Таурзат стала приглядываться к Кайти, хотела разобраться, понять его. Но грянула война, и в первые же дни ее Кайти ушел на фронт
Не знаю, что и сказать тебе, пожала плечами Таурзат. Он был еще молод, а молодым свойственно ошибаться
Они прошли мимо темного спящего дома и, не дойдя до другого, такого же темного, Габуш остановился. Лошадь прошла мимо, потянула его загрустила, наверное, о своем стойле, свежей воде и охапке сена
Сбежал он, сказал Габуш. Дезертировал
Таурзат знала, что Габуш был командиром истребительного батальона, но у нее и в мыслях не было, что он придет в их село с подобной вестью. Колхозное имущество пока все было здесь, и она думала, что он принес ей какое-нибудь секретное указание об эвакуации. Таурзат вспомнила, каким гордым, независимым был Кайти. Нет, струсить такой не мог
Приглядись повнимательней к их дому. Трудно сказать, чем может выдать себя человек
Хорошо, Таурзат поправила платок, зябко передернула плечами. Я тебя поняла
Габуш вскочил на коня и скрылся в ночи. Вскоре стих и цокот копыт, и только сухие листья шуршали под ногами Она подумала, что Габуш, наверное, тоже боится иногда, но виду не подает. Скорее в огне сгорит, чем о кем скажут, что он испугался И на Шахмата из-за каждого куста смотрело дуло винтовки, и он это знал и все равно шел в ночь
5
За селом, в стороне от кладбища, на котором похоронены те, кто умер своей смертью, возле своего очага, выстроились в ряд четырехгранные, близко стоящие друг к другу деревянные надгробья. Они видны издали, их уже много. Имена тех, кто погиб от первых пуль войны, выведены на них в черный день черными буквами.
Сколько было похоронок, столько белых деревянных памятников стоит сегодня рядом со старым кладбищем.
Не зажили еще исцарапанные в неистовом горе лица матерей, потерявших сынов своих. Траурные одежды носит уже половина сельчан
Но никто не верит тому, что написано в этих «черных бумагах». Люди надеются в душе, что деревянные памятники поставлены по недоразумению. Потому что с тех пор, как стоит их село на земле, не случалось такого, чтобы слезы лились в пустую могилу
Сегодня на один памятник станет больше.
Таурзат получила извещение о смерти младшего сына Дзиппа.
Легче умереть, чем перешагнуть порог с этой вестью. Кто осмелится войти в дом Дзиппа?..
Таурзат старалась не думать об этом, но младший сын Дзиппа словно пришел к ней, стал перед глазами и стоял, не уходил Как быстро он вырос! Когда он только успел стать солдатом?! Вроде совсем еще недавно приходил на ферму с отцом. Дзиппа бранил его за детские шалости. За то, что научил барана бодаться, и теперь рогатый прохода никому не дает А мальчишка смеялся втихомолку Ему обязательно нужно было сесть верхом на лошадь, на которой возили навоз. Дзиппа, улыбаясь, не без тайной гордости рассказывал, как младший его сын угрожал старшему женись, мол, скорее, а то я за себя не ручаюсь, могу и раньше тебя привести в дом невестку
Таурзат вспомнила о Кайти ей показалось, что она проходит мимо их окон. Женщина осмотрелась и облегченно вздохнула. Нет, она ошиблась. Сейчас будет перекресток, за перекрестком угловой дом, потом дом Маро, за ним Госка, а чуть дальше дом Дзиппа Между домами Дзиппа и Уалинка всего несколько шагов Но почему вести о Кайти и младшем сыне Дзиппа явились к ней сразу же одна за другой? Вчера только она разговаривала с Габушем, а сегодня несет «черную бумагу» в дом Дзиппа Весть о дезертирстве Кайти угнетала Таурзат. Лица односельчан казались ей бледными, изможденными, их голоса тихими и горестными. Зато представившийся ей вдруг Кайти был огромен, и лошадь его была огромна, и неосязаемость этого, возникшего из тьмы всадника, напомнила ей прошлое: ночи, полные тревог и опасностей, ночи Шахмата
Не всех раскулаченных успели тогда выслать, и они делали свои черные дела. Вывозили ночью припрятанный хлеб, продавали его на стороне. Уходило из села зерно, которое весной должно было лечь в пашню. И Шахмат не знал ни сна, ни отдыха
Кайти ушел из села при свете дня, а вернулся темной ночью И никто не знает, что Кайти рядом, вернее, не сам он, а зловещий его призрак.
