Однажды пришел к ним какой-то человек, поговорил с матерью и увел со двора корову и теленка. Теленок был озорной, такого можно и отдать, но зачем отдавать добрую, спокойную корову? Этого мальчик не понимал. Потом приехали на арбе и увезли поросят. Поросята визжали, им не хотелось покидать свой сарай. Потом угнали двух овец. Эти уходили молча, думали, наверное, что их гонят на пастбище. И наконец мать вечером зашла в курятник, переловила всех кур, затолкала их в мешок и унесла. А куры-то все были несушки
Зачем она их унесла? спросил Гадац отца.
Мы переселяемся в другое место, сынок, ответил тот, глядя себе под ноги. Там снова купим
Отец всегда говорил правду, но на этот раз он обманул Гадаца. Никуда они не переселялись. Ушла только мать, и стало в доме тоскливо и пусто, и Гадац часто видел, как отец, стоя на крыльце, смотрит, вздыхая, куда-то вдаль. В ту сторону, куда ушла мать, понял Гадац, и тоже стал смотреть туда, ждать
Прошло много времени. Гадац уже научился чистить картошку, и даже суп солить научился. Отец купил новую корову. Она отелилась. Когда теленок подрос и стал таким же, как тот, озорной, вернулась вдруг мать Гадац испугался, заплакал почему-то. Хотел рассказать, как они ждали ее, долго ждали. Многое хотел сказать он, но слезы мешали ему и, вспомнив бесконечные дни ожидания, бросился внезапно в дом, захлопнул дверь, запер ее и закричал:
Не пущу тебя! Уходи!
И долго еще кричал он, а потом, обессилев, сел на пол у двери и уснул. Проснулся он вечером. Открыл осторожно дверь, вышел во двор
Мать и отец молча сидели в сарае.
Через месяц-полтора после ее возвращения к ним приехал ее брат, дядя Гадаца. Дядя вызвал отца во двор, и они долго разговаривали. До Гадаца доносились только обрывки фраз, но он все же кое-что понял: кто-то ждет мать, кому-то она должна отнести деньги.
Корову отец не продал. Мать осталась дома, но часто уезжала куда-то то на день, то на неделю, то на месяц, А отец искал утешения в араке и, напившись, часто впадал в буйство. Являлся среди ночи, орал, пинал все, что под ноги попадалось.
Однажды он подошел к постели Гадаца. Долго стоял, пошатываясь, смотрел на спящего сына. Потом рванул с него одеяло, отшвырнул в сторону. Гадац проснулся, сжался испуганно.
Ты-ы кто-о та-а-кой? едва ворочая языком, пробормотал отец.
Гадац засмеялся. Испуг его прошел, ему показалось, что отец шутит с ним, и он тоже хотел сказать что-нибудь смешное, но не успел. Отец схватил его за плечи, тряхнул, заорал, бешено тараща глаза:
Ты-ы кто-о та-а-акой?!
Я Гадац, испуганно пролепетал мальчик.
А-а еще-е кто-о?!
Твой сын
Не-е вре-е-ешь?!
Выскочила из своей комнаты мать, бросилась к мужу:
Оставь ребенка!..
Отец обернулся на крик, а Гадац, воспользовавшись этим, спрыгнул с кровати и выбежал из дома. Застыл на крыльце, боясь ступить в густую, непроглядную, враждебную тьму. Но скрипнула дверь, и Гадац, как в омут головой, бросился в ночь.
Это я! Подожди! слышал он голос матери.
Гадац остановился, весь дрожа от пережитого ужаса, мать, подошла к нему, укутала в свой платок, они сели на скамейку под старой грушей, и лишь тогда он заплакал, всхлипывая судорожно и задыхаясь
Такие ночи повторялись все чаще. В школу Гадацу ходить не хотелось. На первом уроке, на втором он еще слышал голос учительницы и даже смысл ее слов улавливал, но к третьему его начинал одолевать сон. Тяжелели веки, голова клонилась на грудь, блаженное тепло разливалось по телу Учительница сделала ему замечание, другое, потом пожаловалась отцу, сказала, что мальчик плохо ведет себя, плохо учится.
Как-то раз, явившись среди ночи, отец разбудил Гадаца. Долго тряс его, ухватив за плечи, и, когда мальчик открыл наконец глаза, спросил:
Тт-ы ур-роки вв-ыучил?
Выучил, ответил, щурясь спросонья, Гадац. И стихотворение выучил
А нн-у расскажж-и!
Боясь обозлить отца, Гадац начал декламировать.
