Неистовствовали и холуцы. Одни из них убеждали сбитых с толку пассажиров не сдаваться, бойкотировать решение портовой администрации, другие пытались воздействовать на представителей власти:
Надо понимать состояние людей, доведенных до отчаяния убийством своих братьев!
Порыв протеста охватил всех пассажиров.
Кощунство говорить людям о каких-то документах, когда рядом лежат еще не остывшие трупы братьев! Трехлетний ребенок убит!
Это неслыханно! Посреди моря остановить пароход, убивать и избивать безвинных пассажиров!
Портовые власти, чтобы выйти из затруднительного положения, решили провести сортировку людей. Выразив сожаление по поводу случившегося и будто нисколько уже не интересуясь ни оружием, лежащим в трюмах, ни тем, кто повинен в его доставке, а лишь желая замять инцидент, они обратились к членам команды «трансатлантика» с просьбой занять места по швартовому расписанию и содействовать скорейшей отправке пассажиров на берег.
Маневр не привел к желаемому результату: объявились лишь рядовые матросы и прочий обслуживающий персонал. Капитан и его помощники не явились, и обнаружить их среди пассажиров не удалось.
Тем временем приготовились к высадке на берег раненые. Их оказалось так много, что англичане заподозрили обман и, прежде чем начать отправку раненых, решили устроить проверочный осмотр. Но первый же раненый холуц с забинтованной головой и глазом наотрез отказался подчиниться. Остальные поддержали его, с возмущением осуждая представителей властей за ничем не оправданное недоверие к жертвам произвола.
Страсти разгорелись. Вмешались представители муниципалитета, полиция, и холуца все же увели на осмотр. Осторожно и долго разбинтовывали ему голову, наконец сняли повязку, сняли ватную «подушку» и одноглазый холуц обрел второй, совершенно здоровый глаз и голову без единой царапины.
Задуманный судовым штабом Хаганы трюк с целью протащить на берег холуцев, не имеющих документов на въезд в Палестину, закончился провалом. Однако холуцы не пали духом. Подстрекаемые штабом Хаганы, они заявили:
Или все сойдут на берег, или никто!
Представители портовых властей обещали проконсультироваться с вышестоящими инстанциями о том, как поступить с обладателями разрозненных клочков документов, а пока разрешили доставить на берег трупы убитых и предложили сойти тем, у кого сохранились документы на право поселения в Палестине.
К удивлению холуцев, такие нашлись. И холуцы обрушили на них поток отборной брани и угроз.
Штрейкбрехеры!
Вас Гитлер подкупил!
Предатели нации!
Обетованная земля не для таких!..
Мы еще найдем вас, не уйдете!
Мешуметы!
В числе «мешуметов» оказался и толстяк ювелир в клетчатом пиджаке с золотой цепочкой в лацкане. Он, видимо, не представлял, с кем имеет дело и как накалена обстановка, и потому крикнул ораве холуцев:
Посмотрите на этих молокососов! Они хотят меня учить! Утрите сначала сопли, а потом
Договорить ему не удалось. Ювелира оттеснили от пассажиров, прижали к борту с явным намерением сбросить в море. Не подоспей таможенники и полиция, толстяку бы несдобровать. Уже сидя на судне, увозившем его вместе с другими обладателями документов на берег, ювелир вдруг схватился за отворот пиджака, ощупал карман и вскрикнул:
П-с-ся! Паршивые собаки, вырвали часы! Последняя модель «Лонжина» с девяносто второй пробой Вы знаете, какое это золото? А цепочка сколько весила!
Ойя снова пыталась объяснить Хаиму что-то, как ему казалось, весьма серьезное: он видел ее встревоженные глаза. Но почему? Этого Хаим так и не понял. Да и некогда было особенно задумываться: забот хватало. У Ойи не было документов на въезд в Палестину, и ее могли не пустить. Помогло несчастье, постигшее Шелли Беккер. Совсем обессилев, она передала сынишку Ойе, а сама держалась за ее руку. Ойю приняли за родственницу пострадавшей.
Трупы холуцев и Доди были перенесены на транспортное судно, а мать Шелли Беккер осталась на пароходе. За ней, как и за другими больными, должно было подойти специальное судно с медиками.
Вдруг Ойя, схватив Хаима за руку, указала на появившегося в конце узкого прохода судна сухощавого человека в очках. Обознаться Хаим не мог. Этого человека он видел однажды вместе с Бен-Ционом Хагерой. Горбатая дочь раввина Лэйя назвала его каким-то «курьером» и «важным человеком». Она туманно тогда пояснила, что прибыл он «оттуда». Теперь Хаима поразило, что вместе с очкастым курьером шел заправила штаба Хаганы, главарь холуцев молодой человек с коротко остриженной бородкой.
«Тайны мадридского двора! подумал Хаим. Холуцы орали, чтобы никто не смел покидать пароход, обзывали «штрейкбрехерами» и «предателями», а их вожачок смывается почему-то первым!.. И откуда у него документы? Говорили же, что все холуцы в знак протеста порвали их?!»
Судно причалило к пристани. Пассажирам предложили пройти в невзрачный домик рядом с главным зданием порта. Здесь мужчин и женщин направили в разные помещения. Им предстояло пройти санитарную обработку. В заключение беглого медицинского осмотра каждый пассажир получал порцию противохолерной вакцины и изрядную дозу белого порошка за пазуху и за ворот. Откашливаясь, сморкаясь и чихая, они один за другим выходили из помещения. Толстяк ювелир, как всегда, ворчал:
Придумали какие-то прививки, дезинфекции!.. Смотрели бы лучше, чтобы средь бела дня не грабили как Он чихнул и с отвращением сплюнул. Кому это нужно? Зачем?
Хаим вышел во двор, походивший на большой теннисный корт, обнесенный высокой оградой из плетеной проволоки. По другую сторону ограды толпились празднично одетые люди: обособленно стояла группа молодых парней и девушек. Каждого выходившего во двор после санитарной обработки они приветствовали шумными возгласами:
Брухим абааим!
Брухим абааим ше-игатем ла-а Эрец!
Хор девочек в белых блузках с веточками маслин в руках запел боевую песню:
Эр гейт цум бафрайюнг
фун энглянд,
дум брэг,
Кайн Эрец-Исраэль
цу лихтиге тег
Многие старики, едва переступив порог здания и услышав приветствия встречающих, опускались на колени и со слезами на глазах благоговейно целовали землю Одни из них тихо нашептывали, другие звонко, нараспев воздавали всевышнему молитву за избавление от ужасов минувшего.
Двор постепенно заполнялся гулом голосов. С обеих сторон ограды люди выкрикивали фамилии и имена родных или знакомых, которых надеялись встретить.
Гутвар Фроим! Гутвар Фроим!.. Держит мучную лавку в Натании! Фроим Гутвар!.. кричал охрипшим голосом старик, уже не первый раз проходя вдоль ограды.
Тойви Гриншпун из киббуца Квар-шалем!.. Гриншпун! Тойви Гриншпун!.. звонко вторила старику обливавшаяся потом тучная женщина.
Хаим сиротливо стоял в сторонке, смотрел на взволнованные лица людей, ожидавших родственников, оставшихся на пароходе, и с тревогой думал об отце и сестренке. Доберутся ли они до него и когда это будет? Сможет ли он обеспечить им кров и хлеб насущный? В раздумье побрел он к решетчатым воротам, по другую сторону которых на вышке с «грибком» стоял английский часовой. Внимание Хаима привлекла невысокая эстрада под большим полосатым тентом, увенчанная белым панно, на котором огромными синими буквами было выведено:
ЭРЕЦ ХАЛАВ УДВАШ
На эстраде суетились юноши и подростки в голубых рубашках и светлых шортах; с деловым видом они расставляли пюпитры, раскладывали ноты, усаживались на свои места с начищенными до зеркального блеска медными инструментами.
Сквозь шум разноголосого говора, пение и приветственные возгласы до Хаима донеслись слова, заставившие его насторожиться:
из Вены с детьми
Он оглянулся: по другую сторону ворот, рядом с невысокой женщиной и полной девушкой, стоял рослый мужчина. Он кричал в сложенные рупором ладони:
Фейга Штейнхауз и Шелли Беккер с детьми! Из Вены!..
Хаим понял, что этот человек и есть дядя Шелли Беккер инженер-бетонщик из Яффы.
У выхода из здания он увидел Ойю с мальчиком на руках и рядом с ней Шелли. Яркое солнце особенно отчетливо выделяло снежно-белую поседевшую голову пианистки.
