Понукаемый вопросами с мест и записочками, Андрей Семенович, когда ему предоставили слово, говорил намного дольше, чем собирался: о себе, своем детстве, школе, своих школьных отметках, изучении иностранного, и особенно китайского и японского языков. И еще о войнах: о гражданской, Отечественной, дальневосточной, на Халхин-Голе. Рассказывал о Китае и Японии, Соединенных Штатах, Корее, Франции. И об их родном селе в прошлом: о коллективизации, юных спартаковцах. Об отце, матери, об учительнице Нонне Геракловне. И о том, как батрачил у Дробота, и о той осенней холодной ночи, когда согревала его в хлеву своим теплым боком корова; и еще как «щеголял» в штанах из мешковины
Раньше, помнится, во время таких встреч, был сдержаннее и от рассказов о «босоногом детстве», корове и штанах из мешковины воздерживался. А тут вот увлекся. Как ни говори, такая необычная встреча с родным селом, старой школой в школе новой да радушными, приветливыми земляками всколыхнула, взбередила душу. Да еще вспомнил себя в возрасте вот этой бодрой, здоровой, чистенькой и веселой детворы и вот Приключилась с этими штанами из мешковины небольшая, скорей всего даже трагикомическая история
В тот же день под вечер в добавление ко всему, что говорилось на школьной встрече, взяла у него весьма обстоятельное интервью молодая преподавательница языка и литературы и одновременно внештатный корреспондент терногородской районной газеты «Колхозная нива». Очередной номер этой «Колхозной нивы» вышел на следующий день. Среди других материалов газета поместила и подробный, на целую вторую полосу, отчет о «встрече учеников и учителей терногородской десятилетки со своим выдающимся земляком, дипломатом и ученым Андреем Семеновичем Лысогором». И было в этом отчете написано обо всем. Вот только о двадцати пяти копейках и штанах из мешковины, да и вообще о «босоногом детстве», ни слова И это по-настоящему огорчило и удивило Лысогора. Разумеется, с этой своей обидой он не стал обращаться к редактору товарищу Журбе. А вот внештатному корреспонденту, молоденькой, красиво и модно одетой учительнице с университетским значком, бравшей у него интервью, пожаловался.
Выслушала она его молча, как-то даже снисходительно. А потом, отводя глаза в сторону, стесняясь, пожала плечиком.
Понимаете Как-то оно теперь Ну, как бы это вам объяснить Вроде бы неудобно, что ли Вы известный чуть ли не всему миру человек и вдруг босиком и эти штаны из мешковины. Вам оно теперь как-то не к лицу. Время, знаете ли, не то Вы уж извините, Андрей Семенович
Андрей промолчал, но все же поежился, почувствовав себя в чем-то даже обиженным, как бы обворованным. И вновь невольно вспомнил тот рассказ о счастье. Вспомнил и подумал обескураженно: «Ну, пускай и время Что же время!.. Так или иначе, но ни забывать, ни отдавать кому бы то ни было ничего на откуп я не собираюсь Ни единой капли своего прошлого И тем более чего-то в нем стыдиться»
По окончании школьной встречи ученики вместе с гостем возлагали цветы у обелиска в честь комсомольцев-партизан и подпольщиков Терногородщины. Установлен обелиск в центре бывшей церковной площади, теперь носящей имя Ольги Бунчужной.
Комсомолка Ольга Бунчужная была героиней местного антигитлеровского подполья.
Около двух оккупационных лет жила Ольга Бунчужная полулегально, прикрываясь работой в бывшем колхозе имени Энгельса, переименованном в «Общественное хозяйство 3». Ее легальное положение имело свои большие преимущества в налаживании самых широких связей, относительной свободе передвижения и сборе самых разнообразных сведений и разведывательных данных о гитлеровцах. Втянувшись в подпольную жизнь, она сновала, будто челнок, между подпольными организациями, комитетами, партизанскими отрядами и десантными группами. Не раз и не два то с одним, то с другим партизанским отрядом а их было в области немало принимала участие в стычках, нападениях, а то и в настоящих боях с вражескими карательными отрядами. Погибла в отряде майора Мартынюка за два месяца до освобождения района, в январе сорок четвертого.
Послал ее к Мартынюку секретарь Терногородского подпольного райкома партии. И как только Ольга добралась в большое лесное село Болобановку, в котором располагался в это время отряд, немецкая карательная часть внезапно навязала Мартынюку неравный бой с превосходящими силами. В бою, когда немецкий снайпер из засады снял на околице села, у лесного рва, партизанского пулеметчика, Ольга, оказавшись в тот момент рядом, прилегла в снег к пулемету вместо убитого товарища и до последнего патрона и последней минуты жизни отражала атаки гитлеровцев, пока вражеская мина не накрыла ее вместе с пулеметом смертельным огнем.
Через два месяца после этого боя холодным мартовским утром, на другой день после освобождения Терногородки Советской Армией, с поля на широкую центральную улицу въехала необычная процессия возок с запряженной в оглобли неказистой гнедой лошадкой. Возок, правда, не возок, а лишь ходовая часть с колесами, без ящика. На этих колесах был установлен закрытый гроб, сколоченный наспех из едва оструганных сосновых досок. За гробом шло трое молоденьких хлопцев в старых кожушках и вытертых шапках-ушанках с красными ленточками на них. Один, с автоматом на шее, держал в руке вожжи, двое других, вооруженные винтовками образца 1891 года, шагали за гробом и расспрашивали каждого встречного, где здесь живут или хотя бы когда-то жили Бунчужные.