То, что случилось на следующий день, Гадац тоже запомнил на всю жизнь.
Учительница выводила на доске крупные белые буквы. Гадац замер от восторга буквы получались красивые, строчки ровные, прямые ему не верилось, что и он когда-нибудь сможет так писать. И он смотрел на эти буквы, смотрел и сам не заметил, как веки его сомкнулись, голова опустилась на крышку парты, и он продолжал видеть буквы, но теперь уже во сне.
Он спал бы до вечера и всю ночь, но вдруг к нему потянулись чьи-то руки и кто-то заорал так, что потолок чуть не обрушился. Мальчик инстинктивно прикрыл голову руками, метнулся в сторону.
Ты что, Гадац? Не бойся
Перед ним стоял завуч, и ноги его не подкашивались, как у отца, и говорил он так спокойно и ласково, словно араки вообще не было на свете.
С доски давно уже все стерли. В классе никого уже не было. Только Гадац и завуч.
У тебя болит что-нибудь, Гадац?
Нет, буркнул мальчик.
А чего ты испугался? Что-нибудь страшное приснилось?
Нет.
Ну, хорошо, хорошо А вечером ты рано ложишься?
Да, рано.
Корову на пастбище ты выгоняешь по утрам?
Ее никто не выгоняет. Отец привозит траву домой.
А когда гости у вас бывают, ты ложишься рано?
Завуч хотел поговорить с ним по душам, но Гадац держался отчужденно.
Гостей у нас не бывает, сказал он и, почувствовав, что заплачет сейчас, выбежал из класса.
О чем мечтал Гадац, шагая каждое утро в школу? Ему хотелось наступить на ржавый гвоздь или заболеть внезапно, чтобы вернуться домой, улечься в постель и долго-долго не вставать. Мечтал о пожаре в школе. Если бы она сгорела, их распустили бы по домам. Он понимал, что мечты эти несбыточны, и однажды в голову ему пришла другая мысль. Простая и реальная. Надо спрятаться где-нибудь, переждать время уроков, а потом, как ни в чем не бывало, вернуться домой. Гадац ухватился за эту мысль, и в тот же день осуществил ее. Вернулся задами в свой огород, прокрался, прячась в кукурузе, к сараю, влез на чердак, зарылся и впервые за долгое время почувствовал себя счастливым.
Теперь у него было убежище, которое надежно скрывало его от мира. Здесь он сам распоряжался собой, никого не боялся и ни от кого не зависел. «Здесь можно было лежать на сене, наслаждаться тишиной и покоем, засыпать и просыпаться, здесь было его, Гадаца, царство. Пропустив день, другой он являлся в школу, и в классе уже привыкли к его прогулам, и учительница с сомнением качала головой, когда он в очередной раз оправдывался болезнью. Он боялся, конечно, что учительница пожалуется на него отцу. К матери-то она не пойдет. С матерью мало кто общался, даже соседки не любили встречаться с ней. И Гадац полеживал на сене и верил, что так может продолжаться вечно.
Однажды он заспался на чердаке и проснулся, когда уроки давно уже кончились. Гадац, проделав уже привычный ему кружной путь, вышел огородами на улицу и, помахивая портфелем, зашагал так деловито, будто возвращался домой из школы. Старуха-соседка, сидевшая у своих ворот на скамейке, увидев его, удивленно всплеснула руками:
Ой, горе, горе! На кого ты похож?!
Сено, что ли, в волосах застряло, подумал Гадац. Он отряхнулся на всякий случай, потом достал из портфеля осколок зеркала, которым пускал иногда зайчиков, посмотрелся в него и обмер. На лице его сажей были нарисованы роскошные усы, борода, глаза обведены были черными кругами. Гадац попытался ладонью стереть эту живопись, но только сажу по лицу размазал. И вдруг он услышал тихое хихиканье. Присмотревшись, увидел мальчишек, подглядывающих за ним из-за плетня. Это они разрисовали меня, понял он, подкрались, пока я спал. Вскипев от злости, Гадац перемахнул через плетень и бросился на обидчиков. Те сыпанули в разные стороны, но одного из них, самого маленького, Гадац все же настиг. Догнал, схватил и, не помня себя, огрел портфелем по голове. Мальчишка заревел, вырвался, побежал и, обернувшись, прокричал сквозь слезы:
А твоя мать баптистка!
Гадац и раньше слышал это слово и, не понимая смысла, чуял что-то страшное, таившееся в нем, и оскорбительное своей причастностью к матери Забыв о бороде и усах, Гадац понуро, поплелся домой.