Таурзат не могла так вот просто сидеть и ждать, пока в мыслях ее существовал Кайти. Слишком сильна была в ней память о Шахмате Когда Таурзат поравнялась с низеньким, крытым соломой сараем Госка, а до дома Дзиппа оставалось еще три десятка шагов, сердце ей подсказало: «Нет, не должны они пока знать об этом. Пусть живет для лих младший сын, пусть вспоминают они его шалости, за которые строго журили его, пусть, любя, жалеют об этом»
Кайти будет есть горячий чурек, Уалинка, глядя на сына, и воздухом одним удовольствуется, а из дома, что рядом с ними, день и ночь будут слышаться причитания
Таурзат испугалась: а вдруг выйдет сейчас из этих ворот отец или мать погибшего? Что она скажет им? Остановившись в растерянности, повернула к Госка
Идти по чисто подметенному двору все равно, что вернуться к прошлым спокойным дням.
Эй, есть кто-нибудь живой? позвала Таурзат.
Хлопнула дверь, из дома выбежала, улыбаясь, Госка. Улыбаться-то она улыбалась, а в глазах сквозили беспокойство и испуг.
На минуту к вам зашла, Госка, как бы оправдываясь, сказала Таурзат. К Серафиме, дело есть.
Здравствуй, Таурзат, здравствуй, радушно произнесла Госка, теперь уже спокойно глядя на гостью. Обрадовала ты меня, зашла без приглашения, как своя. Она кивнула на крыльцо: Теперь порог дома переступи.
Зайду к вам, Госка, только прошу, не беспокойся, не считай меня гостьей
Ладно, ладно, чем богаты, тем и рады
Госка, я же говорю, не в гости пришла я, по делу, ненадолго
«Не начнись, Госка, эта проклятая война, работали бы мы с тобой на ферме и горя не знали», поднимаясь на крыльцо, думала Таурзат, и ей хотелось громко говорить обо всем добром, что думала она о Госка
Какими далекими кажутся те светлые дни! Были ли они вообще?.. Как-то раз Дзиппа отпросился съездить в город. От их села, расположенного далеко от большой дороги, ой как непросто добираться до города! Нужно прошагать километров двадцать, и хорошо еще, если успеешь к поезду, а то сиди на вокзале Дзиппа же обернулся в один день и рассказывал: «Ей-богу, такой счастливой дороги я и во сне не видел! Ни шага не пришлось мне сделать пешком. А говорят, приметы ничего не значат когда я уходил, мне повстречалась Госка, а у нее и нога легкая и глаз добрый вот почему мой путь был таким удачными С тех пор все, работавшие на ферме, отправляясь в дорогу, просили Госка выйти им навстречу. А женщина, которой была поручена маслобойня, всеми святыми клялась, стоит Госка взглянуть на молоко, как все оно без остатка превращается в сливочное масло
Какое это счастье, когда в душе твоей только добрые намерения.
Что пишут ваши мужчины? спросила Таурзат.
Парень наш из тех, кого связистами называют, заговорила Госка. Пишет, что жив, здоров, но поди-ка, поверь ему Просил, чтобы пока ему не писали. Наверное, их опять куда-нибудь перебрасывают А хозяин наш еще раньше прислал письмо Как спасительное лекарство эти каракули на клочке бумаги
Ты бы хотела, конечно, чтобы они ежедневно писали Поставь-ка себя на их место Шахмат часто говорил: «Легче гектар земли вспахать, чем написать одно письмо». А война это постоянная тревога. Таурзат все время помнила о поручении Габуша, и теперь ей представился случай выполнить его. А как соседи ваши? опросила она. Что слышно у них?
Дзиппа получает письма от старшего, хорошо получает, но другой что-то молчит И от сына Маро вот уже больше месяца нет вестей А Уалинка получила письмо, три дня, как пришло. Госка смущенно улыбнулась: И нашей девушке он написал Может, ты слышала, как Серафима в детстве упала в ледяную воду, и только благодаря Кайти осталась в живых Тогда-то я и сказала: «Если вырастет она хорошей девушкой, никому раньше вас не отдам ее» Сказать-то сказала, но над нами бог
Радость Госка была похожа на безоблачное небо, и у Таурзат не осталось сомнений: конечно, кого-то другого приняли за Кайти И она выругала Габуша за легкомыслие и излишнюю горячность. Ей стало легче на душе, и жизнь казалась теперь проще и понятней
Сколько наговорила я тебе, Таурзат
Это не просто слова, Госка, это дорогие вести Да не получить нам других вестей и от твоих мужчин и от тех, кто из села нашего ушел
Дай нам бог такого счастья, вздохнула Госка. Она помолчала, потом пытливо глянула на гостью: Ответь и ты мне, Таурзат, что ждет нас? Останемся ли мы здесь или бросим село и уйдем?.. Не слышно ли чего-нибудь обнадеживающего? Неужели никак нельзя их остановить?