Шелли Беккер! крикнул Хаим стоявшему у ворот инженеру из Яффы. Вот Шелли Беккер из Вены!
Инженер не понимал, на кого указывал ему чудаковатый парень. Он знал племянницу по фотографиям и ожидал, что она прибудет с двумя детьми и матерью
Ваш дядя, Шелли! Хаим подбежал к Шелли. Вот он стоит с женой и дочерью, ищет вас!
Шелли со стоном бросилась к воротам.
Дядя Бэрл! Это я, несчастная Шелли Беккер Это я, дядя Бэрл. Шелли Штейнхауз!
Шелли? Шейнделэ?! Что с тобой? Где мама?
Шейнделэ! Милая! Что случилось?
Это я, дядя Бэрл, я! Горе, ой, какое большое горе! Убили нашего Доди! Они его убили! Они указывая на часового, стоявшего на вышке, кричала Шелли. Силы изменяли ей. Цепляясь руками за решетку, она повисла на ней, опустилась на колени. Ой, за что такое горе! причитала она. Убили папу и мужа нацисты Убили моего бедного мальчика англичане Моего Доди-и уже нет! И мама там, дядя Бэрл! Она больна, осталась там, на пароходе
На эстраде загремел духовой оркестр, исполнявший «Атикву». Пережитые тревоги, радость прибытия, надежды на будущее все это вызывало у измученных людей слезы умиления. И вдруг воздух потряс взрыв, земля содрогнулась под ногами, с грохотом распахнулись двери и окна портового здания, со звоном посыпались стекла, на эстраде разбросало пюпитры, ноты, медные трубы. Слетел с вышки «грибок», укрывавший часового от палящего солнца. На мгновение все стихло, замерло
Пароход взорвался! То-онет! вдруг крикнул часовой с вышки. И словно эхо, со всех концов раздались полные ужаса голоса:
Взорвался пароход!
Он тонет!
Там люди!..
В нарастающий шум встревоженных голосов ворвался пронзительный вопль, прерываемый хохотом. Это Шелли Беккер, повиснув на решетке ограды, забилась в истерике
Хаим инстинктивно сжимал трясущуюся руку Ойи и не мог оторвать взгляд от сорванного взрывной волной и повисшего на одном конце огромного белого панно. Тупо уставившись в его ярко-синие буквы, он никак не мог разобрать перевернутую надпись:
ЭРЕЦ ХАЛАВ УДВАШ
4
Никто из пассажиров, высадившихся с злополучного «трансатлантика», не знал, куда и зачем их везут на бешено мчавшемся крытом брезентом грузовике. Измученных людей швыряло на крутых поворотах из стороны в сторону, они судорожно хватались друг за друга, настойчиво стучали кулаками в стенку кабины, требуя и умоляя шофера остановиться хотя бы на минуту.
Наконец шофер резко затормозил, выскочил из кабины и, злобно выкрикивая бранные слова, заявил, что ему строго-настрого запрещено останавливаться в пути.
Тогда один из пассажиров отважился сказать сидевшей в кабине рослой девице в полувоенной форме:
Людей же выворачивает наизнанку! Неужели нельзя набраться немного терпения? Мы что, на пожар едем? Хватит с нас, пожар мы уже видели
Вы думаете это его прихоть? Ошибаетесь, здесь порядки не те, что у вас где-то там! ответила она. У нас приказы выполняются четко!
Толстяк ювелир едва слышно пробурчал что-то невнятное, его сосед тяжело вздохнул и тихо промолвил:
Видимо, так надо
Грузовик тронулся. Вновь трясло и подбрасывало на выбоинах, но люди терпели. «Видимо, так надо»
Около полуночи машина ткнулась радиатором в проволочные ворота. Водитель выключил мотор, погасил фары. Девица спрыгнула с подножки кабины и скрылась в темноте. Тишина вокруг была такая, словно все вдруг вымерло. Люди выглядывали из-под краев брезента, с тревогой всматривались в темноту, в равнодушное, в непривычно ярких и крупных звездах, южное небо.
