, стаканы, все качалось. Он хотел было взять в руки вилку и не смог. В конце концов Илиеш свалился со стула и потерял сознание.
На следующий день он проснулся с ужасной болью в висках. Стены кружились. Дрожали ноги. В глазах стоял какой-то туман, и он видел все, как сквозь сито. Его тошнило, сосало под сердцем. В комнате вонь, кавардак. Илиеш кое-как подмел и вышел на воздух. Тут он почувствовал, что волосы у него липкие. Во рту было горько, как от полыни. Он добрел до дерева и лег в тени. Сильная боль распирала грудь. Казалось, внутри нарывает. Ничто не интересовало его. Павлины и розы потеряли прежнее очарование, щелканье Никитиных ножниц уже не ласкало слух, а разрывало сердце на тысячи кусков. За одну ночь все изменилось. Толстенькие гномики с улыбающимися рожицами, казалось, смеялись над ним. Он почувствовал себя опоганенным, облитым грязью.
Ему хотелось бежать отсюда, пока не поздно. Но куда? Фабрика была окружена колючей проволокой, вдоль нее росла густая стена акаций. У ворот будка привратника, который никого не выпускал и не впускал без разрешения. Мать еще не прислала весточки, а хата, где он мог бы найти убежище, продана.
Ты что, болен? Что с тобой? спросил садовник, увидев его скорчившимся на траве.
Илиеш не ответил. Бросил на него взгляд дикой кошки и отполз в сторону. Цветы Никиты казались ему капканом, специально поставленным, чтоб завлекать людей. Дикий чабрец на вершине Чертова кургана, где Илиеш в свое время кувыркался, казался ему теперь олицетворением счастья на земле.
Чертов курган, тяжелый холм с крутым подъемом, если б ты знал, как тоскует по тебе один паренек, который так мучился, подымаясь на тебя. Если б ты знал, холм, с какой любовью вспоминает он о тебе. Его тоска полностью воздала бы за все проклятия, которыми награждают тебя валуряне, ежедневно карабкаясь по твоему склону к нивам и виноградникам
Когда ослики возвестили время обеда, Илиеш не пошел накрывать стол наверху. После прошедшей ночи ему было стыдно глядеть людям в глаза. Он страшно затосковал по Иону и дедушке. Хоть бы повидать их, излить им душу Кто знает, может быть, теперь они уже вернулись в село. А может, хоть письмо прислали
Сквозь листву пробилось несколько солнечных зайчиков. Желая избавиться от них, Илиеш натянул картуз на глаза и предался своим мыслям. Он уже был далеко-далеко отсюда, сидел в саду у Лимпиады, под орехом, и рассказывал Иону обо всем случившемся.
Ты должен был дать ему разок по морде, чтоб знали тебя, корил его Ион.
От такого сумасшедшего лучше вырваться и убежать, вмешался в разговор дедушка.
Илиеш взвешивал сказанное. Конечно, стоило бы дать Руге разок, чтоб попомнил его. Только Руга тоже может дать сдачи, а Илиеш еще маленький и не справится с ним. А если убежать? Кто помешает? И как ему до сих пор не пришла в голову эта мысль? Ну и глуп же он! В глубине сада есть высокая черешня, у самого забора. Поднялся по ней, перепрыгнул на ту сторону и дуй домой. Ну и что, если Чулика продал хату? Он будет жить у Тоадера Мунтяну или в хате тетки Лимпиады. Не пропадет.
Ветви черешни росли в виде лестницы, и было очень легко взобраться наверх. Илиеш вздохнул полной грудью. В голове у него прояснилось, и боль в сердце приутихла. С минуту он любовался видом, открывающимся за забором. Поля хлебов, кукуруза в долинке, красная крыша вокзала. Сверху шел длинный товарняк.
«Когда паровоз дойдет до станции, перепрыгну через забор, решил он. Пусть ищут. Какую рожу скорчит Чулика, когда узнает, что я сбежал!»
Его радовало, что таким образом он не только спасется от Руги и его дружков, но и сыграет злую шутку с маляром. Он еще раз смерил взглядом расстояние и спрыгнул. Его расчеты нарушил один сук, которого он не заметил. Рубашка зацепилась за него, и он повис в воздухе. Отцепившись, Илиеш со злостью прыгнул, уже не глядя куда. Он угодил как раз на край живой изгороди из акаций. В руку впилась колючка. Лицо было расцарапано. Из кустов неожиданно вышел Онофрей.