Что тебе сказать, Госка? пожала плечами Таурзат. Ничем я не могу тебя обрадовать. Радость от нас не стали бы скрывать. Но, думаю, горы они не пройдут. У нас здесь сильные укрепления Так я думаю своей немудреной головой
Ну, уйдем мы, возьмем с собой то, что можно на плечо взвалить А как быть с колхозным скотом?
Коров в горы перегоним. Подумаем и об овцах. Ульи с пасеки раздадим колхозникам Вот для этого мне Серафима и нужна
Выйдя от Госка, Таурзат взглянула на дом Дзиппа, и сердце ее опять сжалось.
Она шла по улице и думала: нужно будет сообщить Габушу о письме Кайти
6
Живущий на берегу реки бывает так беспечен, что остается без воды.
Уже стемнело, когда Серафима вспомнила, что в доме у них нет ни капли воды. Это смутило ее, как упрек уважаемого человека. Она взяла ведра одно оцинкованное, новое почти, а другое с пеньковым кляпом, затыкающим дырку на дне, и вышла из дома.
Стоял по-летнему теплый вечер, и Серафима была в одном ситцевом платьице, в матерчатых домашних чувяках матери. Незадолго до этого девушка вымыла голову сывороткой, потом несколько раз сполоснула теплой водой, но кисловатый запах все же остался. Серафима перебросила шелковистые распущенные волосы через плечо и пошла к Ирафу
Ходить по воду она стала гораздо позднее своих ровесниц. До нее ходил на речку брат. Сбега́л с пустыми ведрами вниз по тропе и бегом возвращался назад. Он делал это без всякой лени, но как-то раз его увидели с полными ведрами девчонки-одноклассницы и закричали издали: «Смотрите, смотрите, идет ни капли не расплещет! А ведра у него деревянные, как маслобойки!» И брат отказался носить воду, сказав матери: «Что угодно буду делать, только не это»
И Серафима стала носить воду. У женщин, которые приходили на речку с других улиц, были коромысла. Не у всех, но кое у кого из них коромысла пестро размалеваны, и девочка завидовала женщинам; она бы тоже приносила домой полные ведра, если бы имела такое коромысло
Тени скользили в ночной мгле, таинственные тени Серафима шла по тропе почти наугад. Она смотрела в сторону леса, за Ираф, но ничего не могла разглядеть в густой тьме. Раньше в это время за рекой светились огни кабардинского села. Кто знает, может быть, сейчас с той стороны идет за водой девушка-кабардинка, идет и смотрит сюда, хочет увидеть знакомые огни, но и здесь темно, будто вымерло село
Когда-то Серафима боялась выходить за ворота всюду мерещились ей привидения, из-за всех кустов у бугорков выглядывали всякие чудища Теперь ей не мерещатся эти страшилища, но время, когда она верила в них, кажется девушке счастливым, как мечта
Каждый раз, выйдя на берег, Серафима вспоминала тот день, давний, но заметный, как одинокое дерево в пустыне. Того, что тогда случилось, хватило для разговоров на долгие годы
Маленькой, ясноглазой, кудрявой девчонке надоело сидеть дома. Все здесь надоело ей, как старая, облезлая кукла. Выйти же за ворота словно сказку услышать, чуда рукой коснуться. Хочешь, опрокинься навзничь и валяйся на земле, смейся, плачь никто тебе не помешает Взяла кудрявая девчонка да и открыла дверь. Замерла за дверью в коридоре, прислушалась. Разговор в комнате не оборвался, ни мать, ни отец не умолкли на полуслове, не бросились следом за дочерью. И она выскочила на крыльцо, пробежала по двору и первый раз в жизни сама открыла плетеные ворота чуть приподняла, налегла на них, и ворота приоткрылись ровно настолько, чтобы можно было бочком проскользнуть в щель. Улица ошеломила девочку яркой белизной искрящегося снега и ослепительным сиянием солнца. Девочка глянула в сторону реки и там все было белым-бело. А тропинка, выйдя со двора, побежала вдоль плетня по улице, и дальше к заледенелому берегу. Девочка не была там с тех пор, как выпал этот ранний веселый снег Идти по тропе было неинтересно, и она осторожно ступила в сверкающую белизну. Поставила ногу, убрала ее задник нового ботинка отпечатался на снегу. Побежала, у спуска к реке повернулась лицом к дому за ней вереницей тянулись ее частые, быстрые следы. Побегай она еще, следов осталось бы столько, будто здесь играли все соседские мальчики и девочки: вот было бы хорошо!
С обрывистого берега девочка увидела: исчезла заводь, в которой летом купались мальчишки. Там, где была вода, теперь лед, занесенный снегом, и посреди заводы стоит чей-то теленок.
Тропинка спустилась к самой реке и провалилась в дыру, величиной чуть побольше обычного таза. В дыре бурлила вода, точно также бурлит она, разбегаясь кругами, когда кипит в чугунке. Но в чугунок, стоящий на плите, руку не сунешь, а здесь пожалуйста, держи сколько угодно. Ей захотелось хоть пальцем тронуть прозрачную воду, сквозь которую виднелись лежавшие на дне разноцветные камушки. Таких красивых блестящих камушков нигде больше не было.
Девочка успела лишь удивиться тому, что дно не так близко, как кажется
Улыбка упала в воду.
В хрупком воздухе остался прерывистый крик, который потом уже не воспроизвести и не забыть
Серафима помнит: когда глаза ее открылись, она увидела пронзительно ясное, чистое небо. Она лежала на спине, и постелью ее был свет, и вместо полога над ней тоже свет. Откуда-то со стороны слышались, рассыпались сверкающими звездами слова. Первым, кого увидела Серафима, был соседский мальчишка Кайти. Он мелькнул на мгновение и растворился в ярком сиянии
Госка долго потом не посылала дочь за водой. Босые, лохматые подружки ее плескались в речной заводи, наводя ужас на рыбью мелочь, а Серафима купалась в большом тазу, стоявшем во дворе
Будь то вечером или днем, когда бы Серафима ни спускалась к берегу Ирафа, ей каждый раз вспоминались следы маленьких ножек на мокром снегу и белые, розовые, голубые камушки в воде, и голос Кайти, многократно отраженный эхом: «Серафима!.. Серафима!.. В воду!..»
У самого края крутого обрыва, на гальке постоит Серафима, пока эхо не затихнет. Прислушается, подождет, но голос Кайти последнее время звучит не так ясно наверное, она стала забывать его.
Серафима спустилась с обрыва по широким ступенькам, которые недавно выкопал Дзиппа.
В том месте, где брали воду, лежал длинный, плоский камень. Бывало, рано утром с полотенцем на шее сюда приходил брат Серафимы. Мыло свое положит на камень, войдет по пояс в воду и моется, отфыркиваясь. Вечером после работы любил посидеть на этом камне ее отец подвернет штанины выше колен, опустит ноги в прохладную воду, сидит и думает о чем-то своем.
Как-то утром она застала здесь и Канамата. Увидела его в тот момент, когда, разогнавшись, бежала по крутому спуску к реке и уже не могла остановиться. Да и смысла в этом не было: звон ведер давно опередил и выдал ее. Серафима могла поклясться Канамат и до этого, наверное, не раз приходил сюда, сидел молча и смотрел на быструю воду Тогда же он подарил ей книгу
Серафима действовала не торопясь, уверенно, будто различала во тьме то ровное место, куда можно поставить полное ведро. Поспеши она чуть, и ночные страхи, наверное, завладели бы ею, сердце забилось бы, как птица в силках. И Серафима крепилась, не смотрела по сторонам только под ноги, только на ступени, вздымающиеся, как грива скачущего коня. Сколько шагов она успела сделать?.. Снизу, из-под крутого обрыва, послышался какой-то шум. Может быть, камни осыпались сверху, может быть, чья-то неосторожная нога ступила на гальку
Тропинка вырвалась из-под ног Серафимы, исчезла. Девушка резко оглянулась. Темнота сгустилась и приобрела форму человеческой фигуры.
Фигура застыла на месте.
Как Серафима поднялась по ступенькам, как взбежала вверх?! Крикнуть, сказать что-то связное не было сил. Язык испуганного человека непонятен другим.
Наверху Серафима опять оглянулась: фигура пошевелилась, сделала шаг в сторону девушки. И тут она разглядела, что это фигура мужчины: она раздваивалась ниже пояса человек был одет в брюки