Наконец послышались торопливые шаги, и к грузовику подошел мужчина. Осветив прибывших длинным, как полицейская дубинка, электрическим фонариком, он радостно приветствовал их традиционным: «Шолом, хавэрим!» пожелал всем крепкого здоровья и долгой счастливой жизни на «земле обетованной». Потом так же доброжелательно попросил внимательно выслушать и принять к руководству небольшой, но весьма важный совет местной администрации: помалкивать о несчастье с «трансатлантиком».
Конечно, случившегося не утаишь, заметил человек с фонариком, но не следует вдаваться в подробности и строить всякие догадки Лучше помолчать до поры до времени, во всяком случае, до официального сообщения. И вообще молчание золото. Так вам советуют. Здесь процветает мир, порядок и согласие между людьми, живущими в духе послушания обетам наших благочестивых предков. Между прочим, следует учесть, что обетованная земля пока, к сожалению, не освобождена от врагов. Это, конечно, уже другой вопрос, но об этом не следует забывать. И мы не перестаем напоминать и утверждать во всеуслышание, что враги за все содеянное против нашего народа еще изопьют горькую чашу
С этими словами мужчина с фонариком встал на подножку кабины, и грузовик въехал на территорию, именуемую «пунктом сбора».
Перед длинным приземистым зданием барачного типа Хаим и Ойя в числе четырнадцати человек получили долгожданную возможность сойти на землю.
Несмотря на поздний час, встретить новичков пришло много ранее прибывших иммигрантов, все еще проживающих на территории «пункта сбора». О случившемся в порту никто из них еще не слышал, но всем хотелось узнать, кто приехал, откуда, какие новости привез и, главное, нет ли среди вновь прибывших знакомых, родственников.
Новичкам предложили поужинать. Большинство, однако, отказалось. Лишь кое-кто изъявил желание утолить жажду. Моментально появился огромнейшего размера подойник, сверкавший белоснежной эмалью. Упитанная молодая женщина черпала большим глиняным кувшином молоко и приговаривала:
Попробуйте наше молоко! Вы знаете, какое это молоко? Кашерное, конечно Попробуйте!
Кто-то из прибывших взял кружку, отпил несколько глотков и растрогался:
М-мм-м! Никогда не пил такое, чтоб я так был здоров Не молоко, а чистейшая сметана!
В первые же дни Хаим Волдитер понял, что «пункт сбора» создан для тех иммигрантов, кто не имел в Палестине родственников, а следовательно, и жилья.
«Пункт сбора» представлял собой обыкновенный лагерь. Множество брезентовых палаток раскинулось на голом клочке песчано-глинистой земли. В стороне от них расположились длинное здание столовой и десятка два стандартных низких квадратных домиков из фанеры и прессованного картона, предназначенных, для престарелых и семейных иммигрантов и для миссионеров сионистского движения.
Хаим Волдитер и Ойя, значившаяся здесь по личному его заявлению законной женой, были поселены в остроконечную, державшуюся на единственной подпорке палатку.
В отличие от Ойи, все еще не переборовшей чувство страха и продолжавшей чуждаться людей, Хаим легко осваивался с местными порядками, быстро перезнакомился с иммигрантами, внимательно слушал их рассказы о здешней жизни. Обретенный покой казался ему вершиной счастья. Когда администрация узнала, что он холуц, прошел в Румынии «акшару» и отстал от своей квуца из-за болезни, ему посочувствовали, обещали помочь. И он терпеливо ожидал указаний своей квуца, которая по существующему порядку должна была распорядиться его дальнейшей судьбой. Правда, Хаим не исключал, что его приезд с женой мог явиться для руководителей квуца некоторой неожиданностью, но не придавал этому особого значения и был доволен уже достигнутым. Даже свою жалкую палатку, где, кроме тонких тюфяков поверх досок от старых ящиков, уложенных на голую землю, легкого одеяльца и глиняной посудины для воды, ничего не было, он ласково прозвал «кибиточкой»!
Услышав, каким эпитетом Хаим награждает предоставленное иммигрантам жилье, толстяк ювелир в клетчатом пиджаке, уже успевший прожужжать всем уши, утверждая, что попал сюда по недоразумению, вдруг вскипел:
Какая это кибиточка-шмибиточка? Цыгане не валяются так, как мы!
Хаим старался обратить разговор в шутку:
Не страшно. На безрыбье, говорят, и рак рыба
При чем тут рак и рыба? Вы когда-нибудь, молодой человек, были в Америке? Нет?