Слова, которые Канамат вывел на обратной стороне обложки, для Кайти оказались бы страшнее ножа, но у Серафимы все же не поднялась рука, чтобы стереть их. Если бы Кайти увидел эту книгу землю бы зубами грыз. Серафима ни разу не посмела возразить ему, словом на слово ответить и, конечно, молчала о Канамате Когда человек, освещенный лунным светом, шел со стороны Ирафа и почти поравнялся с ними, Серафима решила, что наутро из дома Маро выползут, вылетят черными воронами сплетни, и земля под ее ногами будет гореть всю жизнь. Каждый день, проходя мимо соседей, девушка будто по иголкам ступала, но сплетни так и не вылетели из этих окон, не выползли из дверей. Серафима стала замечать, что Канамат избегает ее, прячет при встрече глаза. И, стыдясь и радуясь, она поняла ее тайну он похоронил в себе.
Девушка брала со стола книги, листала их одну за другой, укладывала между страницами осенние листья.
Ей хотелось найти подарок Канамата. С тех пор, как Кайти ушел на фронт, девушке некого было опасаться, и книга все время была под рукой. Никто из тех, кто мог бы взять ее, давно к ним не заглядывал. А Госка читать не умеет
Серафима всполошилась. Не может быть, чтобы подарок Канамата пропал. Она заглянула за зеркало, перерыла ящики старого шкафа, побежала в другую комнату. Единственное укромное место, которое было там это сундук. В сундуке лежали сапоги отца, праздничные туфли брата и разная мелочь, которую Госка пожалела выбросить.
Неожиданно в руках девушки оказался портфель из рябовато-коричневого дерматина. Ручка держалась только с одной стороны, замок давно поломался. Серафима была уверена, что этого портфеля нет уже и в помине.
Какая ты хорошая, мама! растроганно проговорила она. А я всегда ругала тебя за то, что ты хранишь всякое старье.
Она вытерла подолом платья пыль с портфеля, соскоблила ногтем какое-то пятно
Когда она пошла в первый класс, мать сшила ей сумку с короткими ручками. Зимой, когда мерзли руки, Серафима старалась засунуть сумку под платок, но тот был не слишком велик, и под ним никак не могли уместиться сразу обе руки и сумка. Тогда мать пришила к сумке такие тесемки, чтобы можно было носить ее за спиной.
Но мечта девочки пройтись по улице с настоящим портфелем не угасала. Вслух она не могла сказать об этом, потому что брат ее учился уже в четвертом классе, но и у него еще не было портфеля. Она терпела год, другой, третий А когда перешла в шестой класс, подошла к матери и, всхлипывая, попросила: «Разрешите мне продать на базаре в Кадрабыныкау зеленую фасоль Я хочу купить себе портфель». «Чтобы я не слышала об этом больше, сурово глянула на нее мать. Если слушать тебя, то можно разориться! Ты хочешь продать незрелую фасоль, а подумала ли ты о том, чем я набью ваши большие животы зимой?!»
Когда настала осень и начали убирать вьющуюся фасоль, Серафима попросила родителей: «Можно, я очищу жерди от плюща?» Жерди нужно было вытащить из земли и сложить до весны в сухом месте, но сначала очистить их, привести в порядок. Родители, обрадовавшись, переглянулись вот и Серафима становится бережливой, хозяйственной А девочка, обдирая плющ, собрала заодно и те стручки, которые ускользнули от зоркого глаза матери, подобрала с земли осыпавшиеся бобы. Фасоли набралось немало, и Серафима, решившись, показала ее матери: «Добавь еще немного к этому, и я куплю себе портфель». Сердце матери смягчилось, и она не только фасоль дала, но и прибавила к ней еще с десяток яиц.
Серафима купила, наконец, портфель и почувствовала себя счастливой. Тревожил ее только брат. Малейшего повода ему было достаточно, чтобы придраться, накричать на сестру. И задумалась девочка как пройдет она с портфелем по улице? Как укроется от глаз брата? Портфель стал большой тайной Серафимы. Она нашла кусок рядна величиной с косынку, заворачивала в него портфель и старалась выйти из дому чуть раньше или чуть позже брата. Уроки у Серафимы кончались обычно раньше, и девочка, помахивая портфелем, гордо шагала по улице.