Увидев сына, мать, возившаяся во дворе, рассмеялась. А Гадац никогда не видел ее смеющейся, ни разу за всю свою жизнь, и он смотрел на нее, пораженный, и, не выдержав, закричал исступленно:
Не смейся надо мной! Баптистка!..
Вскоре Гадац вообще перестал ходить в школу. Все ему надоело, и, ожесточившись, он никого уже не хотел бояться. Отец же молчал, думая о чем-то своем.
Как-то раз утром он разбудил сына, велел одеться, вывел во двор, где уже стояла пароконная арба, и они сели отец впереди, сын сзади, и поехали. Куда и зачем, Гадац не знал. Когда арба, оставив позади село, остановилась у высокого кургана, Гадац насторожился а что, если отец стащит его на землю и отхлещет кнутом? За школу и за чердак с сеном Но отец не оборачивался, сидел, опустив голову, и плечи его судорожно вздрагивали. Плачет, ужаснулся Гадац, он плачет
Арба долго стояла у кургана, потом тронулась наконец и вскоре остановилась опять, возле свинофермы. Отец отвел Гадаца к заведующему и сказал, обращаясь к сыну:
Делай все, что тебе скажут. Он попытался улыбнуться. Школа опротивела тебе, значит, надо работать Голодным не оставайся, никого не бойся Ночевать будешь дома
Так началась для Гадаца новая жизнь. Продолжалась она недолго. Он и двое ребят повзрослее каждое утро выгоняли пастись свиноматок. Невдалеке от свинофермы начинались колхозные поля и огороды кукуруза, картофель, огурцы, помидоры вот и приходилось целый день бегать за свиньями. Гадац не раз и не два проклял себя за то, что бросил школу, и он бы сбежал отсюда, но в памяти его крепко сидела та остановка у кургана Однажды товарищи его остались чистить свинарники, и он погнал свиней на пастбище один. Гадац загнал их в лощину, в самое безопасное место. Утро было солнечное, теплое, свиньи спокойно похрюкивали, роясь в земле, и Гадац, от нечего делать, сел на траву, прислонился спиной к камню. Издали слышалось негромкое журчание реки, где-то монотонно чирикали птички, легкий ветерок нес сладковатый запах теплых трав Вдруг Гадацу показалось, что он вознесся над землей, парит в головокружительной высоте, и он замер, упиваясь радостью свободного полета. Но восторг его длился недолго. Словно птица, убитая на лету, он рухнул на землю. Ударился, открыл в испуге глаза и увидел одного из своих товарищей-свинопасов.
Что ты наделал?! орал тот, тряся Гадаца, как пустой мешок.
Я? жмурился Гадац, не понимая спросонья, что происходит.
И тут же услышал крики, топот и свинячий визг, доносившиеся со стороны колхозной бахчи. Проснувшись окончательно и вскочив на ноги, Гадац огляделся свиней в лощине не было. Разом поняв все, он оттолкнул своего товарища и бросился бежать, не разбирая дороги, прочь от позора
И снова отец разбудил его утром, но арбы во дворе теперь не было. Они сели в автобус и поехали в город. Отец отвел сына в профтехучилище.
Гадаца поселили в общежитии, дали ему узкую железную койку, он научился подметать, мыть полы и посуду. Узнал, что кирпич имеет определенные размеры, вес и прочность. Глядя, как поднимаются строящиеся дома, Гадац и сам вдруг потянулся вверх, раздался в плечах, окреп. Ему нравилось ремесло, которому учили, нравилось ощущать в себе неведомо откуда взявшуюся силу и верить, что длинной своей рукой он свалит любого, кто осмелится задеть, обидеть его.
Но и в училище Гадац продержался недолго.
Как-то раз после обеда он взялся, расшалившись, задирать товарищей. Толкнул одного, другого, а когда погнались за ним сами, стал убегать по лесам строящегося дома, забираясь все выше и выше. Нырнул в оконный проем, промчался по только что уложенным бетонным перекрытиям, взбежал по лестнице на верхний, девятый этаж. Дальше бежать было некуда, а преследователи уже топали совсем рядом, и Гадац, решив спрятаться, пятясь вышел на балкон. На балконах еще не установили поручни, и он шагнул в пустоту
Ему повезло. Он успел ухватиться руками за кран балконной плиты. Сколько он провисел, пока его нашли наконец и сняли? Сколько раз попрощался с жизнью, чувствуя, как слабеют пальцы? Когда он пришел в себя, почувствовал под ногами опору, первое, что бросилось ему в глаза, было белое, как мел, лицо их старого мастера
В тот же вечер в общежитии разобрали постель Гадаца и унесли его узкую железную койку.
