Всех сюда! кричал сержант. Не уйдете, голубчики, теперь попались. Два топора и лопату куда спрятали? Негодяи! Найдем, все найдем!..
Сержант задыхался. Синие глаза его потемнели. Схлынул с щек обычный румянец. Сержант часто и нелепо совал в воздух кулаками.
Кто дежурный по кладовой?
Из нашей толпы выступил Старый.
Я, господин сержант.
Немедленно пересчитать все топоры и лопаты! Открыт заговор, понимаете? Вот эти преступники готовили побег. Вы всегда за них заступаетесь, а они
Голос сержанта хрипло сорвался от возмущения.
Господин сержант, твердо сказал Старый, топоры и лопаты я принял по счету. Сданы полностью.
Вы уверены? зло сощурился сержант. Хорошо, я пересчитаю сам. А этих в карцер на две галеты. Всем расходиться!
«Большаки» захныкали. Мы стояли, не зная, что предпринять. Подозрительность сержанта нам была хорошо известна: ему всюду мерещились заговоры. Не раз среди ночи он врывался с пьяной командой в бараки, пугая дикими криками спящих. Он рылся в сером арестантском барахле, лазил под нары, заставлял отдирать доски пола, проверял все щели в стенах. Он искал запрятанное оружие. И уходил на рассвете, унося в качестве победных трофеев несколько гвоздей, ими мы открывали свой консервный паек.
И теперь, слушая всхлипывания «большаков», мы догадывались, что заговор придуман сержантом. Надо было как-то выручать наших ребятишек.
Разрешите, господин сержант, сказал Старый, расспросить мне Васю один на один. Я хочу узнать, куда они спрятали топоры. Мне он скажет.
И, не дожидаясь ответа, он отвел рыдающего Большака в сторону. Долго он выспрашивал его шепотом, низко наклоняя ухо. Потом достал платок, вытер ему нос, поправил шапку на его голове и привел, держа под локоть, к сержанту.
Низко опустив голову, маленький заговорщик стал напротив сержанта Лерне. Неулегшаяся обида вновь всколыхнула его плечи подавленными рыданиями.
Старый ласково положил руку на плечо Большака.
Скажи нам, Вася, про какой топор ты говорил с ребятами? Про какую лопату? Смелей!
Все чутко насторожились. Обступив кольцом, мы дружно подбадривали Васю.
И, захлебываясь в слезах, Большак начал, едва выдавливая слова:
Раз-лопату
Два-топор
Переброшу
За забор
Придут конопатчики
Не найдут лопаточки
Мы все переглядывались. Кто-то, посмотрев на сержанта, поймал и спрятал в горсти язвительную усмешку. Кто-то громко кашлянул всем послышалось в этом кашле удивленное «о-го!». Вася посмотрел исподлобья и сбился.
Так, все держал его за плечо Старый, а что ты там говорил про солдат?
Старые солдаты
Не найдут лопаты
В толпе зафыркали, зашипели, закашляли. Оглянувшись на нас, усмехнулся и сам Вася. Закончил бойко:
Не найдут топора,
Мне искать пора!
Все? спросил Старый.
Все.
Потом вы разбежались и спрятались?
Да.
Старый снял с его плеча руку и подошел к сержанту. Нам показалось лицо Старого сурово побледнело. Он очень плотно прижал руки по швам и сказал голосом, нестерпимо звонким:
Господин сержант, разрешите доложить: никакого заговора нет. Понимаете: дети они, дети, дети!..
Старый тяжело вздохнул и добавил уже обычно спокойным голосом:
По-русски это называется «игра в прятки».
VII. РЕКВИЕМ
Анкундинова вынесли из карцера на одеяле.
Загнулся! сказал санитар.
В карцере загибались часто. Это был глухой подземный погреб, с заросшими лохматым инеем стенами, с черными сосульками на потолке.
Чтобы сохранить остаток тепла в теле, умирающие уродливо скрючивались в тесный комочек. Их выносили на одеяле в околоток и там выпрямляли.
Весть о смерти Анкундинова быстро облетела бараки.
Даже, казалось нам, сам сержант Лерне был смущен. Он пришел на утреннюю поверку пасмурный, притихший и оглядывал всех нас грустными синими глазами.
Господин сержант, громко сказал Старый. Анкундинов умер сегодня ночью в карцере.
Да? сказал сержант. Плечи его зябко содрогнулись. Ах, мусью, поморщился он, вчера я нашел на рубашке одну вошу.
Да? сказал Старый.
Вот такую! Какой ужас!
Мы молчали.
Я сбросил все с себя и вымылся одеколоном.
Мы молчали.
Не знаю, что будет.
Сержант жалобно заморгал длинными ресницами. От пухлых нежных щек его ветер доносил сладкие струи духов и пудры.
Господин сержант, заговорил снова Старый, это был наш товарищ. Мы хотели бы проводить его до могилы и спеть наши песни.
Никаких песен! встрепенулся сразу сержант. Только то, что записано на религиозных страницах. Как это называется? Молитвы, да!
Сержант отвернулся.
Хорошо, спокойно согласился Старый. Можно.
Мы недаром звали Старым этого заросшего бородой, благодушного человека, немало повидавшего на своем веку. Пять царских тюрем значилось в его прошлом и столько же хитроумных побегов.
И на этот раз мы поверили в его спокойствие.
После поверки Старый выкликнул по списку нас пятерых, это были ближайшие друзья покойника.
В барак, на спевку.
Мы собрались в дальнем углу барака разучивать церковные песнопения. Все безбожники, мы с трудом припоминали слова слышанных когда-то в детстве молитв. Вдобавок почти все мы были люди безголосые, с плохо приспособленным к сладкогласию заупокойных ирмосов слухом.
Выручил нас Старый. Оказывается, в дни бедственной юности приходилось ему читать в деревнях по покойникам и даже петь за дьячка.
Когда пришел в барак сержант Лерне, Старый протяжно задал тон и, усиленно мигая нам, взмахнул рукой.
Свя-ятый боже! нестройно затянули мы, глядя ему в рот.
Свя-ятый кре-епкий!
Свя-ятый бессмертный!
Поми-илуй на-ас! кричали мы вразброд дикими голосами.
Дослушав до конца, сержант долго стоял в раздумье. Видимо, пение русских молитв не произвело на него доброго впечатления. Кажется, он уже собирался отменить свое разрешение.
Конечно, господин сержант, сказал Старый, православные молитвы уступают по красоте католическим песнопениям. Ведь вы католик? Я вот слыхал ваш реквием «Dies irae», помните: та-ра-ри-ра-ра-а Какая мощь, какая сила! Разве можно сравнить его с нашим пением? Давайте-ка, друзья, продемонстрируем «Надгробное рыдание». Си-соль-ми
Сержант постоял еще в задумчивости.
Ага да реквием. Хорошо, продолжайте! И он повернулся к выходу.
Над-гробное ры-ы-да-а-ние завели мы ему вслед.
В конце дня мы подняли на плечи легкий гроб и двинулись к приготовленной могиле туда, на пригорок, где шумели молодые сосны.
В воротах тюрьмы за нами пристал молодой краснощекий солдат в синем берете с помпоном. По дороге он грозно щелкал затвором ружья.
Мы шли в полном молчании, бережно прижимая щеки к шершавым доскам гроба.
И тихо стояли над сухой песчаной могилой, когда гроб, плавно покачиваясь на веревках, уходил вниз. Безмолвно бросили мы горсти мерзлого песку, глухо застучавшие о крышку гроба. Там, на жестяной дощечке, были выбиты гвоздем фамилия погибшего товарища и скрещенные серп и молот.
Над нами на полнеба полыхал желтый морозный закат. Перистые полосы косо разметались в нем, предвещая ветер. Далеко под берегом охала и вздыхала под ударами невидимых волн ледяная окалина.
Старый раскрыл евангелие и скинул шапку. И, глядя на него, поспешно смахнул с головы синий берет с помпоном наш часовой.
Никаких надгробных рыданий, товарищи! тихо и жестко сказал Старый, не подымая глаз от развернутых страниц. Над могилой замученного борца мы дадим друг другу несокрушимую клятву. Палачи делают все, чтобы расшатать наш стойкий дух и подавить наши надежды. Некоторые из нас обессилели от голода и страданий и впадают в безразличие. Товарищи, это смерть!..
Старый перевернул страницу и откашлялся.
Таких надо тормошить, расшевеливать, не давать заснуть. Ведь борьба не окончена и дело наше не погибло. Оно побеждает там, на фронтах, и победит во всем мире. Пускай неистовствуют палачи! Тем крепче должны быть мы. Уже земля горит под их ногами, и в бессильной ярости они набрасываются на нас, своих пленников. Позор палачам! Вечная слава погибшему в борьбе смелому товарищу!..