Зимой прятать портфель стало труднее, приходилось хитрить, изворачиваться, и, в конце концов, брат узнал про портфель. Серафима навсегда запомнила тот день Брат налетел на нее: «Откуда у тебя это?!» Она крепко держала портфель за ручку, а он тянул его к себе, и ручка, не выдержав, оторвалась Мать разняла детей, отобрала портфель и спрятала его
Серафима улыбалась своим мыслям. «Когда вернется, думала она о брате, покажу ему портфель, сядем, вспомним детство»
Глянув в окно, девушка увидела мать. Остановившись у ворот, та сбросила с плечей тяжелую вязанку хвороста, Серафима вскочила и выбежала на улицу.
Не удержалась я, сказала Госка, собрала в лесу
Платок ее сполз на затылок, но она не замечала этого.
Опять одна побежала в лес, проворчала Серафима. И завтра ведь будет день, и тоже нужны будут силы, чтобы стоять на ногах.
Не захотелось возвращаться с пустыми руками
Вот возьму и выброшу все в Ираф! Серафима подняла вязанку и понесла во двор. Будто больше других нам нужно.
Госка, идущая следом, отвечала:
Бог не даст всем погибнуть в один час, а зима уже на носу. Вдруг она будет суровая
Девушка развязала вязанку, сложила хворост в сарай. «Надо бы накормить мать, подумала она. И огонь в печи разжечь» Но когда вошла в дом, Госка уже достала кусок холодного картовджина из шкафа и налила в кружку сыворотку.
Потом мать легла на тахту, вытянулась, кряхтя и охая, и Серафима ушла в другую комнату, чтобы дать ей отдохнуть. И только девушка подумала, что мать, устав, наверное, крепко спит, как услышала со двора ее голос:
Дочка! Где ты?
Серафима глянула в окно. Госка вынесла из сарая две лопаты и пошла к палисаднику, сказав на ходу:
Надень старые чувяки и приходи в маленький огород!
Маленький огород, обнесенный плетнем, накрытый обычно соломой, был сразу же за задней стеной дома. В плетне еще были целы все хворостины, а солому давно уже съели голодные коровы. Фруктовые деревья, посаженные отцом и братом Серафимы, дали в этом году первый урожай. Отец и брат любили свой сад и, будь они здесь сейчас, долго стояли бы под деревьями, разглядывая каждую веточку и тихо, неторопливо разговаривая.
К приходу дочери Госка уже успела поработать.
Закопаем немного картошки в землю. Рано еще, но что поделаешь? Кто-то останется жить, и от него весной земля будет ждать семян
Раньше, пока от верхнего конца села до берега Ирафа не был вырыт противотанковый ров глубиной в два метра, пока на той стороне реки не поставили в три ряда столбы с колючей проволокой, пока зигзагообразные окопы не расползлись по лугам, слова Госка еще имели какой-то смысл
Поторапливайся, как можешь, мое солнышко. Вон, выбрось лопатой землю, мать торопилась, будто засиделась без дела. Вернувшись, наши мужчины не должны застать нас с пустыми руками
Когда за селом, на берегу Ирафа, еще были целы длинные сараи колхозной фермы, когда их крыши не разобрали, чтобы накрыть дзоты, когда из села никто еще не собирался бежать, слова Госка еще можно было понять.
Нельзя терять надежду, бросала и бросала землю Госка.
Ода говорила так громко, что ее могли услышать и в соседнем дворе. Говорила громко, будто жизнь не измерялась ближайшими днями, будто немецкий солдат еще не испил кавказской воды.
С улицы, через плетень, кто-то спросил:
Что вы там роете?
Над голым забором показалась голова Уалинка. Можно было бы только кивнуть ей и снова взяться за работу, но Серафима подумала, что не видела Уалинка уже несколько дней и давно не заходила к ним. Сердце встрепенулось: полгода уже не было вестей от Кайти, и, может, наконец получили письмо, и Уалинка прибежала сообщить об этом?
Кругом все горит адским огнем, а вы для кого-то запасы делаете Пойдем-ка, Госка, надо идти к умершему
Голова Уалинка до самых бровей закутана в платок, ее конопатое лицо очень бледно
Очаг мой погас! лопата выпала из рук Госка. Чей дом рухнул?
Бедный Адаго скончался
Ай, Адаго, Адаго! И сыновей своих больше не увидит! жалобным голосом проговорила Госка, и Серафима едва сдержала слезы.
Бомбы, сброшенные немцами, кому-то угодили в огород, где-то взорвались на улице. К Адаго же бомба попала прямо во двор. На беду свою старик оказался дома.
Нет больше Адаго, старика с шелковистой белой бородой, нет тамады, произносящего хвалу всевышнему за праздничным столом.
Когда Уалинка и Госка уходили, соседка спросила Серафиму:
Что это ты к нам не заходишь? И Дунекка́ никак не выберется из дома. Заглянула бы хоть к ней
С верхнего конца села слышались причитания. Громкий крик сюда не донесся бы, а причитания были слышны.
«Каким дорогим стал человек, думала Серафима. До чего же мы бываем иногда равнодушными, как не умеем ценить друг друга!.. Кажется, это было в прошлом году. Адаго вез со двора правления мешок пшеницы на тележке. Серафима догнала его, и они потащили тележку вместе. На повороте девушка сказала старику: «Я помогу вам, провожу до самого дома». Адаго поблагодарил ее и сказал, что сам справится с тележкой. Серафима распрощалась с ним и пошла своей дорогой И теперь, через год, она поняла, что долго будет помнить об этом и горько жалеть.
Она стояла и, отирая слезы, вспоминала Адаго. Благодаря таким, как он, множился фарн села.
В голодном году Адаго сторожил колхозные амбары. Многие завидовали его должности. Говорили: хоть початок в день принесет домой и то прибыль. Пытались пробраться в амбары, но мимо зоркого сторожа не так-то просто было проскользнуть. Тогда решили взять старика хитростью. Достали крепкой араки и закуски. Как умел петь Адаго знало все село. И вот однажды вечером заговорщики пришли к нему: порадуй нас, мол, окрыли своей песней. Полилась арака, и взлетела, воспарила песня. Каждая песня старика сказание. Поведал Адаго о бедняке, который с гор на равнину приехал, чтобы купить немного хлеба для своих детей, поведал о том, как спесивые сыновья богатеев преградили ему путь. Оборвалась жизнь бедняка, но и он в долгу не остался Начал Адаго со времен нартов, и забыли злоумышленники о своем деле, стали ему подпевать
Серафима не могла больше работать. Она воткнула лопату в землю и пошла к дому. Остановилась. Стояла и смотрела рассеянно, как солнце садится за горы, и не понимала: зачем еще восходит оно? Зачем восходит, если не может согреть этот объятый холодом и страхом мир?
Нелепо было стоять на месте, но еще труднее взяться и сделать что-то. Поколебавшись, девушка решила: «Сбегаю-ка я к Дунекка, сходим вместе в дом к умершему. Станем у изголовья Адаго и наплачемся вдоволь?.
Выйдя из ворот, Серафима встретила Маро.
Девочка, дорогая моя, ты мне нужна.
Маро мало кого звала по имени.
Тесно стало в этом мире, сказала она. Даже покойника не проводишь в последний путь, как положено. С околицы нас вернули Черный ворон, принесший смерть Адаго, ушел невредимым, будь он проклят! Маро присела на камень, лежавший у ворот, сунула длинную руку за пазуху черного платья, стиранного много раз и вылинявшего, и улыбнулась просительно. Только я подумала зайти на почту, как встретила почтальона
Зайди в дом, Маро, сказала Серафима.
Не хочется мне в дом заходить
Тогда я вынесу стул.
На стульях будем сидеть после воины.
Маро не умела говорить мягко. После ее слова нелегко было произнести что-то, ответить по достоинству. С хмурым взглядом выходила она из дома, и люди привыкли видеть эту суровость, потому что всю жизнь ее сопровождали горе и невзгоды. Маро стала такой, наверное, в тот день, когда ее похитили. Муж ее был старшим сыном в семье. Трусоватый, осторожный домосед. Давно миновала пора, когда ему положено было жениться, а он сидел себе спокойно и знать ничего не хотел. Обычай не позволял младшим братьям жениться раньше старшего, и нужно было что-то предпринять Однажды мать его гостила в селе Маро, увидела девушку, и та ей приглянулась. Послали сватов, но отец Маро отправил их обратно. Тогда неугомонная мать позвала сыновей и сказала: «Пусть материнское молоко превратится для вас в яд, если вы не похитите эту девушку, потому что другая невестка мне не нужна» Похитители взяли с собой мешок с мясом. На окраине села, в котором жила Маро, сняли колеса с арбы и понесли кузов на руках. Бесшумно внесли арбу во двор Маро. Собакам кусок за куском побросали мясо. Подперли кольями дверь той комнаты, в которой спал отец Маро. Схватили девушку, завернули в бурку и унесли За похитителями погнались на бричке, но в перестрелке была ранена лошадь, и преследователи отстали
Серафима знала мужа Маро. И телосложения он был нормального, и на здоровье не жаловался, но чего-то не хватало ему какой-то жилы
Работал он на ферме, пас телят. Этим от века занимались подростки, и заведующий как-то предложил: «Хочешь, сторожем тебя назначим?» Услышав это, муж Маро вскочил, перепуганный: «Ей-богу, не обманешь ты меня, не обманешь»
Однажды мужу Маро поручили пасти дойных коров. Выгнал он их на луг, за реку, а к обеду река возьми да и выйди из берегов. Муж Маро поднял тревогу, закричал, замахал руками, стал звать на помощь. На ферме никого из мужчин в это время не было, и к реке побежали доярки.
Пришел мой конец, Госка! вопил с того берега незадачливый пастух. Спасайте меня, спасайте коров, иначе вода нас утащит!..
Все женщины были моложе Госка, стеснялись войти в воду оголить при мужчине ноги. Госка перешла речку в платье. Завернула она коров, те нехотя вступили в бурную воду и двинулись вброд. Течение было таким сильным, что коровы едва не падали с ног.
Ой, утонут они! причитал муж Маро. Ой, утонут!..
Когда стадо переправилось, Госка отвернулась в сторону, подождала, пока пастух разденется, потом протянула ему руку. Так и вошли они в воду Госка впереди, муж Маро следом за ней. На том берегу доярки со смеху валились на землю. А муж Маро бормотал:
Прости меня, Госка Ради бога, прости меня, если можешь
Когда дошли до стремнины, Госка едва удерживала его руку в своей так сильно он дрожал.
Не отпускай меня, Госка! умолял он. Не бросай, прошу тебя! Не дай мне пропасть!..
Когда выбрались на берег, пастух снова запричитал:
Ой, конец мне, конец Брюки мои там остались!
Пусть за ними кто-нибудь другой сходит, отмахнулась Госка.
Ради бога, принеси мои брюки! Принеси
Госка сняла с себя платок, через плечо передала его и сказала:
На, укутайся пока. Сейчас пошлем к Маро кого-нибудь, принесут тебе штаны.
Нет, нет, не говорите ей ничего! взмолился пастух. Она не перенесет позора Не перенесет
Маро и сено сама косила, и дрова из лесу привозила. И, как вол, который всю жизнь тяжкие грузы тащит, ходила, глядя в землю. В день смерти мужа, она не проронила ни слезинки, хоть женщины и подходили к ней, обнимали, как положено, говорили ей что-то жалостливое.
Никого я не встретила, кто мог бы его прочитать, говорила Маро, держа руку за пазухой. По бумаге и по тому, как свернуто, вижу, что оно от Канамата.
Она вытащила письмо, но не торопилась передавать его, словно самого Канамата за руку держала.
Серафима едва сдерживалась. И она понимала сейчас, что никогда не была равнодушной к Канамату, что его нельзя забыть, как звезду, упавшую с неба и растаявшую вдали.
Письма с фронта это опорные столбы, поддерживающие дома, это тепло, согревающее людей, это радость, заставляющая голодных забыть о пище Почтальон редко стучался в ворота, от ожидания в глазах белело И если письмо Канамата дошло до села, может быть, завтра придет весточка от отца Серафимы, от брата, от Кайти
Учитель осетинского языка часто вызывал к доске Канамата. Буквы получались у мальчика нарядными, как празднично одетые пионеры, казалось, он не писал, а вырисовывал их. Сам же всегда был сдержанным, строгим. Ни слова лишнего, ни улыбки
Она жадно вглядывалась в написанные карандашом строчки, и виделось ей Канамат расстелил шинель, прилег, раскрыл книгу, и вспомнилось ему, наверное, как стоял он возле доски и весь класс слушал тихое постукивание мела, которым он писал
Когда начинался урок, учитель превращался в охотника, высматривая в журнале очередную жертву. В эта тревожные мгновения Серафима удивлялась Канамату тот сидел спокойно и ничуть не боялся, что вызовут именно его. Но и руку он никогда не тянул вверх, и девочка думала, что он не хочет лишний раз выходить к доске, выставлять напоказ разноцветные латки на штанах. Может, потому и смотрел он, стоя у доски, так, словно не видел никого в классе