Илиеш кипел:
Скажи, чтобы не называл меня шельмой. Я ничего не крал у него, у меня имя есть.
Он больше не будет тебя так называть. Не беспокойся.
И пусть не надевает отцовские рубашки.
И рубашки больше не будет надевать.
Дома была одна Ангелина. Чулика куда-то ушел. Илиеш остался во дворе, Лимпиада вошла в дом. Сначала разговор шел спокойно, ничего не было слышно. Потом Илиеш услышал громкий голос матери:
Чего вы суетесь не в свое дело? Что, у него нету дома, нету матери? Что вы его держите у себя? Разве я ему зла желаю?!
Илиеш забрался на завалинку к окну. Ему было слышно, как тетка Лимпиада выговаривала матери:
Постыдилась бы, Ангелина. Ребенок уже большой, все понимает. Чему он научится от тебя? А что скажет Роман, когда вернется?
Захотел, так давно бы уже вернулся. Все мужики вернулись.
Илиеш не видел лица матери, но чувствовал, что она плачет.
Почем ты знаешь, что случилось с Романом? Может, заболел, может, еще почему задержался. Подожди немного. А так ты становишься посмешищем всего села. Пригрела какого-то чужака. Голос Лимпиады становился все настойчивей. Почему этот Чулика не живет в своем селе? Что его заставило прибиться к нам? Ты спрашивала его об этом?
Ангелина злобно закричала:
Спроси его сама, ты ведь власть!
И спрошу, сегодня же спрошу. Только тебе первой следовало бы сделать это. Ведь он у тебя живет.
Ну и что? Колет вам глаза? Да? Завидно, что не у тебя остановился?
Дверь с треском распахнулась. Лимпиада вышла на крыльцо и, словно ничего не произошло, с улыбкой сказала Илиешу:
Сбегай в сельсовет, скажи Павлу, что я приду попозже.
Илиеш вернулся в дом, но с Чуликой перестал разговаривать, больше не прислуживал ему во время работы. И мать не стала уже настаивать, чтобы он учился ремеслу у маляра. С того дня она не решалась поднять на него руку.
Илиеш вообще не встречался с квартирантом. Днем работал в поле, по вечерам шел в клуб или в вечернюю школу, куда записался в пятый класс. Из его товарищей осталась одна Ольгуца. Заходил, правда, еще двоюродный брат Якоб, но с ним было неинтересно. Все остальные приятели разъехались кто в школы, кто на разные курсы. Даже Владимир Ботнару запропал куда-то.
В вечерней школе занималось немало взрослых мужчин и женщин, к которым учителя обращались на «вы». Это почему-то особенно нравилось Илиешу. У них была молодая и хорошенькая учительница. Она краснела до ушей, когда вызывала к доске парня своего возраста. Иногда уроки посещал сам директор школы Георгий Ботнару. Важный, надменный, с тросточкой в руке, он гордо садился на стул, медленно окидывал взглядом класс. Все заранее знали: выискивает очередную жертву, чтобы излить свою неутолимую злость. При его появлении все в классе сжимались, становились словно бы меньше ростом. Наступала тяжелая тишина. Боялись даже дышать. И как бы хорошо ты ни знал урок, все равно заикался, путался в присутствии грозного директора.
Ангелина совсем перестала интересоваться сыном, не спрашивала, куда идет или откуда пришел, чем занимается. У нее свой мир, у него свой. Однажды он услышал, как мать жаловалась Евлампии:
Этот ребенок сведет меня в могилу. Видела бы, какими глазами он смотрит на меня. Будто я ему враг. Боже, лучше бы я его не родила на свет!
И ударилась в слезы.
А ты не принимай так близко к сердцу. Пусть Чулика возьмется за него. Мужчина, он его скоро приструнит.
Осень уходила на покой. Ее провожали стаи ворон угрюмым карканьем, ей вслед махали деревья оголенными ветками. Пронзительный ветер нес за ней сорванные с акаций сморщенные стручки.
В старом отцовском пиджаке, с засученными рукавами, Илиеш убирал кукурузу на Чертовом кургане. Неподалеку пасся привязанный к колышку Вьюн. Бедняга уже давно объел траву вокруг себя, и его следовало бы перевести на другое место. Но Илиешу некогда. Нужно спешить, иначе кукуруза останется под снегом. Все убрали, лишь их участок еще не убран. Но чтобы все успеть, разве достаточно иметь только две руки? Мать предупредила: если не закончит сегодня, то завтра в поле выйдет она. Оставит без присмотра хозяйство и выйдет.
