Хаим виновато улыбнулся и пожал плечами.
Я так и знал! Но вы слыхали хотя бы, что такое гарлем? Не-ет? Тогда вам, молодой человек, вообще надо молчать. Лачуги, в которых ютятся нищие и дряхлые негры, ни чуточки не отличаются от вашей «кибиточки»!
Хаим слушал спокойно, а толстяк все больше горячился. Подходили люди, привлеченные шумным разговором. А любопытству людей здесь не было границ, для иммигрантов из европейских стран все здесь было ново, непонятно и загадочно: странные, забытые обычаи, и допотопные, много столетий назад утратившие свой смысл ритуалы, и древний, как мир, язык иврит, на котором разговаривали местные жители и некоторые из прибывших. Особый интерес, естественно, вызывали перспективы жизни на «земле обетованной». Об этом толковали с утра до ночи.
Посмотрите на этого холуца, обратился к собравшимся вокруг него людям толстяк ювелир. Фантазер! Идеалист! «Кибиточку» придумал Один сортир в моем доме в Варшаве я бы не отдал за все эти вместе взятые дырявые шатры и вон те карточные балаганы! Но теперь в Варшаву пришел Гитлер, чтоб он уже один раз околел, и потому я должен ютиться в этой поганой кибиточке!
Ойя с тревогой следила за каждым движением толстяка. Ее беспокоило, что человек, который до сих пор неплохо относился к ним, почему-то теперь наскакивает на Хаима, как петух, и о чем-то возбужденно говорит. Хаим заметил это и, встречаясь с Ойей взглядом, всякий раз улыбался, давая понять, что ничего дурного не происходит. Однако улыбки Хаима выводили из себя толстяка, и он ожесточенно продолжал размахивать руками, с пеной у рта доказывать правоту своих суждений.
Его прервал какой-то паренек, облаченный во все черное: блестящий кафтан и большую круглополую, изрядно вылинявшую шляпу:
Благоверный еврей должен все воспринимать терпеливо На все ведь божья воля!
Прищурив глаза, толстяк искоса высокомерно глянул на бледно-восковое лицо парня.
И это мне вы даете вот такой вот умный совет? Я вам просто благодарен Что и говорить! Но должен заметить, что вы чуточку опоздали, молодой человек Да! Я, можно сказать, всю жизнь только и делал, что «воспринимал все терпеливо». Божья воля! Ломал себе голову над тем, как бы выкрутиться с налогами, с уплатой по векселям, уберечься от погромов, от черт знает чего еще И начал с того, что днем и ночью, хуже в тысячу-раз каторжанина, работал в холодной и сырой, как погреб, мастерской: делал какие-то кольца, крестики, браслеты и перстни, чинил часы и всякие штучки-шмучки словом, пыхтел, как сифон, лишь бы капля за каплей, правдой и неправдой скопить хоть мало-мальски капитал. А в конечном итоге, когда, слава богу, уже встал по-человечески на ноги, когда уже представилась возможность открыть собственный ювелирный магазин в таком городе, как Варшава второй Париж! и не где-нибудь на вонючей окраине, а на углу главнейших улиц Новы Свят и Маршалковской, когда, наконец-то, деловой мир начал принимать тебя за солидного человека, доверять крупные суммы, а ты все-таки продолжал понемногу копить и, как нищий, во всем себе отказывать, вот тогда нежданно-негаданно на твою голову обрушивается Адольф Гитлер В один миг, вы слышите? В одно мгновение все годами собранное, накопленное по ниточке, по крупинке лопается, как мыльный пузырь! Но на все ведь «божья воля», и тебе говорят, как сейчас этот вот молодой «хасидел», что «благоверный еврей должен все воспринимать терпеливо» И ты воспринимаешь! Терпишь!.. А что, я вас спрашиваю, остается делать? Какой у тебя еще выход есть? И вскоре уже радуешься, что хотя бы успел унести свои больные ревматизмом ноги Ты в самом деле счастливый человек, если еще удалось прихватить с собой заработанные горбом золотые часы! Я уже не говорю, какой они пробы, какой фирмы и какие у них на крышках алмазы Главное же, что не только у тебя часы, но с ними цепь! Притом не цепочка, как может кто-нибудь нечаянно подумать, а именно цепь!.. Конечно, она золотая и тяжелая, и с такими большими бриллиантами, которым просто нет цены! Вы слышите? Что-то особенное!.. И вот ты спокойно едешь себе на пароходе. «Трансатлантик»! Лучше бы его не знать
Тот самый? спросил кто-то. Неужели?!
Тот самый и, пожалуйста, без «неужели» тяжело вздохнул толстяк и, понизив тон, добавил: Да. Но об этом теперь ша!
Среди окруживших толстяка слушателей прокатилась волна возбужденного шепота. Послышались голоса:
Тише!
Не мешайте!
Дайте человеку говорить!
Так это же очень интересно-о! Оттуда и живой?!
Живой? Интересно?! в тон переспросил ювелир. Так «интересно», что не приведи господь кому-либо и когда-либо испытать подобное И уж если что интересно, так это как раз то, что едешь себе тихо, спокойно, солидно и, главное, законно, не как контрабандист или фанфаронщик какой-нибудь с завихрениями в голове, а со всякими там шифс-картами, талонами, купонами-шмалонами, с паспортом, с визой и всем, что должно быть в кармане порядочного человека. И вот тут вдруг появляются уже не «прелестные» молодцы Адольфа Гитлера, чтоб их хватила кондрашка, и даже не твои конкуренты, они тоже неплохо умели выпускать кишки, а самые близкие, самые родные по крови люди и среди бела дня, среди синего моря и ясного неба сдирают с тебя те самые золотые часы с алмазами и золотую цепь с бриллиантами!.. Так как, нравится вам это?
Со всех сторон послышались восклицания:
Что значит «сдирают»?
Просто так? Ни с того ни с сего?
Свои? Неужели?
Неужели сюда, неужели туда, раздраженно ответил толстяк, а содрали, не сказав даже «будьте здоровы»! Содрали так, как с овцы шкуру, вместе с мясом Вот полюбуйтесь! и он обошел круг слушателей, потрясая оторванным куском лацкана, свисавшим с отворота пиджака.
Вэй-эй-й! воскликнул кто-то. Похоже, что это-таки так!..
И конечно, опять терпишь! продолжал толстяк. А какой, скажите пожалуйста, выход у тебя? Ты ведь благоверный человек и обязан покорно воспринимать «божью волю» Но если ты все же надеешься, что на этом мытарства окончены, то ты такой же идиот, каким был в Варшаве, когда имел богатейший, битком набитый товаром магазин и во всем себе отказывал Выясняется, что тебе еще суждено, как благоверному и терпеливому еврею, чудом быть спасенным от того, чтобы не уйти на дно моря! Это тоже, должен вам сказать, удовольствие не из великих Однако вы же можете спросить, где и как все это случилось? Так я не открою вам большого секрета, если скажу, что имело это место не в открытом море, не в бурю или шторм, а почти у самого берега, в тихую и ясную погоду!.. Вы понимаете, что это значит?
Ювелир перевел дыхание, оглядел застывших в изумлении людей и с еще большим жаром продолжал:
И все это, когда ты уже проплыл целое море, где качало и тошнило, воняло и коптило, где рекой лились слезы и даже кровь, а кругом стоял стон и ужас?! Казалось бы, хватит! Так нет. Надо, чтобы еще и стреляло А как стреляло, люди благоверные! В тысячу раз хуже, чем на самой настоящей войне Я видел, что творилось в Польше. Но там хоть ты был на суше, мог как-то выкрутиться, если у тебя работали мозги, мог чего-то кричать На худой конец мог куда-то бежать на то у тебя имеются ноги. А тут что? Бездонное море и бескрайнее небо. Можешь сколько угодно кричать, даже вопить «ацилу!». Можешь сколько сил есть бежать, но все равно ты останешься на месте и никому нет дела до тебя Как до лампочки!
Люди сочувствовали толстяку, переглядывались, иногда шептались, но тишина быстро устанавливалась, как только он начинал говорить о чем-то новом.
Однако и это, оказывается, не самое страшное. Тебя еще поджидает взрыв И пароход тонет С людьми, конечно. В живых, между прочим, никто не остается Прелестно, нет? И как там получилось, как случилось, что ты в конечном счете опять уцелел, сейчас не будем выяснять. Ни к чему это. Одно скажу: заварилась каша Чтоб она уже лучше застряла в глотке у тех, кто ее задумал заваривать!..
Вэ-эй-ей-ей! с ужасом воскликнул кто-то в кругу. С ума же можно сойти!
А вы думаете, что?! И сходили-таки с ума!.. Но ни к чему сейчас об этом Как бы то ни было, а ты уже снова рад, что успел унести ноги, дай им бог здоровья! Не первый раз выручают И вот тут-то, слышите, люди?! воскликнул он неожиданно и притопнул ногой. Именно тут, где повсюду, можно сказать, текут молочные реки в кисельных берегах, где земля от края до края медом пропитана; где небо днем и ночью ниспосылает людям манну, тебя хватают, да так хватают, будто ты кого-то обворовал, и бросают, как скотину, в автомобиль, чтоб он горел в огне вместе с шофером, как он хорошо возит людей!.. Но куда? Зачем? Для чего? Никто ничего не знает. Опять, как на пароходе: едешь ни живой ни мертвый Наконец-то среди ночи куда-то приехали. Темно так, словно в глаза чернила налили. И вдруг в лицо тебе ударяет такой луч света, что можно ослепнуть! От неожиданности ты уже думаешь, что либо земля треснула и черт выскочил из бездны, либо небо раскололось и сам великий Моисей снизошел к людям! Ты уже не шевелишься, не дышишь и никого не видишь. Перед тобой луч света и больше ничего! Но зато ты слышишь голос Пс-с-с, какой это голос, люди-и! Заслушаешься Сладкий, мягкий, нараспев, как кантор в синагоге на «симхат-тора», он сообщает, что ты, хавэр, уже находишься в раю Мазелтоф! говоришь ты себе, наконец-то всевышний образумился и сделал тебя счастливым А голос все еще продолжает вещать, убеждая, что о всех твоих бедах и муках, переживаниях и страданиях ты уже можешь больше не вспоминать, так как всевышнему и еще кое-кому обо всем известно Правда, тебе от этого пока ничуть не легче, но сказать нельзя и ты молчишь, как рыба На тебя направлен луч света, а голос сообщает, что отныне ты обязан безропотно выполнять «обеты твоих благочестивых предков» Что ж, думаешь ты, безропотно Повиноваться тебе не привыкать. Но и этого оказалось мало. Самое замечательное из того, что изрек голос человека-невидимки, это утверждение, будто золото вовсе не содранные с тебя часы со знаменитой цепью, а всего-навсего молчание!.. Вот так, благоверные евреи, молчание золото, а часы и цепь пустяк Так как? Нравятся вам вот такие вот штучки?!
Вот именно, молчание золото, а вы тут распускаете свой язык! послышался из толпы шепелявый голос.
Только что сиявшее холеное лицо толстяка стало вдруг жалким, как у провинившегося шалуна-мальчишки. Он вытянул короткую шею, оглянулся, надеясь увидеть того, кто произнес эти слова укоризненно-угрожающим тоном. В толпе зашевелились, о чем-то оживленно зашептались.
Толстяк скользнул растерянным взглядом по лицам застывших в тревожном молчании людей. Едва слышно он спросил:
Ну, а потом, кто распускает язык? И главное, где распускает язык? Или это не Эрец-Исраэль? Я что-то не понимаю. Где я? А что, собственно, я тут сказал такого? Выдумал, что ли? Клевещу? И в конце концов, скажите на милость, что мне за это сделают? Что?!
Может, ничего, а может угрожающе произнес бледнолицый парень в черном кафтане. Поживем увидим
Толстяк окинул его с головы до ног пренебрежительным взглядом. И уже взволнованно он сказал:
Знаете что, молодой человек? Не пугайте. Я не знаю, кто вы и откуда, что в жизни видели и что пережили Но отвечу вам: уже сделано! Уже более чем достаточно сделано!.. Да. Где, скажите мне, пароход? Где люди, которые были на нем? А их было там несколько сот! И, представьте себе, одни только наши Да, евреи! Несчастные убегали от Гитлера, а погибли от чьих рук? Или вы полагаете, что кругом олухи?
Глаза толстяка умиленно бегали по лицам окруживших его людей. Он ждал от них поддержки или хотя бы сочувствия. Однако все молчали, словно окаменели. Толстяк съежился, испарина выступила на его лбу и подбородке. Он понял, что сболтнул лишнее, и постарался загладить допущенную оплошность.
Но кто об этом говорит хоть слово? Тогда ночью тот, что был с фонариком сказал: «Божья воля! Надо помалкивать» Мы и помалкиваем. Достаточно уже, кажется, помалкиваем Гори они все в огне днем и ночью. Иметь дело со своими я знаю, что это, еще по Варшаве Самое паскудное дело, какое только может быть!.. В гости к тебе приходит, на улице вежливо раскланивается, в синагоге молится с тобой рядом, как самый благоверный и желает тебе всяческого добра, постоянно с тобой куценю-муценю, но стоит ему пронюхать, что ты можешь чуточку больше его заработать, как он уже готов утопить тебя в чайной ложечке Не ново это. Но кому они нужны, эти наши хавэрим? Кто с ними вообще связывается? Мы тут просто говорили о том, что вот эти кибитки хуже сортиров. Вот и все! А почему, думаете, возник у нас этот разговор? Даю честное слово, что все ночи напролет ни я, ни мой сосед, который не даст соврать, глаз не могли сомкнуть! Быть мне так здоровым!..
Кусают? хихикнул кто-то.
Толстяк оживился:
Мало сказать, кусают! Рвут куски мяса, быть мне так счастливым!
Дружный смех окруживших ювелира людей был вызван не столько словами самого толстяка, сколько желанием замять назревший конфликт.
Смеялся и Хаим. Ему очень хотелось убедить Ойю, что никто о них не говорит плохо.
А этот молодой человек, вдруг кивнул толстяк на Хаима, может, конечно, нежно называть свое жилье «кибиточкой» Почему бы и нет! Кусают насекомые или не кусают, ему наплевать. Он с молодой женой Медовый месяц! Мне бы их заботы!..
Вновь все рассмеялись. Хаим оказался в центре внимания. Он покраснел, смутился, но не переставал смеяться.
В их возрасте, продолжал ювелир, было бы куда голову положить, а остальное пс-сс, к тому же, если хотите знать, так вот это молодой человек самый счастливый супруг на свете! Вы спросите, почему? Очень просто: жена у него немая и потому никогда не будет его пилить Представляете? Это же просто мечта, нет?!
Слово толстяка вызвали и взрыв смеха и шиканье. Не все знали о недуге Ойи.
Хаим сконфуженно взглянул на ювелира. Не хотелось в присутствии Ойи одергивать человека, объяснять, что не все шутки хороши. Смущенно улыбаясь, он топтался на месте, не зная, что предпринять. На его счастье, какой-то мужчина, проходивший стороной, довольно громко крикнул:
Эй вы, парламентщики! Сколько можно языком работать? Шли бы в столовую. Там два «пурица» из Хайфы набирают охотников мозоли набивать Меня уже осчастливили! На стройку под Натанией посылают
Все ринулись к столовой, как голодные за хлебом. Хаим стоял в раздумье. Он твердо знал, что до распоряжения от квуца его никуда не пошлют. И все же, направив Ойю в палатку, поспешил к столовой.
Когда Хаим завернул за угол здания, он увидел на обочине дороги открытый легковой автомобиль и группы оживленно беседующих иммигрантов. Каждого выходящего из столовой они забрасывали вопросами, пытаясь узнать, о чем спрашивают прибывшие из Хайфы вербовщики, какую работу предлагают, на каких условиях и куда направляют, обещают ли жилье
Стараясь не привлекать к себе внимания, Хаим неторопливо переходил от одной группы к другой и молча слушал, о чем толкуют люди. Он завидовал тем, кто уже получил назначение, хотя мало кто из них был доволен предстоящей работой. Из разговоров Хаим узнал, что пожилых людей даже с семьями, если в их составе есть трудоспособные, направляют в колонии, для которых «Керен-гаисод» якобы скупил у местных феодалов земельные участки. Услышал он также о том, будто парней и девушек, достигших восемнадцати лет, направляют в Сарофент небольшой городок около Рамлы.
Это где-то между Тель-Авивом и Иерусалимом, пояснил какой-то сведущий парень. Место ничего себе Там у англичан военный лагерь, укрепленный по последнему слову техники. Вы же понимаете, они не выберут себе плохое место! И вот где-то там, очевидно, поселят и нас. Будут обучать на шоферов и слесарей, токарей и электромонтеров, механиков и как будто на трактористов тоже!
А вам не кажется, что нас вообще станут обучать на поваров и пекарей, судомоек или прачек? иронически улыбаясь, сказала девушка.
И в этом ничего зазорного нет, поучающе-назидательно ответил ей крепко сложенный мужчина лет сорока. Вы можете быть инженерами или, допустим, врачами, но здесь, если вы настоящие холуцы и понимаете задачи, стоящие перед всей нацией, обязаны уметь делать все! И трактор водить, и хлеб выпекать, и, конечно, пищу готовить Стыда в этом нет никакого. Сегодня в ваших руках трактор, а завтра танк! Обстановка и наши цели обязывают поступать именно так
Судя по голубоватой рубашке из грубого полотна и маленьким погончикам, из-под одного из которых свисал толстозаплетенный защитного цвета шнур с торчавшим из нагрудного кармана широким свистком, Хаим определил, что этот человек, по всей вероятности, инструктор военной подготовки. С людьми в подобном одеянии ему приходилось встречаться во время стажировки перед отъездом в Палестину. И все они чем-то напоминали Хаиму преподавателя гимнастики в королевском лицее. У того рубашка была ярко-зеленого цвета, и на рукаве красовалась белая лента со свастикой и буквами «LANC». Зеленорубашечника в лицее остерегались.
Хаим и сейчас решил было отойти от греха подальше, как вдруг увидел, что из столовой вышло несколько человек, один из которых, широкоплечий, высокий, показался ему знакомым. Хаим обошел машину, к которой приближалась группа людей, присмотрелся Да, это был Нуци Ионас! Они вместе проходили «акшару» вблизи румынского города Тыргу-Жиу. Хаим не осмелился сам обратиться к Нуци, но тот его заметил и, всплеснув руками, радостно приветствовал.
Хаймолэ Волдитер?! крикнул он в полном изумлении. Слушай! Мы думали, что тебя давно нет в живых!
Они обнялись как родные. Хаим смущенно улыбался, словно был виноват перед коллегами по «акшаре». Нуци взял Хаима под руку и энергично протиснулся с ним сквозь толпу на дорогу.
Хаим понял, что Нуци занимает высокое положение, но все же спросил дружка:
Ты, Нуцик, как я вижу, большим человеком стал? Это очень хорошо. Я рад за тебя, ей-богу!
Дел по горло, а забот еще больше, уклончиво ответил Ионас. Ты лучше расскажи о себе. Это правда, что болел тифом? Как это случилось? Кто лечил?
Хаим коротко поведал о своих злоключениях. Смущаясь, сообщил он и о своей женитьбе на той самой девушке, которая спасла его от смерти.
Так это отлично! искренне обрадовался Нуци. Молодец! А где она? Покажи, не прячь!
Да нет, не прячу Но она, понимаешь запнулся Хаим. Он не хотел, не мог произнести слово «глухонемая», хотя не мог и подобрать другое, которое сразу позволило бы собеседнику все правильно понять.