Эй ты, акробатикой занимаешься? иронически спросил он, помогая ему выбраться из колючек.
Илиеш с ненавистью глянул на него и промолчал.
Тебя зовет Руга. Иди и не раздражай его.
Паренек вытер рукавом расцарапанное лицо, собрал всю свою смелость и упрямо ответил:
Не пойду.
Что?
Наверх не пойду.
Почему?
Так.
«Так» не бывает. Нужна причина. Брось глупости и иди.
Ласковый голос, каким он говорил, обезоружил Илиеша. План, который еще минуту назад казался ему заманчивым, теперь стал несбыточным. Им овладели сомнения, страх, нерешительность.
Руга, развалившись на постели, читал газету «Вселенная». Рядом были разбросаны другие газеты. На столе в пепельнице дымилась папироса.
Где шляешься? недовольно спросил он.
Принести обед?
Нет, не нужно.
Он был угрюм. Отложил газету и сел на край кровати.
Вчера перебрал через край, проворчал он, давая понять, что у него плохое настроение. Зевнул несколько раз, проглотил слюну и перевел разговор на другую тему: Послушай, Муцунаке, как я понял твоего старика, он оставил тебя здесь, чтобы сделать из тебя человека. Довольно серьезный вопрос в наши времена. Чтобы решить его положительно, нужно начать с азов. Другими словами, к семи часам принимай свой пост. Явившись в конюшню, найдешь Тимофте Хамурару и скажешь, что я послал тебя. Обедать будешь в столовой, как и до сих пор. Спать с Онофреем и Вэкэреску. Только должен мыться хорошенько, чтобы не вонять навозом. Понятно?
Понятно.
Есть у тебя какие претензии?
Нет.
Тогда иди. Я хочу спать.
Наконец-то и Илиеш нашел себе место на этой недружелюбной фабрике. Насмешки памятной ночи осели где-то в глубине души, а на поверхность всплыла надежда, ластясь, как хитрая лиса, и заставляя его забыть обиду. Он будет среди людей, получит работу и, может быть, избавится от своего ненавистного покровителя.
Илиеш, не дожидаясь следующего утра, сразу же пошел на службу. Конюшни находились около кузницы, у нижних ворот. Красивый парк, в который попадаешь, войдя в центральные ворота, простирался до конюшен. Постепенно он редел. Здесь росли шелковицы. За ними начинался пустырь с пыльными кустиками мальв и птичьей гречихи. Со стороны кузницы доносился оглушительный звон молотков. Из закопченной трубы поднимался столб черного едкого дыма. Чуть дальше стояло несколько полуразвалившихся сараев и навес, защищавший от дождя и солнца фаэтон начальника.
С той поры, как продали Вьюна, Илиешу не представлялось случая ухаживать за лошадьми. Ему хотелось бы иметь под своим присмотром парочку молодых быстрых лошадок. Он уже представлял себе, как будет их мыть, заплетать им гривы.
Тимофте Хамурару был молчаливым человеком. Если он и разговаривал, то только с лошадьми. Курил много, папиросу за папиросой. От него несло дымом, как из сушилки табака. Конюхи рассказывали, что однажды его жена, почувствовав боль в груди, обратилась к доктору в Оргееве. Тот, выслушав ее, посоветовал бросить курить. Когда женщина стала клясться, что в жизни не брала в рот этого чертова зелья, доктор оборвал:
Делайте, как я сказал, и будете чувствовать себя лучше!
Порядок и чистота в конюшне понравились Илиешу. Хамурару любил, чтобы все было на своем месте. Если он находил сбрую или постромки не там, где они должны быть, надо было видеть, какую расправу над виновным устраивал старший конюх.
Когда Илиеш пришел на работу, Хамурару, сделав несколько затяжек, произнес всего одно слово. «Хорошо!» и повернулся к нему спиной.
Разочарованный, Илиеш молча взял вилы и вошел в конюшню.