Харш, харш Серп с трудом перерезает стебли. Перед глазами только мелькание кукурузы, делянка кажется бесконечной. Ладно, он сам управится, нечего матери тащиться сюда. Ведь летом-то она сюда ни разу не заглянула, чего же ей искать теперь? Конечно, с курами и утками ничего бы не сделалось, если бы денек и побыли голодными. Да не в этом дело. Мог бы и Чулика подбросить им пару пригоршней зерна. Просто Илиеш не хочет этого, у него тоже есть гордость. Раз мать не выходила в поле при отце, то почему она должна это делать, когда он сам стал вести хозяйство? И так она недовольна им, ворчит, что растет неслухом. А ведь он с тех пор, как занялся жатвой, даже в клуб не заглядывал. Теперь только зимой можно будет ходить. А к весне он вступит в комсомол.
Харш, харш Кукурузные стебли не поддаются, но деваться им некуда, валятся на землю. Что-то серп плохо берет. Наверно, надо подточить. Скорей бы Ион возвратился с курсов трактористов, научил бы. Неплохо деда Тоадера Мунтяну попросить наточить серп. Да как-то неудобно, подумает: верзила, а не умеет сделать такого пустяка. Только опозоришься.
Внезапно Илиеш уловил далекие звуки, похоже, кто-то называл его имя. Ветер, ничего не разобрать. Он распрямил спину, сбил кепку на затылок. Наверное, показалось, никого нету. Но нет, снова кто-то в отдалении прокричал:
И-ли-е-еш!
Держа серп на плече, он вышел из кукурузы, огляделся. Да, не так уж много осталось работы. Кто же все-таки зовет? Он посмотрел из-под ладони в сторону села. Внизу, у подножия кургана, какая-то женщина махала рукой. Присмотрелся узнал крестную Лимпиаду. Он хотел спуститься к ней, но она закричала что-то, указывая рукой на Вьюна. Что, и его взять? Понятно.
«Какой-нибудь наряд», подумал Илиеш. Вчера слышно было, что собираются вывозить камень для ремонта дороги. Только он никуда не поедет, пусть и не надеются. У него еще столько дел. Вьюна, конечно, можно дать на пару дней. А сам он не может зима на пороге.
Подойдя к Лимпиаде, он сразу решительно сказал:
Можешь сердиться, что хочешь делай, но я никуда не поеду.
Она притянула его голову к своей груди.
Глупенький. Никуда ехать не надо. Пойдем к нам.
А кукуруза?
Потерпит еще.
Лимпиада таинственно улыбалась.
Дверь в сенцах была не заперта, комната пахнула навстречу приятным теплом. Только сейчас Илиеш начал чувствовать, как болят его натруженные руки В комнате на лавочке у окна сидел мужчина, опершись подбородком на руку. Вот он поднял голову и Илиеш окаменел.
Батя, выдохнул он еле слышно, словно боясь, что от громкого голоса тот исчезнет, как сон.
Они шагнули друг другу навстречу, крепко, по-мужски обнялись.
Батя, батя!.. Других слов сейчас не было у сына.
Роман вытирал рукавом ему слезы, сдерживаясь, чтобы самому не расплакаться.
Успокоившись немного, Илиеш спросил:
Почему ты так поздно? Все уже давно вернулись, один ты
Не мог, сынок, болел. Насильно задержали.
Теперь только Илиеш разглядел отца: бледный, щеки обвисли, глаза впали.
А что случилось?
Ты же знаешь, я пограничник. А на границе чего не случается.
Ты писал, что был на венгерской границе. Неужели это правда?
Да, был там, пока не получил пулю.
От кого?
Кто его знает? Стреляли. Они в меня, я в них.
Но все же приехал. Теперь Илиешу стало стыдно своих слез, он старался говорить серьезно. Хорошо, что приехал.
А слезы текли по лицу, не унять. Словно это не тот Илиеш, который целыми днями на ветру, на холоде убирал кукурузу, мужественно отвергая помощь матери.
У нас теперь Советская власть.
Роман прижал к себе сына.
Знаю.
Крестная Лимпиада работает в сельсовете.
Знаю.
У нас в хате живет маляр Чулика. Это который когда-то красил церковь И вновь слезы прервали речь.
Он уткнулся в грудь отца. Она была слабая и костлявая.
Скажи ему, чтобы он ушел от нас.
Руки отца ослабли, дрожат.
Ничего, уйдет. Еще есть время
К ним подошла Лимпиада.
Лучше о себе расскажи, Илиеш.
О, много можно рассказать отцу! Но тот не слушает, жадно курит, отвернувшись к окну.
Лимпиада попыталась его успокоить:
Не порть себе кровь, Роман, перемелется мука будет. Было бы здоровье да мир. Брось, не думай. Садись поешь.
Нет, не сел Роман за накрытый стол. Задумчиво глядел в окно. Приступы сухого кашля время от времени сотрясали его, потом он опять застывал, устремив взгляд вдаль.
Когда свечерело, тетка Лимпиада ушла в сельсовет, а они вдвоем стали строить на столе дворцы из спичечных коробков. Спички теперь дешевые, бери сколько хочешь. Илиеш тихо рассказывал о том, как убили Гаврилаша, как делили землю, какие кинокартины он видел. Потом спел отцу «Катюшу», которую недавно выучил.
Спать они легли вдвоем на печи, там, где обычно ночевал дедушка. Было слышно, как в сарае переступает с ноги на ногу Вьюн. Они лежали молча, отец ничего не спрашивал о доме. Илиеш тоже ничего не говорил. Раз отец не спрашивает, значит, надо молчать.
Через два дня к ним зашла Ангелина. Ссутулившись, как-то боком втиснулась в дверь. Коротко постриженные волосы не причесаны, вся растрепанная, глаза красные от слез. Переступив порог, упала к ногам Романа:
Прости, Роман, прости! Сама не знаю, как все случилось. Черт попутал, замутил разум. Не вини меня, пойдем домой, не отнимай сына!
К горлу Илиеша подступил комок, он еле сдерживал слезы.
Роман отправил его во двор поиграть.
«Неужели не помирятся?» в отчаянии думал Илиеш, шагая по придорожной грязи. Сперва пошел было к Якобу, но не вытерпел, с полдороги повернул назад.
Примирение произошло позже. Наступили морозы, мохнатый иней толщиной в несколько пальцев окутал ветви деревьев, лег на землю. Илиеш очищал кукурузные початки, окружив себя на огороде стеной из сухих кукурузных стеблей, чтобы не так пробирал холод. Закутанный в полушубок, он все же мерз. С утра они работали вместе с отцом. Потом пришел дедушка с Павлом Гынжу и увел отца в хату.
Они сидели там уже несколько часов. Почти весь сельсовет собрался в хате. Совещались о чем-то. После обеда Лимпиада, закутанная в шаль, куда-то ушла вернулась она с Ангелиной, обе были возбуждены, с горящими глазами. Прошли мимо Илиеша, даже не взглянув в его сторону. Он обиженно надулся, хотел уже бросить кукурузу и сбежать к ребятам, как Лимпиада вышла на крыльцо и позвала его. Оказывается, в комнате шла гулянка. Мать и отец сидели рядышком за столом. Они посадили Илиеша между собой, налили ему стакан вина, как взрослому.
«Помирились!» решил он.
Выпили за мир, за хорошую жизнь. Дед Епифан философски рассуждал:
Конь о четырех ногах, и то спотыкается.
Ангелина сжалась, как воробушек, не решаясь поднять глаза от тарелки. Роман успокаивал, склонившись к ней:
Гляди смелее, не убивайся. Как-нибудь проживем.
Чего только не случается в жизни, говорил ободряюще Павел.
Чего не случается, вздыхала Лимпиада.
К вечеру втроем пошли домой. У Лимпиады остался только Вьюн. Илиеш был готов кричать от радости: «Они помирились!» Пусть бы все село слышало. Как тепло и радостно на сердце стало! Но дома Роман помрачнел.
Завтра же забели эту дрянь, кивнул он на стены, разрисованные Чуликой.
Хорошо, послушно отозвалась Ангелина, выражая готовность выполнить любое его желание.
Утром, когда Илиеш проснулся, пахло свежей известью. Стены были белые, слегка подсиненные. В комнате стало просторно, светло, чисто. Чуликинская мазня бесследно исчезла.
Зима принесла глубокие снега. На кургане дотемна слышались звонкие голоса. Были санки и у Илиеша, причем особенные, со спинкой и поручнями не упадешь. Их сделал дедушка. Кататься на них одно удовольствие. И все же нет у него прежней радости. Отец страшно изменился, стал угрюмым, раздражительным, придирчивым. Он беспрерывно кашлял. По ночам кашель душил его целыми часами. О докторах он и слышать не хотел.
Однажды Ангелина предложила ему лечь в больницу. Он побледнел и злобно выдавил:
Хочешь от меня отделаться? Но я не доставлю тебе такого удовольствия! Буду жить, пока не высохну, как доска.