На этом Старый захлопнул евангелие, а часовой нахлобучил на вихрастую голову свой синий с помпоном берет.
Реквием! громко и торжественно сказал Старый.
Протянув друг другу руки, мы окружили могилу и запели:
Наш враг над тобой не глумился,
Кругом тебя были свои,
Мы сами, родимый, закрыли
Орлиные очи твои.
Мы пели со страстью, кашляя и задыхаясь, устремив бесслезные глаза в желтые просторы неба. Крепко стискивали друг другу руки и пели железными голосами:
Настанет блаженное время,
Когда уж из наших костей
Подымется Мститель суровый,
И будет он нас посильней
Сытое лицо солдата испуганно и благоговейно вытянулось. Он торопливо подхватил ружье и взял на караул.
Он был суеверен, этот глуповатый провансалец. «Пускай, думал он, поют молитву бородатому русскому богу надо стоять навытяжку». Он так и простоял до конца, пока мы пели эту старинную песню русских революционеров.
Когда мы взялись за лопаты, часовой подошел к Старому и сказал:
Реквием Бон, бон!
Лицо его было растроганным.
VIII. СВИСТ КРЫЛЬЕВ
Белые кресты за проволокой вздвоили ряды. И стало им тесно на пригорке. Один за другим сбегали они вниз, широко раскинув руки, и как бы кричали: нас много, нас много!..
Это было похоже на бунт мертвых, и комендант острова однажды приказал спилить все кресты, а могилы сровнять с землей.
Седым осенним утром вышли на пригорок люди.
На море пал туман. В белой тихой мути невидимо плескались волны. Невысокие островные сосны призраками стояли вокруг. Клочья холодного пара цеплялись в сучьях и уплывали мимо. Было глухо и неприютно в этом мире.
Казалось, навсегда погасло солнце и земля освещена негреющим светом каких-то сумрачных светил. Ночь, вечер, утро, что это было?..
Мягко, беззвучно тяпали на кладбище топоры. Повизгивала, застревая в сыром дереве, пила. Один за другим валились тяжелые кресты.
Часовые, еле видные в тумане, стояли вокруг, зябко съежив плечи.
Люди работали молча.
И вдруг какой-то новый, вольный звук вторгнулся в тишину, и казалось, дрогнуло все вокруг и туман, и деревья, и люди.
Упали топоры, остановилась пила.
Низко над кладбищем кружил в тумане гусь.
Га-га-га! кричал он зовуще-тревожно.
Свист сильных крыльев был слышен близко, над самыми вершинами сосен.
Га-га-га!
Крик одинокой птицы все отдалялся и утонул в мглистых безднах.
Все равно погибнет! печально сказал кто-то.
Врешь ты! откликнулся раздраженный голос Выживет!
Выживет! говорили кругом.
Всем хотелось верить, что эта сильная птица должна побороть туман, море, лесные просторы, страх одиночества. Она найдет свой путь, птице открыты все дороги.
Погибнет! сурово сказал матрос Шумков. Раз отбился от стада своих не найдет, а в чужое не примут. Заклюют! Так всегда бывает!..
Это было сказано угрюмо-непреложно.
Досадливо повизгивая, снова пошла пила, затюкали топоры. Молча думали все над сказанными словами.
«Так всегда бывает» Это верно. Вот когда бежали с острова трое матросов, что вышло? Всех их выловили поодиночке, все погибли
Надо иначе, надо всех поднять. Как?
Вокруг билось свирепое море. Там, в тумане, лежал берег матерой земли, безлюдные леса, болота. За ними красный фронт, свои. Но охрана сильна, у нее пулеметы. Арестанты же голодны, босы, раздеты, безоружны. И сколько больных, ослабших духом
К Шумкову подошел комиссар Праскутин. Он поставил пилу и огляделся: никого поблизости не было.
Сегодня или никогда! сказал Праскутин. Сейчас я узнал: на южный конец пристали четыре лодки, мужики приехали сети ставить
Я согласен, сказал Шумков.
Подняв плечи, к ним шел часовой. Они взялись за пилу и стали спиливать крест.
В конце работы, тихо говорил Праскутин, как зазвонят в колокол, я обезоруживаю одного часового, ты другого. Надо сделать без шуму
Есть! кивнул Шумков. Праскутин взял пилу и пошел дальше.
«Лучше смерть», думал Шумков, сваливая наземь крест. И перешел на новое место, поближе к часовому.
Когда зазвонили в колокол, Шумков закинул на плечо лопату и пошел к воротам. Часовой равнодушно смотрел на него, посасывая сигарету. Поравнявшись с ним, Шумков уронил лопату и, нагнувшись, схватился за винтовку. И тут же ударил часового головой в живот. Тот свалился, высоко задрав ноги.
Молчи! грозно сказал Шумков и наступил ему на грудь.
Винтовка была в его руках.
Праскутин бежал к нему, потрясая наганом.
Есть две винтовки и вот Скорей идем в барак! Ребята, стерегите часовых, бери топоры! Сейчас освободим всех!..
Закинув на плечо в груде лопат винтовки, они пошли к бараку. Со всех сторон тянулись к воротам арестанты, никто еще не догадывался о происшедшем.
В воротах стоял часовой. Молча шевеля губами, он пересчитывал идущих с работы. Праскутин направил ему в грудь револьвер и молча отобрал винтовку. Оторопевший часовой сел на ящик и закрыл лицо руками.
Праскутин вбежал в барак. Там в эту пору шла обычная дележка галет.
Кому? Кому? Кому?.. выкрикивали во всех углах. И, сбившись тесными толпами, стояли вокруг арестанты.
Свобода, товарищи! закричал Праскутин. Выходи все, свобода!..
Его не услышали.
Он выхватил наган и выстрелил в потолок.
Смолкли голоса. Праскутин видел со всех сторон растерянные лица.
Что? В чем дело? спрашивали его.
Свобода, говорю я! в ярости затопал ногами Праскутин. Выходи все! Коммунисты, за мной!..
Черная толпа ринулась к дверям, застревая в узком проходе.
За стенами барака послышались хлопки выстрелов.
А-а-а! тонко завизжал кто-то на верхних нарах, забившись в припадке.
Кто-то поспешно уползал под нары.
Трус! Куда?! злобно пинал Праскутин утягивавшиеся ноги в веревочных лаптях.
И выбежал из барака.
На голом плацу залегли цепи. В мглистых сумерках вспыхивали редкие огоньки трех винтовок. За проволокой в кустах рассыпалась цепь охранников. Там трещали частые выстрелы.
Праскутин лег в цепь и поднял наган. Он отсчитывал каждый выстрел: последнюю пулю надо было оставить ка худой случай про себя.
Вперед! За мной!..
И в этот момент из окна солдатского барака трелью рассыпался пулемет. Несколько человек из поднятой цепи упали.
Отступать за барак! скомандовал Праскутин.
Там уже набрасывали на проволочные ряды доски и бревна, карабкались по ним и убегали в кусты.
На южный конец! К лодкам! кричал вдогонку Праскутин.
И тут он столкнулся с Шумковым.
Патроны все! сказал тот и, вынув затвор, со злостью отбросил в сторону ненужную винтовку.
Они последними перебрались через проволоку. В ее колючих тенетах раскачивался чей-то запутавшийся труп. Вслед им засвистели пули.
Скорей, скорей! торопил Праскутин.
Держась за руки, бежали они, и ветер свистел в их ушах, как бы под взмахами сильных крыльев.
Две лодки уже отчалили от берега. Переполненные беглецами, они низко сидели в воде.
Ты садись в эту, сказал Шумков, я обожду. Может, отстал кто из товарищей.
Третья лодка отплыла, грузно ныряя в волнах.
В четвертую сел Шумков. И только когда захлопали в камышах выстрелы и снова запели над головой пули, оттолкнулась от берега последняя лодка.
Не держись в куче! зычно кричал Шумков. Розно плыви!..
Лодки утонули в тумане.
IX. ЛЕСНАЯ ИЗБА
Побег удался. Беглецы благополучно пристали к пустынному берегу и скрылись в заросших можжевелом песчаных буграх. Брошенная лодка одиноко качалась на волнах.
Шумков сказал:
Ничего, найдем дорогу.
И все ему поверили.
Шумков пошел впереди. За ним цепочкой вытянулись остальные.
Темная чаща поглотила беглецов. Осенняя холодная тяга веяла над лесными верхами. Седые ели важно качали вершинами. Покоен был голос великого леса.
Долго шли молча. И вдруг, остановившись, Шумков оглядел радостными глазами высокие вершины. Грудь его дышала жадно, глубоко.