Лишь часа через два капитан вновь вернулся на прежний курс.
Глубокая черная ночь, как плотным покрывалом, прикрыла пароход, усиливая тревогу испуганных людей. Всех занимал один вопрос: почему капитан не выполнил приказа военного корабля, почему не остановился, если корабль, как все утверждают, был действительно английским?
Догадок и объяснений по этому поводу было много: одни говорили, что некоторые пассажиры якобы не имеют виз английского консульства на право въезда на подмандатную Британской империи территорию Палестины; другие утверждали, что среди пассажиров находятся какие-то очень важные персоны из сионистской верхушки, имена которых держатся в строгом секрете; третьи видели причину в том, что на рассвете минувшего дня, когда пассажиры еще крепко спали, пароход остановился вблизи Кипра и принял в свои трюмы с подошедшего к нему судна большую партию бочек с цементом И люди гадали:
Цемент, наверное, контрабандный?.
Или не оплачена пошлина?
Оттого и грузили на рассвете
И в открытом море Тайком!
Вы сами это видели?
Нет, но так говорят
Из-за каких-то паршивых бочек с цементом? удивлялся толстяк с золотой цепочкой в отвороте пиджака. Тоже мне контрабанда! Из-за такого пустяка не станут палить из пушек! Тем более если это англичане. Я их знаю. Джентльмены! Люди интеллигентные, тонкие, никогда человека не обидят Уж кому-кому, а мне приходилось с ними иметь дело. Я же ювелир Вот, если бы тут, скажем, пахло золотом или какой-нибудь там валютой!.. А так что? Кого везет эта галоша? Несколько сот несчастных евреев, удравших от Гитлера, чтоб он сдох, и вот этих фанфаронщиков холуциков-шмолуциков?! Пустые басни! И разговор о цементе тоже сущая басня
Напуганные и уставшие люди постепенно расходились по своим местам и укладывались на покой.
Засыпая, они думали о завтрашнем дне, о предстоящей встрече с родными и близкими, о конце странствий и начале новой жизни в желанном и благословенном Эрец-Исраэль!
После долгих мытарств и для Хаима «обетованная земля» стала сокровенной мечтой. «Добраться бы уж поскорей до нее» с этой мыслью уснул и он. И когда рано утром Шелли разбудила его, он не сразу сообразил, что происходит. Палуба была заполнена почти одними женщинами и детьми. Не спала и Ойя. Хаим смутился, поднялся и обомлел: на небольшом расстоянии от парохода, вровень с ним шел военный корабль.
Это английский. Так говорят, пояснила Шелли. Чем все это кончится?
Оказалось, что по другую сторону парохода происходило то же самое: неподалеку от «трансатлантика» шел такой же английский эсминец, и на палубах парохода толпились женщины и дети. Их вывели сюда из нижних кают и трюмов по распоряжению штаба Хаганы: пусть, дескать, англичане смотрят, кого везут на пароходе.
С ужасом смотрели люди на стремительные и грозные контуры эсминцев. Хождения по судну запрещались. Около каждого выхода и перед каждой спасательной шлюпкой дежурили парни и девушки в форменных рубашках с погончиками и большой шестиугольной звездой на кармашке. По указанию штаба Хаганы на кормовой части судна собрались мужчины с накинутыми на плечи «талесами» и на виду у всех возносили молитвы Было жутко.
С военных кораблей поступило категорическое приказание: «Немедленно остановить судно, в противном случае ответственность за последствия ляжет целиком на капитана!»
С парохода ответили, что остановка возможна только в порту назначения, до которого осталось не более шестидесяти пяти миль. Портом была названа Хайфа.
Эсминцы пошли на сближение с пароходом.
Пассажиры замерли в мучительном ожидании неизбежной, каким казалось, катастрофы. Напряжение росло с каждой секундой, и, несмотря на строжайшее предупреждение, то тут, то там раздавался женский крик и плач детей. Эсминцы одновременно с двух сторон подошли вплотную к пароходу. С боковых крыльев мостика эсминца, подошедшего к левому борту парохода, два английских матроса прыгнули в спасательную шлюпку, висевшую над палубой пассажирского судна напротив ящика с противопожарными инструментами.. Но в то же время дежуривший у шлюпбалки холуц дернул за пусковой рычаг, и шлюпка вместе с английскими матросами рухнула в образовавшуюся узкую щель между эсминцем и пароходом Все произошло молниеносно: сманеврировать эсминец не успел, и у всех на виду шлюпку, как яичную скорлупу, раздавили столкнувшиеся металлические корпуса обоих судов.
С эсминца прогремел выстрел, потом второй, третий Как ураганом, людей смело с палубы. Все хлынули в каюты, давя в дверях друг друга. Хаим успел заметить, как упал стоявший у шлюпбалки холуц, а напарник его скорчился, как Шелли, отчаянно вскрикнув, схватила одного из близнецов Прижимая к груди другого мальчика, Хаим бросился по опустевшей палубе к Шелли. Она билась в истерике, на руках у нее с залитым кровью лицом лежал Доди.
Мать Шелли сидела рядом на краю ящика, мертвенно бледная, словно окаменелая, она, не моргая, смотрела на безжизненное лицо внука.
Подбежала Ойя. Увидев, что произошло, схватилась за голову и, будто силясь что-то сказать, застыла с судорожно открытым ртом.
В это время к Хаиму подошли холуцы, отозвали в сторону и сообщили, что штаб Хаганы постановил всем без исключения пассажирам в знак протеста против действий англичан разорвать свои «сертификаты» и «шифс-карты», причем половину обрывков передать холуцам как доказательство исполнения приказа штаба. Хаим молча выслушал парней и молча отошел к ящику, на котором теперь лежал Доди.
Все, что произошло потом на пароходе, Хаим Волдитер воспринимал, как во сне: и как пришвартовались эсминцы к пароходу и как высаживались английские матросы, встреченные банками из-под консервов, бутылками, тарелками Равнодушно смотрел он на матросов в малиновых беретах, постепенно занимавших одну палубу за другой, а потом ринувшихся к капитанскому мостику
Ни капитана, ни его помощников, ни членов судовой команды там не оказалось. Все они, переодевшись, затерялись среди пассажиров. Вместо документов каждый из них, как и большинство пассажиров, имел всего лишь клочки разорванных пассажирами «сертификатов» и «шифс-карт». Об этом позаботился штаб Хаганы, призвавший пассажиров выразить «протест» столь необычным образом, а в действительности преследовавший единственную цель: спасти себя и многих других лиц, у которых не было документов на въезд в Палестину. Из уст в уста по судну передавалось распоряжение штаба: «Ни при каких обстоятельствах не выдавать англичанам экипаж парохода! В противном случае»
Особенно упорное сопротивление англичанам оказали холуцы на подступах к одному из трюмов. Здесь завязалась отчаянная схватка. Англичане были многоопытны в подобных делах. У них была специальная экипировка: резиновые манишки и нарукавники, предохранявшие от ударов, а также каучуковые дубинки Появились раненые с обеих сторон: матросы переносили своих на эсминцы, холуцы в свой наскоро созданный «лазарет».
Две лестницы, которые вели в трюм, при появлении малиновых беретов тотчас же были сбиты холуцами. С эсминцев принесли сборные лестницы, но как только англичане попытались спуститься по ним в трюм, в них полетели кружки, стаканы, банки и все, что попадало под руку холуцам.
Матросы отступили. Однако вскоре они перекинули с эсминцев шланги. Мощная струя воды сбивала с ног сопротивлявшихся, но они все же сумели овладеть сборными лестницами и спустить их в трюм
Рассвирепев, командование эсминцев пустило в ход гранаты со слезоточивым газом. Сопротивление было сломлено. Избитых, в разодранной мокрой одежде, с воспаленными от слезоточивых бомб глазами холуцев выпроводили из трюма. Под усиленной охраной матросов туда спустилась группа британских офицеров. Подстрекаемые штабом, переодетые холуцы, затерявшись в толпе пассажиров, сопровождали офицеров оскорбительными выкриками, угрозами, плевками.
Но вот из трюма на палубу, где все еще возносилась молитва богу, матросы выволокли обычную продолговатую, лимонообразную бочку, на дощатых донышках которой жирными маркировочными буквами было написано «Цемент», а на клепках название фирмы, вес брутто и нетто, год выпуска 1939. На виду у богомольцев, проклинавших англичан за то, что из-за какого-то контрабандного цемента они довели дело до кровавого инцидента, матросы в малиновых беретах сбили с бочки металлические обручи. Богомольцы в «талесах», с молитвенниками в руках замерли от неожиданности. Из бочки вывалились пулеметные стволы, кожухи, ложи, патронные кассеты, затворы На них стояло клеймо чехословацких заводов Шкода.
Чехословацкие? Как это возможно? Ведь там хозяйничают нацисты? спросил один из богомольцев. Что-то не верится
Не верится? отозвался другой. Вы что, родом из Порт-Саида?! Наивный какой, а?
А что? Почему вы меня оскорбляете?
Потому что не нужно быть слишком умным, чтобы понять, что Англия воюет с Германией, а Германия заинтересована, чтобы Англии было кисло Трудно понять, скажите, пожалуйста!
Порт-Саид или шморт-саид, умный или шумный, кисло или шмисло, возбужденно заговорил оказавшийся среди богомольцев ювелир в клетчатом пиджаке с золотой цепочкой в отвороте. Поди, знай, с кем едешь, что за пароход и чем занимаются эти холуцики-шмолуцики И спрашивается, кто они? Откуда у этих сморкачей пулеметы-шмулеметы в такое суматошное время?
Весть о том, что в бочках из-под цемента обнаружено оружие чехословацкого производства, которое, видимо, было захвачено Гитлером, а теперь, по всей вероятности, получено сионистами для борьбы с англичанами и арабами, разнеслась по всему судну. Люди ругали и Гитлера и англичан, поносили холуцев, проклинали и пароход, и его капитана, и тот день и час, когда они согласились ехать.
Матросы обыскивали пассажиров, рылись в их чемоданах и тюках, искали оружие, изымали острые предметы, начиная с кухонных и перочинных ножей и кончая лезвиями для бритвы. К полудню «трансатлантик» был взят на буксир. Прекратилась подача питьевой воды, остановилась работа на кухне, закрылись ресторан, буфеты и бар К исходу дня от жажды среди пассажиров начались обмороки. Верующие усердно молились.
Когда стемнело, вдали стали отчетливо видны мелькавшие огоньки.
Хайфа!
Эрец-Исраэль!
Земля предков!..
Конец страданиям!
До пристани оставалось не более полмили, как вдруг просигналили с буксировавшего эсминца, и на пароходе загремели тяжелые цепи якорей. Пассажирам объявили, что до наступления утра высадки не будет
Сообщение взбудоражило людей. Вновь начались всяческие толки, поползли слухи. Вновь стали поносить и холуцев, и англичан. Матросы терпеливо слушали, отмалчивались или виновато твердили, что приказ есть приказ и не от них он исходит, а приутихшие холуцы делали вид, будто не они «заварили кашу».
Вторая ночь, проведенная пассажирами на лишенном освещения судне, была еще мучительнее. Людей терзали невыносимая жажда, голод и все усиливающееся тошнотворное зловонье. Подача морской воды была отключена, все машины на судне бездействовали.
Ночью Доди перенесли в музыкальный салон. Здесь находились трупы убитого холуца и его напарника, скончавшегося от ран. Мальчика положили с ними рядом на полу и также накрыли черным полотном с вышитой на скорую руку белой шестиугольной звездой. У изголовья сына, возле двух коптящих свечей, воткнутых в грубо смастеренный из жестяной банки подсвечник, опустилась на пол в полуобморочном состоянии несчастная мать. Второго сына она все время держала на руках.
Хаим и Ойя вернулись на палубу, чтобы помочь матери пианистки добраться до салона. Ее с трудом подняли с ящика, повели под руки, но не сделали и двух шагов, как она вздрогнула, пошатнулась и стала клониться вниз. Хаим и Ойя едва удержали ее от падения.
Сбежались люди. Нашли врача. Оказалось, что несчастную женщину вторично разбил паралич.
От Шелли это скрыли. Сказали, что на палубе матери лучше, что здесь для нее слишком душно, чадят свечи Пианистка выслушала молча, не поднимая головы, несколько мгновений неподвижно сидела и вдруг стремительно встала. Шатаясь и прижимая ребенка к груди, она побежала на палубу. Увидев мать, вытянувшуюся на том же ящике, где недавно лежал ее сын, и поняв, что с ней произошло, Шелли без сознания рухнула на пол.
Хаим и Ойя валились с ног от усталости. Они не отходили от пианистки и ее мальчика, который всю ночь не смыкал глаз. Тем временем с парохода исчезли матросы в малиновых беретах, снялись с якорей оба эсминца. Их отсутствие Хаим заметил, когда совсем рассвело и неподалеку от парохода вместо эсминцев он увидел канонерскую лодку британской береговой охраны.
Едва взошло солнце, как измученные, помятые пассажиры засуетились, торопливо куда-то ходили, на ходу о чем-то говорили, словно дел у них было по горло, а до высадки оставались считанные минуты. Переодетые холуцы опять сновали по палубам. Штаб Хаганы после внезапного ухода эсминцев снова что-то затевал.
Лишь немногие пассажиры спокойно стояли у перил и подолгу рассматривали видневшиеся вдали причалы, пристань и еще погруженный в сон город.
Но вот со стороны порта показался быстроходный катер. Приблизившись к пароходу, он описал широкий круг, сбавил ход и остановился между пароходом и канонерской лодкой. На борту стоял человек в белой блузе, он крикнул в рупор:
Шолом, иудеи! Да будет счастливым ваше прибытие на обетованную землю, родственники желанные!
Со всего судна люди устремились на палубы, словно наконец-то с неба снизошел ожидаемый тысячелетиями мессия. Каждый хотел поскорее увидеть и услышать первого человека с легендарной «земли предков». Многие женщины плакали от умиления, приветствовали посланца, размахивая платочками, шляпами Минуту или две столпившиеся на палубах пассажиры с воодушевлением слушали обращенные к ним медоречивые приветствия. Но вот кто-то выкрикнул:
Нам здесь плохо!
И хотя было очевидно, что человек на катере не услышит голоса пассажиров, вслед за первым криком взметнулась многоголосая волна выкриков:
У нас есть больные!
Сидим без пищи!
А человек с катера продолжал славословить:
Здесь земля манная, реки молочные, берега кисельные. Добро пожаловать в дом родной, иудеи!
Сидим без хлеба!
Умираем от жажды!
У нас есть убитые!
С канонерской лодки взлетела красная ракета.
Человек в белой блузе понял предупреждение. Помахав на прощание рупором, он опустился в катер, который, быстро набрав скорость, умчался в сторону порта.
Пассажиры, убедившись в том, что «там уже знают» о прибытии корабля, облегченно вздыхали и не сомневались, что «там, конечно, позаботятся» Никто из них не видел, как в то время, когда все они хлынули на палубы одной стороны парохода и с волнением слушали приветствия человека в белой блузе, к противоположной стороне судна, почти невидимый в ярких лучах восходящего солнца, подошел небольшой катерок. И только Ойя, оставшаяся с больной матерью Шелли, видела, как с катерка в нижний грузовой трюм высадился человек с объемистым чемоданом. Она ничего не заподозрила и наблюдала за происходящим просто из любопытства. Но когда высадившийся человек вернулся на катерок за вторым чемоданом и, запрокинув голову, воровато оглядел палубу, Ойя вздрогнула. Она узнала этого человека: он был на Кипре с раввином Бен-Ционом Хагерой в канун того памятного дня, когда глубокой ночью Стефанос увез ее в свой притон. Да, это был он: небольшого роста, худощавый, с плешинкой, в больших очках. Почти исчезнувший страх преследования, мучивший ее в первые часы пребывания на пароходе, нахлынул с новой силой.
Когда Хаим вернулся, Ойя стала взволнованно объяснять ему что-то, но понял он немногое, и причина тревожного состояния девушки осталась ему неясной.
Часам к десяти утра к пароходу причалило комфортабельное судно. Оно доставило чиновников портовой администрации, таможенников, детективов британской колониальной полиции, врача и санитаров. Следом подошло еще одно судно, доставившее представителей англо-арабо-еврейского муниципалитета. Они привезли пассажирам подарки от местного благотворительного общества «Джойнт»: пакеты с пресными галетами и мятными лепешками, апельсинами и миниатюрными сандвичами с плавленым сыром, а также ящики с маленькими бутылками какого-то напитка типа лимонада. Это же судно предназначалось для перевозки пассажиров с парохода в порт.
Таможенные чины объявили, что в первую очередь будут вывезены раненые и больные. Одновременно было сообщено, что покинуть пароход можно только по предъявлении заграничного паспорта или «сертификата» с визой английского консульства на право поселения в Палестине. И снова на пароходе возникла буря негодования. Люди кричали, спорили, плакали, Проклинали Чемберлена и Гитлера, а заодно с ними холуцев, повинных в том, что вместо требуемых документов у них остались жалкие обрывки бумаги.