Ангелина с тех пор боялась упоминать о больнице. Роман оживлялся лишь в редкие часы, когда к ним приходил Павел Гынжу. Павел уверенно говорил:
Скоро ты поправишься. Вот придет весна, пошлем тебя на все лето в Дубоссары на практику в колхоз. Ты толковый, понимаешь в хозяйстве. Посмотришь, как там у них, что к чему. А осенью и у нас в Валуренах организуем колхоз. Мы с Лимпиадой из любопытства съездили туда. Ну, братец, вот это пахота! Тракторами пашут, я видел, глубина чуть не в аршин. Все сорняки к черту. На что тут лошадь?.. А посмотрел бы ты их кур белые, будто из одного яичка вылупились. Загляденье! В тепле выводят их, и наседки не надо, по восемьсот штук в день. Можешь спросить Лимпиаду.
Огоньки любопытства загорались в глазах Романа, и он на некоторое время воодушевлялся.
Пожить бы, самому бы увидеть!
Еще как будешь жить, уверял Павел. Помнишь, как я кашлял в позапрошлом году? И ничего. Пей молоко с маслом, как рукой снимет.
Когда Павел ушел, отец ласково обнял Илиеша:
Вот поправлюсь, организуем колхоз, и пошлю тебя учиться. Куда захочешь поедешь.
Приближались выборы в Верховный Совет республики. Кандидатом в депутаты выдвинули Лимпиаду. Она потеряла сон и аппетит. Ей было как-то неловко, она смущенно говорила:
Там нужны ученые люди. А что я, едва грамотная?
Роману стало лучше, он повеселел. В день выборов проснулись с петухами, зажгли лампу, стали наряжаться в праздничную одежду. В темноте пошли на избирательный участок, уверенные, что будут там первыми. Но в школе, где расположился избирательный участок, уже собралось все село. Илиеш еще ни разу не видел школу такой украшенной: кругом ковры, вазы с цветами где только набрали их?
За столом, покрытым красной скатертью, торжественно сидели Павел Гынжу, Тоадер Мунтяну и еще несколько мужчин и женщин. В соседнем зале играла музыка. Настроение у всех было приподнятое, все приветливы, радостны. В зале, где играл оркестр, веселились и старики и молодежь. Роман расправил плечи и вступил в танец.
Илиеш тоже стал танцевать, хотя разгуляться было негде и его то и дело толкали. Правда, другие танцевали с девушками, а он еще не решался пригласить. Вообще-то он горел желанием вступить в круг с Ольгуцей. Только как осмелиться на виду у всего села? Да и не в этом даже дело. Осмелился бы. Только вдруг она не захочет? Девушки народ капризный. Вот если бы он привел ее на жок сам, как это заведено, тогда другое дело. Тогда танцуй сколько влезет. Но что делать, если он еще не дорос. Хотя, говоря откровенно, стань он взрослым, все равно идти к Истрати Малаю, чтобы пригласить его дочь на жок, смелости не хватило бы. Тут нужна отчаянная голова. Истрати такой злой, что может накинуться на тебя с дубиной. И дверь не найдешь вылетишь сквозь стенку на улицу. Ну, а пока он потанцует и с Якобом. Время покажет. Сегодня выборы, танцуют без соблюдения деревенских обычаев, не требуя с тебя ни «марша», ни на «чай», как это водится.
Когда вернулись домой, Ангелина вынула из кармана два аккуратно сложенных бюллетеня, положила их на стол.
Зачем принесла их домой?! закричал Роман.
Мать растерялась, испуганно теребила бумагу.
А что с ними надо делать?
В урну надо опустить, чудачка! Разве тебе не объясняли?
Говорили. Будто бы поняла, пролепетала Ангелина. Там столько народу, шум, я и растерялась. И с беспокойством закончила: Что же теперь будет? Отменят выборы?
Идем со мной. Роман сам взял ее бюллетени, чтобы было надежней.
Они отправились в школу.
Избрание Лимпиады в Верховный Совет событие, пожалуй, самое необычайное в истории Валурен. Никогда еще не выбирали женщину ни в какую власть.
С новыми надеждами и радостями подошла весна, но в дом Романа она принесла только горе. Чем больше сил набирали деревья, распуская почки и выбрасывая зеленые побеги, тем меньше сил оставалось у Романа. Он уже не мог ни жаловаться, ни ругать Ангелину лежал неподвижно в постели. По его желанию кровать подтащили к окну, где прежде стоял стол. Подложили под голову и спину несколько подушек, и он, полусидя, опершись на них, глядел сквозь открытое окно в небо.