Каждый день его ждала новая работа. Он очищал конюшню от навоза, чистил лошадей, возил тюки с табаком из одного склада в другой. Илиешу досталась пара кляч, которых нужно было подталкивать, чтобы они шли. Других лошадей ему давали, только когда нужно было везти Ругу. Тогда Тимофте собственноручно запрягал в фаэтон пару каурых выездных лошадей. Эти поездки были единственной радостью мальчика. Всякий раз, как он выезжал за ворота фабрики, ему хотелось кричать от радости. При виде полей его глаза увлажнялись. Когда же попадались делянки ржи или слышался крик прячущегося в хлебах перепела, его охватывала тоска по дому.
Он сидел на козлах под палящим солнцем, не чувствуя зноя, забывая, что в фаэтоне дремлет Молох, бог жестокости. Встречающиеся им на пути крестьянки в домотканых рубашках казались завороженными лебедями из давно слышанных сказок. Его охватывала, переворачивая всю душу, глубокая тоска по родному селу. Где-то там, далеко за холмами, скрывались Валурены. Он на секунду закрывал глаза, представляя себе Ольгуцу, работающую на винограднике. Он рисовал себе, как вечером она идет к колодцу, наливает в желоб ведро воды и моет ноги, бросая усталый взгляд на ворота дома Илиеша. Он хранил в душе надежду на то, что когда-нибудь Руга поедет и туда. Но помощнику начальника больше нравилось кружить по ближним селам. Он знал табаководов всех окрестных сел как свои пять пальцев, входил в их дворы, как в собственный дом. При виде его люди менялись в лице, суетились без толку. Никто никогда не мог знать, как поведет себя «шеф». Иногда он бывал добрым и благожелательным, сыпал остротами и шутками, отпускал грубые комплименты женщинам. А иногда ни с того ни с сего метал громы и молнии, сбрасывал со скамеек связки табака и топтал их ногами.
У него не было барских привычек. Работал он как мул целыми днями без устали ходил по полям, знал, где и кто должен убирать табак, чей табак поспел, а чей нет. Все знал. И упаси бог, если кто-нибудь пытался обмануть его. Без разбора бил старого и малого. Иногда он приходил в ярость просто неизвестно отчего. Однажды он наткнулся на обедающих в поле крестьянок.
Приятного аппетита, пожелал он им.
Женщины поблагодарили его, пригласили к столу. Он сел среди них, выдумывая истории одну невероятнее другой. Все смеялись. Руга был в хорошем настроении. Внезапно ему что-то померещилось.
Ты почему не крестишься после обеда? нахмурившись, спросил он женщину, которая отложила ложку, и влепил ей подзатыльник.
Это испортило всем обед. Куски застревали в горле. Женщины умолкли, опустив глаза. Старушка с выцветшими от старости глазами, в которых не виднелось ни одной искорки, придирчиво спросила его:
А вы почему не креститесь?
Я? Руга несколько раз чавкнул, словно пережевывая что-то. Илиеш торопливо поднялся с места, пошел к лошадям. Но Руга уже успокоился. Я? Я не хочу беспокоить господа бога. Он дал мне все, что я хотел. И если попрошу еще чего-нибудь, он разгневается. А вы обязательно должны молиться. В особенности ты, тетушка. Скажи правду, сколько раз ты изменяла своему старику?..
У него с ужасающей быстротой менялось настроение.
Выходки помощника начальника приводили Илиеша в ярость. И мальчик возвращался домой грустный и подавленный.
Он быстро привык к своему новому занятию, хотя тюки были тяжеловаты для его спины, а табачная пыль разъедала кожу. Со временем ко всему привыкаешь. Перевозя табак из одного склада в другой, Илиеш имел возможность ближе видеть тех, кто трудился на фабрике. Девушки, которые издалека казались красавицами с белой и чистой кожей, вблизи выглядели желтыми, позеленевшими.
Фронт приближался. Румынских чиновников охватила паника. Все, что называется, сидели на чемоданах. Работа на фабрике двигалась медленно. Жалованья не платили вовремя. Пришел приказ досрочно приступить к приемке табака. А начальник все не приезжал из Бухареста. Руга, казалось, осатанел. Весь день он проводил на фабрике, а по вечерам устраивал дикие оргии, спаивал любовниц, дебоширил. Часто по ночам Илиеша будили и посылали на вокзал за вином. Онофрей и Вэкэреску тоже не стеснялись в присутствии паренька раздевали женщин, пьяными голосами приказывали: