Вчера они решили, что Серафима уйдет в горное село к тетке, и девушка подумала, что мать наконец-то успокоится. Но Госка долго не могла заснуть, ворочалась в постели, вздыхала, потом сказала: «Как же ты пойдешь одна? Хоть бы попутчик какой-нибудь нашелся Мне, что ли, пойти, проводить тебя?» Серафима молчала, и мать, обидевшись, буркнула: «Тебе и дела ни до чего нет»
А девушка думала в это время о Таурзат, как прискакала та на коне, одетая в мужскую одежду и по-мужски сидящая в седле, а конь всхрапывал, перебирая ногами. Потом, когда люди разошлись со двора правления, Серафима подошла к Таурзат и попросила:
Возьмите меня с собой.
А ты знаешь, куда мы уходим?
Нет.
Мы организуем партизанский отряд.
Я тоже хочу с вами.
Господи, ну какая же из тебя партизанка?! засмеялась Таурзат. Ты ведь слова громкого не можешь сказать, не то что винтовку взять в руки
Серафима не сказала матери об этом разговоре Госка бы тоже посмеялась над ней, а потом, рассердившись, отругала
Девушка встала, умылась кое-как, наспех причесалась, накинула старое пальто, в котором давно уже не выходила даже во двор. Госка не любила, когда дочь ее надевала старые вещи, но теперь она и платок разрешит повязать дочери, и самый обшарпанный чемодан даст в дорогу. Скажет, вздохнув:
Потом будешь наряжаться. Придет еще время
Серафима знала, что возьмет с собой. Мать уже отобрала вещи и чемодан приготовила, а потом, наверное, побежала к соседям. Что, интересно, она у них выпросит? Может, головку свежего сыра, может, банку топленого масла
Девушка подождала мать, но так и не дождавшись, вышла на улицу. Нужно было перед отъездом проститься с соседями, и она заколебалась у ворот пойти ли ей сначала к Уалинка, к Маро или к Дзиппа? Подумав, она решила: «Пойду сначала в дом Кайти»
Вот уже неделю, а то и больше, Серафима не была там. Как-то Дунекка, встретившись с ней, схватила ее за руку, хотела потащить к себе, но Госка взглядом показала дочери: не соглашайся, не ходи. Когда Дунекка ушла, мать сказала:
Я не хочу сказать о них ничего плохого. И относятся они к тебе хорошо, и приглашают от души. И ты не ребенок вольна поступать как знаешь Обычаи наши не вчера появились и не завтра умрут. Не хочу я, чтобы кто-то мог сказать, что ты между их домом и своим протоптала тропу
Но к сегодняшнему дню это не относилось. Мать сама не отпустила бы дочь, если бы та не попрощалась с соседями. И не только с соседями сегодня Серафима прощается, со всем селом. Кто знает, когда она вернется сюда и кого застанет в живых?
В дом Уалинка девушка попала не сразу. Покосившиеся ворота их были плотно закрыты, и сколько Серафима ни стучала, никто из дому не вышел. По обычаю не полагается, подойдя к дому, выкликать женское имя, произнести же «Кайти» почему-то было очень трудно Девушка постучала еще, потом бросила в окно камешек и тотчас же услышала скрип отворяемой двери.
Иду, иду! с крыльца сбежала, зашлепала большими галошами, надетыми на босу ногу, Уалинка
Дом соседей, если ты дружно живешь с ними, бывает знаком тебе, как твой собственный. И голоса его обитателей, и запах пищи все тебе привычно здесь и близко Дом Кайти стоял неподалеку от дома Госка, но для Серафимы ни Уалинка, ни Дунекка не были просто соседями, и девушка будто не во двор к ним вступала, а в свое светлое будущее. На широкое цементное крыльцо, казалось, не сама поднималась, а шаферы вели ее, бережно поддерживая под руки, и она ступала осторожно, боясь запутаться в подоле своего длинного свадебного платья Серафиме всегда хотелось, чтобы Кайти жил где-нибудь подальше, в другом селении, чтобы впервые она переступила порог его дома под радостную свадебную музыку
Это ты, Серафима? Входи, входи! не дошлепав еще до калитки, заговорила Уалинка. Ну и жизнь! Целыми днями ворота не открываем! Даже на улицу выйти не хочется!.. О, господи, за что обрек ты нас на такие муки?
Пока Уалинка возилась с задвижкой, Серафима раздумывала, не зная, входить ей или не надо, и, в конце концов, решила попрощаться здесь, у ворот.
Заставила ты меня поскучать! Сколько времени ты не была у нас? Уалинка схватила Серафиму за руку, притянула к себе, обняла. Иной раз думаю, может, обиделась она на нас Сама ведь знаешь, солнышко мое, ты мне дороже единственного сына
Трудно глядеть, не отрываясь, на солнце, но еще труднее смотреть в глаза Уалинка. Если бы она не так часто сыпала словами, может, радость ее и не казалась такой нарочитой, не напоминала бы вещь, выставленную на показ.
Удивительный ты человек! Держи тебя хоть до завтра посреди двора, и то ты будешь молчать Пойдем в дом!
Я так забежала
А я и не говорю, что ты возьмешь наш дом и взвалишь его на плечи!
Мне бы увидеть Дунекка Я тороплюсь
Идем, идем! У меня тесто как раз подошло, будем лепешки печь. Уалинка, не отпуская руку девушки, вела гостью через двор. Дунекка, дочка, смотри, кто к нам пришел!
Занавеска крайнего окна отодвинулась, и в раме появилось веснушчатое лицо Дунекка.
Всегда ее волоком надо тащить!
В коридоре на самодельной вешалке висела латаная-перелатанная телогрейка, которую носили по очереди то Уалинка, то Дунекка. Под вешалкой на чисто вымытом полу стояло две пары галош. В дальнем углу коридора раньше была дверца, ведущая в подвал. Летом, когда Серафима заходила к ним, Уалинка проворно спускалась в подпол, выносила оттуда в деревянной чаше холодное домашнее пиво. Не допить до конца считалось неприличным, а осушить чашу до конца сил не хватало; чаша казалась Серафиме бездонной. Теперь в этом углу стоит сундук, который, наверное, принадлежал свекрови Уалинка. Слеза от сундука филенчатая дверь. Серафима с радостью открыла бы ее и вошла, потому что дверь эта вела в комнату Кайти. Но распахнулась не эта дверь, а другая, справа, и Серафима увидела Дунекка и ощутила приятный запах свежего теста. А Дунекка выхватила из печи дымящуюся поджаренную лепешку и бросила ее на непокрытый, дожелта выскобленный стол.
Здравствуй, долгожданная гостья, Дунекка подвинула к столу табуретку, покачала головой, как бы давая понять, что Серафима своя ей, а свою можно и пожурить. Присядь, сделай милость!
Я в горы еду, Дунекка.
Посиди пока с нами, а потом хоть в Тбилиси, хоть в Ереван, куда хочешь езжай, Дунекка, видно, не собиралась слушать гостью. Она глянула в окно, задумалась, спросила: А куда мама делась?
Мне нужно еще к соседям зайти
А твои спутники все готовы? Где они ждут тебя?
Что я, маленькая, что ли? В каждом селении у нас родственники Будут у меня попутчики или нет, я все равно пойду. Ночью буду останавливаться у родственников, а днем шагать себе потихоньку
Серафиме хотелось поговорить о предстоящем пути, утвердиться в своем решении, почувствовать дорогу, ожидающую ее.
Бросаешь нас, бежишь?! перебила ее Дунекка. А кто в селе останется? Только те, кто в сумерки нос из дому боится высунуть? Ладно, махнула она рукой, идите, все равно от врагов вы нас не защитите!
Зачем ты так говоришь, Дунекка? Я же ничего плохого не сказала
Может, Таурзат под тобой костер развела? Подпалила тебя? Уговорила? Может, и мне с вами уйти? Говорят, шашлык, нарзан и горный воздух очень полезны для здоровья!
«Вот, Дунекка, и проговорилась ты, подумала Серафима. Долго, однако, ты таила эти слова, глубоко прятала их»
Если бы Таурзат взяла меня с собой, я была бы счастлива, с несвойственной ей резкостью ответила Серафима. Она не могла заставить себя посмотреть Дунекка в глаза. Все лучшие люди ушли с Таурзат
Дунекка отошла от печи, подвинула стул к столу, села, опустила голову на руки, ухмыльнулась, собираясь сказать что-то язвительное, но вдруг вскочила, бросилась к двери, выкрикивая что-то невразумительное. Серафима испуганно оглянулась. Порог, через который она только что нехотя переступила, исчез, исчезла дверь, сколоченная из толстых досок, исчезли свежепобеленные стены Кайти вошел в комнату, Кайти заполнил собой все
Можно к вам? услышала Серафима.
Да, это был Кайти, но из-за плеча его не торчал штык, на голове не было пилотки со звездочкой, не было на нем кожаного ремня с отчеканенной на бляхе звездой
Дунекка окаменела, не добежав до двери. Серафима, вскочив, испуганно глядела на Кайти.
Гость это посланец бога. Дунекка, почему ты не усадила нашу гостью?
Это говорил чужой, украденный у кого-то голос. Настоящий голос Кайти остался где-то в далеком прошлом. Раньше, застав Серафиму у себя дома, он весело кричал:
У нас в гостях дочь Алдаровых! Носите ее на руках! Тащите ей кресло из слоновой кости!..
Никогда, даже в самую сырую погоду, Кайти не надевал галош, даже в самые лютые морозы не носил шерстяные носки, никогда его брюки не пузырились на коленях: отутюженные до блеска стрелки напоминали острия кинжалов Раньше до первых холодов Кайти расхаживал в доме и по двору в беленьких маечках, обтягивающих его и подчеркивающих силу, которой, казалось, для одного человека было многовато Сейчас Кайти стоял в старой отцовской рубахе, тысячу раз стиранной, бесформенной, линялой. Давно не стриженные жесткие волосы его неряшливо кудрявились на шее и на висках и были тусклыми, как шерсть старого Байтугана.
Иди к матери, покосившись на сестру, сказал Кайти.
Серафима испугалась того, что может остаться с ним наедине. Нужно было сообразить что-нибудь, найти предлог, чтобы выйти вместе с Дунекка. Но пока она размышляла, Дунекка успела выскочить из комнаты
Серафима, будто из-под земли она услышала голос.
«Шлеп-шлеп», еще услышала она и отпрянула, давая дорогу галошам. Она взглянула на него Кайти, улыбаясь, тянул к ней руки, будто между ними ручей журчал и Серафима собиралась прыгнуть через него.
Нет, если бы она прыгнула, то только в другую сторону.
Серафима, я не верю У тебя же не каменное сердце Хочешь, письма твои наизусть повторю?
Упав на колени, он ползал где-то внизу, слезы катились по его щекам и падали на пол.
Руки!.. Серафима только сейчас заметила, что руки его неестественно бледны, будто их никогда не касалось солнце Раньше эти пальцы, как клещи, зажимали перекладину турника на школьном дворе, и Кайти вертелся, пока у зрителей, таких же, как и он, парней, не начинали от зависти кружиться головы Бледные руки тянулись к Серафиме, как щупальца.
Между девушкой и Кайти вырос вдруг стол с резными ножками. Кайти, будто отброшенный, упал на стул, схватился руками за голову.
Я будто на крыльях летел сюда, мечтал об этой встрече. Кайти поднял голову, скрежетнул зубами: Мне же, как собаке, бросили черствый чурек!
Серафима чувствовала себя, как на островке посередине разлившейся, бурлящей реки: и уйти ей было некуда, и суши под ногами оставалось все меньше и меньше
Серафима, руки Кайти вяло легли на стол, набрякшие веки опустились на глаза, честное признание избавит меня от мук или загубит окончательно Знаю, этого не миновать
Вздох Кайти послышался откуда-то из-под самых ног. И во вздохе и в словах, произнесенных с такой печалью, сквозила явная фальшь. Серафима не знала такого Кайти, который гнулся бы под тяжестью собственной вины.
Ты одна была в моих думах, продолжал он. Нас разделяли поля, леса, горы и море Но тогда я был ближе к счастью, чем теперь. Тогда я верил наградой за все мои страдания мне будет улыбка любимой
«Ночью возле реки я видела Кайти, подумала Серафима. Это был он».
Едва она поверила в эту мысль, как давний страх возродился, и уже не Кайти виделся ей, а ночной призрак, живое воплощение ужаса.
Мы стояли на одном берегу, на одном! Я слышал твое дыхание, слышал, как бьется твое сердце! С тех пор я считаю твои шаги Что еще суждено испытать мне? Стою под солнцем, а оно не греет меня Ничего в мире нет такого, что я пожалел бы отдать, чтобы хоть раз взглянуть на тебя Той ночью, когда ты пришла за водой Едва я узнал тебя, как ты исчезла. Даже слово мое тебя не догнало
«Когда ранним утром ко мне явилась Дунекка, терзалась Серафима, почему я не задумалась ни о чем, не усомнилась?»