Ребята сходили на речку после обеда, вернулись, а Гадац, как зашел в вагончик, повалился на койку, так и лежал ничком. Туган знал ребята не забыли о Гадаце, они своего не упустят. Как только возьмутся за тяпки, собираясь в поле, так и начнут, пойдут приглашать Гадаца, умолять, насмешничать. Надо бы предупредить их, думал Туган. Может объяснить им, в чем дело, рассказать про этого проклятого Харбе? Но тогда они развеселятся еще больше. Славы, скажут, захотел Гадац, захотел, чтобы его портреты напечатали во всех газетах
Пока Туган размышлял, ребята повязали на головы рубашки, как платки, и двинулись к Гадацу. Возглавлял процессию Батадзи, а язык у него, все знали, без единой косточки. Сидя за столом, Батадзи мог произносить тосты один за другим, как многоопытный старец. Ладно, за столом, он и на улице, собрав ребят, любил произнести тост, подражая кому-нибудь из сельских стариков. А ребята, умирая со смеху, только успевали кричать «амин»
Они подступили к койке Гадаца. Батадзи, как старуха-плакальщица, ударил себя руками по коленям и горестно запричитал:
Ой, черные тучи нагрянули! Ой, рухнула моя крепость!
Ой, горе нам, горе! вторили ребята.
Ой, не смогу я нести тяжкую ношу матери сирот!
Ой, горе, горе!
Ой, не смогу я купить им в универмаге нейлоновые сорочки и безразмерные носки!
Ой, горе нам, горе!
Гадац вскочил, схватил подушку и, швырнув ее в Батадзи, вышел из вагончика, мельком глянув на Тугана, Гадац зашагал к селу.
Эй, хоть адрес оставь! закричали ему вслед.
Может, проводить тебя?
Не обижайся, что без подарков уходишь!
За чемоданом пришлешь кого-нибудь или отправить его малой скоростью?
Ребята покричали, покричали и смолкли, потому что Гадац был уже слишком далеко, чтобы слышать их.
Ничего, хороший спектакль получился, сказал, вздохнув, Туган.
Опять мы виноваты! развел руками Батадзи.
Прав был Шахам не понимаем мы друг друга
8
Если из шести человек один неразговорчив, этого можно и не заметить. Но когда все шестеро молчат, значит, дело неладно.
Ничего особенного вроде не произошло к капризам Гадаца они давно привыкли но утром, собираясь на поле, ребята взваливали на плечи тяпки с таким трудом, будто те отяжелели за ночь.
Туган ждал может, кто-нибудь улыбнется, в конце концов, пошутит, Толас, например, или Батадзи, но ребята хмуро ковыряли землю, думая каждый о своем и не замечая друг друга. «А может, печаль у них одна? гадал Туган. Может, они переживают за Коста? Или завидуют Гадацу, что так легко он отделался от этого кукурузного поля?.. Ну, хоть бы выругался кто-нибудь, швырнул тяпку, на землю и то было бы легче»
Туган и сам приуныл, не зная, как подбодрить ребят. Слова потеряли смысл. Человек должен во что-то верить, ради чего-то жить на земле, иначе рано или поздно почувствуешь ничтожность своего существования, замкнешься в самом себе. А человеку ведь нужно так мало Но как трудно достичь этого малого
Если бы Туган знал сейчас, что Хани обрадуется, увидев его, он бы первый бросил тяпку. Бросил бы и побежал прямо отсюда в город Сказал бы: «Ребята, не смейтесь надо мной, сил моих больше нет, хочу повидаться с Хани» Эх, было бы все так просто
Тяжелый, неповоротливый Азрым остановился, выпрямился и, опершись на держак тяпки, воззрился вдаль. Раньше бы ребята не упустили такого случая позубоскалить, а сейчас никто и не глянул на Азрыма. Будто сами по себе поднимались и опускались тяпки, срубая сорняки, взрыхляя землю.
Ты что? не выдержав, спросил Туган.
Во-он, посмотри, Азрым кивнул в сторону села.
Он собирался сказать еще что-то, но глазастый Толас опередил его:
Гадац! Я же говорил, что он вернется!
Гадац длиннее телеграфного столба, сказал, вглядываясь, Батадзи, его немудрено узнать Вы лучше скажите мне, кто это идет рядом с ним?
Ребята притихли. Рядом с Гадацем шла девушка, но кто она, еще нельзя было различить. То, что можно было увидеть, они видели голубое платье, короткая прическа Но Гадац не позволил им догадаться: