Серафима скользила взглядом по строчкам, и ей слышался, будто издалека, голос Канамата. Слова его шелест крыльев ночной птицы, шелест деревьев, растущих у крыльца.
Ей представилось, будто очутилась она рядом с Канаматом на поле боя. Буквально за секунду до того, как он сел за письмо, земля еще вздрагивала. Может, от взрывов, а может, от биения множества сердец. Не сосчитать, сколько солдат, укрываясь, легло на землю, припало грудью к ней. А над солдатами свист пуль и холод изрешеченного неба. Танки катились и катились, реки не удерживали их, деревья в лесу перед ними падали, скрежещущие гусеницы пережевывали холмы и равнины. Первый же танк должен был смять, раздавить солдата, и погасла бы алая звездочка на пилотке, но боец бросил в танк гранату, и железная громадина замерла, запылала жарким огнем
И стало наконец тихо, и Канамат услышал слова, которые говорила ему Маро: «Сынок, в такое позднее время никто, кроме ведьмы, к реке не ходит».
Тогда Канамат не возразил тетке, но теперь он скажет ей: «Маро, прошу тебя, когда после ужина закроешь ставни, не заходи сразу в дом. Повернись лицом к Ирафу и постой немного, прислушайся. Ты и сама не заметишь, как ноги понесут тебя по теплой тропинке к реке В это время к селу приходят воды, которые впитали в себя утреннюю свежесть гор»
Серафима смотрела в письмо и видела в то же время, как по лицу Маро текут слезы. Девушка боялась, что и сама не выдержит сейчас, и перестала читать
Хоть вяжи его, все равно не удержишь. Перед сном он обязательно должен был побежать на речку, Маро вытерла слезы куском бязи, края которой давно превратились в бахрому. Может, неласкова была я с ним, слишком строга Как узнаешь теперь об этом?..
«До чего велика, необъятна Россия! писал Канамат. Ходи по ней хоть целый год и еще столько, но ни конца ни края не найдешь. Думаю я об этом и диву даюсь: на что надеялся Гитлер, когда решил напасть на нас? Придется ему, как в сказке, по своим же следам убираться обратно Греют душу мне, Маро, воспоминания о тихих вечерах на Ирафе, о тополях на улице А недавно как я обрадовался! Это было поздно вечером. Привал наш длился столько времени, сколько ты стоишь на крыльце, посыпая своим курам просо или кукурузу Того, что твой шерстяной матрас был мягким, я никогда не замечал, но до чего мягка земля! Не с чем сравнить ее, не с чем Как только я задремал, меня толкнул сосед, не найдется ли, мол, у тебя закурить? Ответил ему: не курю. Он сунул мне что-то прямо в руки. Я, говорит, тебе отдам свой подарок, а ты мне паек табака. Пощупал я его подарок и, оказалось, домашние шерстяные носки! Из овечьей шерсти, мягкие-мягкие! Теплые, будто осталось в них тепло рук той, что вязала их. Даже пальцами чувствовал, что они были белоснежные. И, знаешь, Маро, мне показалось, что связали их из шерсти овцы, которую пасли на берегу Ирафа. Что осетинка выткала пряжу в одну бессонную ночь»
Серафима не стала бы дальше читать, потому что произнести эти слова было так же трудно, как пройти не торопясь сквозь пылающий новогодний костер. Но, если ты разбежался, как остановиться на полпути на крутом спуске?
«Вернул бы их обратно, но тогда я отдал бы ему и свои мысли. Такие мягкие носки могли связать руки девушки похожей на Серафиму»
О тихий мой, молчаливый Канамат! Сколько же у тебя было всего припрятано, сколько слов ты держал под замком! глубоко вздохнула Маро. Читай, читай, родная моя
Буквы были те же, слышался тот же голос:
«Не верь болтунам, Маро. Держи наготове в корыте муку на три праздничных пирога. Три рога держи под рукой Встречай нас, как положено. Не за дровами в близкий лес ушли мы из дома, но все равно придет время возвращения»
Дочитав, Серафима подняла голову и улыбнулась.
Маро не могла оторвать полные слез и радости глаза от письма Канамата, осторожно щупала шершавыми пальцами бумагу, бережно поглаживала ее ладонью
В ушах Серафимы звучал голос Канамата. Те раны, что появились в ее сердце, когда небо над их селом разлетелось вдребезги, теперь заживали, и она чувствовала это.