Война делает взгляд человека пристальным, снимает пелену с его глаз. Война открывает настоящую цену правды Ты притворяешься слепой, пытаешься не видеть то, что давно уже яснее ясного, пытаешься обмануть себя
Учитель осетинского языка в каждом слове искал большую идею. Предложения, которые придумывал Кайти, учитель заглавными буквами выводил на доске
Мы ни в чем не виноваты Жизнь преподносили нам, как сплошной праздник, нас учил и говорить лозунгами Осетин расправил плечи и выбрался из темного ущелья!.. Отобрали его надежду лошадь и плуг, загнали в колхоз Солдата бросили в огонь, подставили под пули. Солдат должен остановить стального великана, солдат, вооруженный несчастной винтовкой
Отметки Кайти всегда были украшением классного журнала. Когда перечисляли лучших учеников школы, Кайти называли первым. Кайти всегда умел красиво говорить. Одни слова забываются, другие остаются навеки. Как-то раз она поспорила с Кайти и, как всегда, проиграла. «Счастливая ты, снисходительно улыбнулся он, чему тебя учат, тому ты и веришь А в жизни не все так просто Разве можно всех причесывать под одну гребенку? Близнецы и то хоть чуть, но отличаются друг от друга, а ведь не все вокруг нас близнецы Одни стоят ниже, а другие забрались выше ледников Казбека Вот они-то, сильные, и должны быть хозяевами жизни». Пафос, с которым произносилось все это, не оставлял сомнений в том, что Кайти относит себя к последним
Земля уже столько крови впитала, говорил он теперь, что не сможет больше ни капли принять Семиглавой России отрубили шесть голов, душа ее на волоске держится К утру немцы будут здесь. Твоя Таурзат пусть хоть в медвежью шкуру залезет, и то не напугает их. Пустые наши дома задрожат от их смеха
Когда-то Уалинка сидела за столом там, где сидит сейчас Кайти, а Госка сидела напротив, и Уалинка, помахивая комсомольским билетом сына, ворчала: «Это же игрушки-погремушки, которыми забавляют малышей»
Дверь в комнату была чуть приоткрыта в щель не пролез бы и мизинец. Над медной ручкой блеснул чей-то глаз, и дверь тихо затворилась. Серафима не поверила бы, если бы ей сказали, что все это время ни Дунекка, на Уалинка не стояли за дверью, не подслушивали, приложив ухо к щели. Девушка решительно шагнула к порогу.
Мне надо идти
Ей показалось, что не пошла она, а побежала. Но Кайти оказался еще стремительнее вскочил, встал между девушкой и дверью.
«Э-эх», скрежетнул он зубами, и Серафима подумала, что он схватит сейчас, что попадется под руку, ударит ее
Дороги после школы были одна заманчивее другой. Серафиме сказали дома: «Учись либо на врача, либо на учителя». Желание старших совпало с ее собственным, и Серафима поступила в педагогический институт
Кайти как мальчик из легенды выбрал из множества дорог три. Сначала назвал финансовую школу; если эта мечта не сбудется, он станет инженером; если не получится тогда юридический институт Но вышло так, что-в руках Кайти оказались ручки плуга Кайти колхозник, Кайти учетчик, бригадир Кайти гордость села, его будущее, его опора
«Не то удивительно, откуда взлетает орел, а то, куда он прилетит!» как зачин поэмы была эта фраза Кайти. Он выбрал самого быстрого из колхозных скакунов, оседлал его, взял кнут, выплетенный хитро, с султанчиком на кнутовище. Щелканье этого кнута долетало до самого города, до Серафимы
Ты обманула меня. Солнце грело тебя с одной стороны, а ты смотрела в другую Впрочем, когда и какой женщине хватало одного солнца?! Не трону тебя, не бойся, еще не дошел до того, чтобы женщину ударить Скажи-ка, Маро тебе письма приносит или ты сама к ней ходишь?..
Кто это ему сказал? Дунекка! Больше некому. Она видела, как Серафима читала письмо Канамата.
Говори, какими надеждами тешит себя твой Канамат? Наверное, и точный срок победы сообщил тебе?..
Кайти подскочил к ней, обнял цепкими руками, прижал ее к себе.
Никому не отдам тебя, никому!.. Я судьба твоя, судьба!.. Я появился между тобой и рыбами! Я тебя спас!..
Отпусти меня!.. Серафима уперлась локтями в его грудь, пытаясь вырваться. Оставь меня!..
Когда Серафима входила в коридор, она не заметила ничего подозрительного. Теперь же догадалась, что дверца, ведущая в подвал, спрятана под сундуком, а дно сундука, наверное, выбито Когда-то в этом сундуке прятали деньги, кинжал прадеда, приданое невесты Теперь он стал дверью, ведущей во тьму