Когда Госка вернулась с похорон Адаго, Серафима выбежала ей навстречу, сообщила о полученном письме. Разговорами о Канамате осветился их дом. Вот тогда и решила Серафима написать ему письмо И она еще не успела придумать, как спросить адрес у Маро, а уже знала, что пошлет ему шерстяные носки, которые свяжет сама. Девушка посмотрела в глаза матери ту одолевали какие-то свои тяжкие мысли, и неизвестно было, когда она от них освободится. Серафиме почему-то показалось, что Госка встревожится, узнав о ее намерении, станет стыдить: «Подумай об Уалинка! Подумай о Дунекка! Каково им будет узнать, что ты вяжешь носки не для Кайти, а для другого» Девушка расстроилась, ей стало обидно, но обида придала ей решимости.
Мама, я сбегаю к Дзиппа и принесу прялку, сказала она. А ты приготовь шерсти на пару носков
Зачем тебе?
В письме Канамата мне показалось Носки, домашние шерстяные носки хочет Канамат!
Кажется, у нас
Нет, мама! Нет, нет! Поищи! Найди, где хочешь!
Она подбежала к матери, обняла, прижалась к ней.
Ночью при свете коптилки чесали и пряли шерсть, которую Госка выпросила у соседей. А утром, после ухода Госка на ферму, Серафима достала спицы и клубок белых ниток.
Пальцы послушно шевелились, было приятно ощущать гладкий металл спицы. Петлю на петлю нанизывала девушка и представляла себе, как обрадуется Канамат, когда возьмет в руки белые-белые, мягкие носки, и радость переполняла ее. Когда носки будут связаны, она постирает их и, пока будут сушиться, напишет Канамату. Она напишет все то, что не решилась бы сказать при встрече.
Петлю на петлю нанизывала Серафима, вслед за одной мыслью рождалась другая. Пока еще они были сумбурны, бессвязны
«Канамат, прочитала я твое письмо и ожила. Тем, кто меня окружает, я виду не показываю, но тебе должна признаться я оказалась такой слабой, беспомощной, что и сама не ожидала. Недавно немцы сбросили на наше село четыре бомбы, и я четыре раза умерла. Ничем не измерить то, что я испытала. Иногда мне кажется, что все от солдата до генерала испытывают такой же страх. И тогда мир наполняется причитанием Госка. Ей, наверное, постоянно снятся страшные сны, которых она никому не рассказывает. И когда начинает причитать мраком ее слов наполняется наш дом. Хочется заткнуть уши и бежать, куда глаза глядят Если бы ты знал, какой надеждой озарило меня твое письмо. Кажется, будто солнце взошло, весеннее солнце
Почему я до сих пор молчала о своем светлом отношении к тебе? Могла же хоть намекнуть Раньше я не смогла бы этого объяснить, только теперь поняла ты был для меня соседом, который каждое утро делился со мной теплом своего очага Здесь тоже есть сильные люди, готовые поддержать и помочь. Ты, конечно, помнишь Таурзат? Она заведовала фермой. Теперь ей весь колхоз доверили. Я знаю, что могла бы услышать слово надежды и от нее Но печаль своего сердца я хочу поведать тебе Я от тебя жду доброго слова Когда рыли окопы, жили в палатках, я была еще похожа на человека. Даже верила, что и винтовку в руки взять могу. А теперь сижу возле печки и грызу черствые чуреки. Я сама не пойму толком, чего требую от тебя. Придумай мне позорное прозвище, но посоветуй что-нибудь»
Через открытое окно с улицы послышались чьи-то шаги, Серафима выглянула и увидела сестру Кайти Дунекка. Она была без платка, в старом, линялом платье, которое надевала, когда возилась во дворе. Сама открыла калитку и, шлепая просторными галошами, пошла к дому
Дунекка была не из тех, кто без причины нагрянет в гости, и Серафима испугалась, увидев ее. Может, что случилось с Уалинка? Та иногда жалуется на боли в сердце Серафима увидела яркий блеск в глазах Дунекка и нежно прижатый к груди лист бумаги.
Письмо получили? вскрикнула Серафима и бросилась к гостье со спицами и пряжей в руках.
А ты угадай от кого?
Я и так знаю.
И ты не обрадовалась? Дунекка протянула было письмо, но опять прижала его к груди.
Разве не слышишь, как сердце колотится? Пошли в комнату.
Назови тогда его по имени.
Его имя солдат.
Рука Дунекка разом опустилась, едва удерживая лист бумаги, обида блеснула в ее глазах.
Наверное, ты подумала: куда она мчится, как бешеная?
Не говори так, ласково сказала Серафима. Если бы можно было выложить сердце на ладонь Когда вы его получили?
На, сама читай, сестра Кайти протянула письмо. Это он тебе писал. И мы от него получили такой же клочок
Дунекка говорила еще что-то, кажется, уверяла девушку, что они с Уалинка даже глазом не взглянули на это письмо Спицы кололи руки Серафимы, становились поперек, и она никак не могла развернуть лист бумаги.
Ей казалось, что она ждала этого письма очень долго. Девушка разглядывала, как чудо, буквы, написанные рукой Кайти, крупные, звенящие буквы
«Доброе утро, соседка Серафима, живущая по правую сторону от нашего дома! Новостей у меня целая гора. Но я не хочу поручать их этому клочку бумаги. Время суровое и всякое может случиться. Однако сердце мое чует, скоро встретимся мы с тобой. Да, обязательно встретимся. Ты стремись к этому, Серафима, и тогда мы обязательно встретимся. Кайти».
Где он сейчас?
Ничего такого не сообщает.
Наверное, его часть где-то совсем близко.
Наверное. Раз так пишет, значит на что-то надеется.
А вдруг он ранен?!
Как твой язык повернулся произнести такое?!
Письмо какое-то странное Нелегко ему, видно, приходится
Не до песен сейчас
Некоторое время они стояли молча, каждая со своими затаенными мыслями.
Носки хочешь кому-то послать? спросила Дунекка.
Так Вдруг надумала, сказала Серафима и, запнувшись, схватила соседку за руку: Присядь, посидим.
Нет, некогда мне
После ухода Дунекка Серафима перечитала письмо Кайти, и снова оно показалось ей странным, полным намеков и невысказанных мыслей. Ей казалось, что о скорой встрече Кайти писал только для того, чтобы обнадежить ее.
4
Над селом прошла группа самолетов. Наступали сумерки, и Таурзат не могла разглядеть красные звезды на их крыльях. Но по звуку определила это свои. Они летели оттуда, где над горами Осетии небо еще спокойно.
Где-то над лесом оборвался гул самолетов, и к Таурзат опять вернулись дорогие ее сердцу воспоминания.
Пройтись по главной улице села Таурзат решила неожиданно для самой себя, когда вышла из правления. Может, потому решила, что сегодня не произошло ничего такого, от чего бы могло содрогнуться сердце.
Листья осени осыпались и сухо шуршали под ногами.
Когда они с мужем впервые вышли из дома вместе и пошли бок о бок по этой улице, тоже стояла осень, пора листопада. Но тогда улица вся была убрана молодые невестки подметали ее еще до рассвета. Таурзат тоже была новобрачной и знала, как трудно вставать каждое утро раньше всех в селе И вот они шагали по улице, и Шахмат, муж ее, шел слева. Таурзат старалась, чтобы он, как положено, опережал ее на полшага, но это ей не удавалось. Заметив ее старания, Шахмат улыбнулся: «Нужно бы нам дня на два съездить в Дзауджикау, поучиться ходить вместе Ну и симпатичные там пары!» Он взял ее крепко за руку и не отпустил, пока они не прошли всю улицу. Таурзат чувствовала спиной взгляды стоявших у ворот женщин, знала, что те осуждают их бесстыдство. Оглянуться она не осмелилась.
Ты добьешься своего, сложат о нас позорную песню, упрекнула она мужа.
Шагай рядом, строго сказал Шахмат. Дорога ровная, можешь иногда и голову поднять Скоро научишься букву от буквы отличать, и в один прекрасный день напишешь: «Я тоже человек!»
Шахмат насильно вытащил ее из дома, отвел в ликбез, открывшийся в доме учителя. Чтобы она не сбежала, проводил до порога комнаты, где собирались неграмотные
Таурзат услышала топот скачущей лошади. Подковы, ударяясь о камни, тревожно звенели. Женщина сошла с дороги, прислонилась спиной к плетню. Хотелось, чтобы всадник не заметил ее и промчался мимо Ей было жаль своих воспоминаний. Все реже и реже стал видеться ей Шахмат, и Таурзат страшилась вдруг наступит время, когда из-за дымки дней не проглянет лицо Шахмата
Всадник, поравнявшись с ней, осадил коня, остановился и спрыгнул на землю. Кнут взял в левую руку, которой держал лошадь за повод. Пока не подошел вплотную, она его не узнала.
Габуш, это ты? спросила неуверенно.
Он самый, сказал всадник и подал руку.
Откуда ты?
Где только не бываем мы с моим скакуном, улыбнулся он.
Когда я вышла из правления, подумалось, что надо бы еще мне задержаться, может, понадоблюсь кому-нибудь. Но женщина есть женщина она должна услышать еще и плеск воды, и звон ведер
И это надо, кивнул головой Габуш.
Знаю, ты не без дела, сказала Таурзат. Пойдем в правление.
Нет нужды возвращаться туда. Пройдемся тихим шагом. Разговор у нас будет недолгий
С Габушем она познакомилась прошлой весной. Возле соседнего села раскинулись сто гектаров их пахотной земли. «Дальним участком» называли это поле Земли, расположенные возле своего села, женщины и старики могли еще кое-как вспахать, но что делать с дальним полем? И Таурзат отправилась в соседнее село. Ни на что не надеясь, зашла в правление. Габуш, незнакомый тогда ей человек, сидел за столом. Она сказала, зачем пришла. Он, словно только что заметив ее, поднял голову и спросил: «Кто вас уполномачивал?» И опять стал листать свои бумаги. Таурзат ответила: «Ничего во мне председательского нет, но наши сельчане так меня величают» А Габуш: «Мужчину бы я вернул, но как же быть с тобой?» Он помолчал, подумал, потом сказал: «Загляни ко мне через три дня».
Через три дня почернел их дальний участок
Говори тихо, чтобы никто не слышал, сказал Габуш. Ты, наверное, помнишь своих бригадиров, тех, что работали у вас перед войной?
Помню, всех помню.
Был у вас такой Знал себе цену. Голос звонкий Среднего роста, плечистый, плотнее меня
Может, ты Габола имеешь в виду, но он не был плечистым
Недавно мы убрали кукурузу и пустили на поле яловых коров На границе земель вашего и нашего колхозов Пастух стал собирать оставшиеся початки, зазевался, упустил коров, и те забрели на ваше поле. Откуда-то вдруг прискакал всадник, налетел на пастуха, стал кричать: «Кто дал тебе право чужие поля травить?!» Пастух пошел за всадником, стал извиняться. А тот ему ружье показал. Растерялся пастух и быка угоняют, и коров нельзя бросить Вечером прибежал ко мне со слезами на глазах, кое-как обрисовал обидчика, и сказалось, что он знал лошадь, на которой сидел тот человек Вскоре мы нашли эту лошадь, но хозяин ее ни в чем не признался. Ничего, мол, не знаю, в тот день лошадь была у меня во дворе, соседи видели ее и могут подтвердить
Не о Кайти ли ты говоришь? спросила, будто припоминая вслух, Таурзат.
Они долго шли молча, потом Габуш сказал:
Значит, это ваш?
Да. Он был бригадиром. Но вы его знать не можете, вы тогда работали далеко отсюда
Не так уж и далеко, нас разделяли всего три села Так вот, там, где я работал до войны, живут родственники его матери. Габуш зорко поглядывал по сторонам. Что он за человек? Ты его хорошо знала?..
Таурзат и Кайти встречались изредка, когда она забегала в правление. Она работала на ферме заведующей, а он всегда был в поле
Считали его нахальным, заносчивым, но ей он казался человеком живым, деятельным. Да и бригадиром быть не так-то просто Всем не угодишь кто-то и обидеться может, и злобу затаить Как-то раз глубокой осенью одна из колхозниц несколько дней не выходила на уборку кукурузы. Оказалось, что у нее не было теплой одежды. Кайти, узнав об этом, тут же снял с себя телогрейку и отдал Таурзат даже позавидовала ему: она не сумела бы так сразу найтись Помнит Таурзат и одно бурное собрание, на котором много говорили о Кайти. Одни утверждали, что Кайти мог поступить в любой институт, но, как истый сын крестьянина, остался в селе. Многие хвалили его мол, дай бог, чтобы каждый руководитель так понимал колхозника. Одному из тех, кто так горячо держал сторону Кайти, сказали: «Он создает все условия для тебя и для твоей пасеки, так почему бы тебе и не уважать его?» Возразили и другому: «Не думайте, что вокруг вас все дураки. Кайти при свидетелях тебя днем отчитывает, с грязью мешает, а вечером вы ужинаете вместе, горячий уалибах едите».