А люди, изредка попадавшиеся навстречу этим хлопцам, даже и фамилии такой в селе не слышали. Один только старичок вспомнил, что действительно слышал будто бы когда-то такую фамилию, но когда это было, может, еще до революции, а может, и теперь, уже в войну, не припомнит. И тут одна смекалистая молодица догадалась:
Господи! А не Пивнихи Меланки Ольгу везете вы, хлопцы?!
Меланка была в этот момент в хате. Ждала-выглядывала дочь. Уверена была, что вот-вот, как и много раз за эти два года, Ольга появится внезапно, живая, здоровехонькая и веселая. А когда увидела в окно, какие гости на ее подворье пожаловали, потеряла сознание. Такой, без сознания, и нашли ее хлопцы в хате. Отходили, как могли, и рассказали о том, как погибла ее дочь. Услышав плач и причитания, начали собираться на Меланьин двор соседи, свои рыдания они присоединяли к Меланьиным, и вскоре все женщины этой улицы плакали так горько, что эхо вдоль реки катилось на другой конец села
Хлопцы-партизаны тем временем сняли с гроба крышку, думали на минуту, чтобы сразу же ее закрыть. Но Меланья упала грудью на гроб.
Ой, не закрывайте, родные мои, не заслоняйте свет и солнышко моей доченьке! Пусть она хоть часочек на родное село, на родную мать, на свет белый посмотрит!..
Так и стоял гроб раскрытым посреди двора всю ночь, до утра. А в том гробу завернутое в промерзлую марлю с головы до ног, скованное морозом и смертью подобие человека. Покойная Ольга лежала в том виде, как оставили ее товарищи партизаны, вынеся на руках мертвую из окруженного гитлеровцами села и присыпав потом в лесном овраге глыбами мерзлого снега, в котором и пролежала она два месяца
Чуть ли не все село собралось на следующий день на похороны Ольги. Прибыл с группой партизан секретарь подпольного, а с позавчерашнего дня уже легального райкома партии. А командир маршевого пехотного полка, остановившегося в Терногородке на короткую передышку, выделил для этих похорон полковой оркестр и отделение солдат для отдачи прощального салюта
Из всего, что услышал об Ольге Бунчужной, из рассказов очевидцев и соседей, не столько вся Ольгина жизнь, сколько эти ее похороны поразили, потрясли, врезавшись, видимо, навсегда в душу Андрея Семеновича. Казалось, он сам присутствовал на этих похоронах и собственными ушами слышал прощальный залп, женский плач, рыдание полкового оркестра посреди заснеженного знакомого кладбища, причитания убитой горем Меланьи:
«Ой, не закрывайте же ее, родные мои, не закрывайте! Дайте же ей на свет белый в последний раз взглянуть! Доченька моя родная! Смотри, ой, смотри в последний раз, доченька! Посмотри да порадуйся, что уже и наши возвратились! Встречай же их, дитя мое! Ты ведь их так ждала, со всех дорог выглядывала!..»
В школе, в пионерской комнате, на стенде с фотографиями участников Великой Отечественной войны, воспитанников школы, Андрей Семенович увидел и ее, Ольгино, маленькое, выцветшее фото. Круглолицая, курносенькая девочка-подросток смотрела на него большими, широко открытыми, чуточку словно бы удивленными глазами
Ничего не сказала Андрею тогда эта маленькая, выцветшая, еще довоенных, видно, лет, случайно сохранившаяся фотография незнакомой двенадцати-тринадцатилетней девочки. Как, впрочем, и фамилия Бунчужная. Глубоко тронутый героизмом этой неведомой ему землячки и особенно ее необычными похоронами, как ни напрягал свою память, а людей, носящих фамилию Бунчужные, так и не вспомнил.
Нигде, никогда не слыхал такой фамилии, сознался он в разговоре с Никифором Васильевичем Осадчим.
Ну, как же, даже удивился Никифор Васильевич. Припоминается мне, что и жили они где-то на вашей улице. Да еще ко всему выходит и ровесница она вам!..
Странно, пожал плечами Андрей Семенович, странно Но в самом деле не помню Да и не слышно было на нашем конце такой фамилии. Хорошо помню, у нас там еще поговорка была: на нашей улице таких нет, у нас одни только Моргуны, Стригуны да Пивни живут!
Ну вот! даже обрадовался Никифор Васильевич. Я же и говорю, что с вашего конца!..
То есть как?!
А вот как! Обыкновенно. Пивни! Это их род и есть!
А при чем же тут Бунчужные?!
А при том! У нас же как: все больше по-уличному Пивни да Пивни! А настоящая фамилия, те же Бунчужные, к примеру, разве что в сельсовете!..
Андрей Семенович подумал, пожал плечами.
Нет, Никифор Васильевич, что-то тут все-таки не так Пивней я припоминаю Пусть там и не всех, пусть я и фамилий их настоящих теперь не вспомню. Но Ольга Бунчужная Да еще и моя ровесница Нет, не было у меня тогда такой ровесницы Ольги Бунчужной ни в школе, ни на улице
Однако ж сами слышали: мать Пивнева Мелания А впрочем, все же заколебался Осадчий, может, что и не так. Сам я тут, как вы понимаете, тоже человек почти новый А в мое время так уже о тех Пивнях мало кто вспоминал. Ольга Бунчужная, выходит, и мать Бунчужная Это и в самом деле, разве что в сельсовете
В сельсовет Андрей Семенович, конечно, сразу же не пошел. Закружили новые события, люди, встречи, впечатления. Не до того было. Но то, что тут все-таки «что-то не так», осталось, не выветрилось. Не так, может, в мыслях, как в ощущениях: все-таки героиня, землячка, к тому же и ровесница. Трогательно это и волнующе. Да, в общем-то, по-человечески и просто интересно. Все сейчас Андрею Семеновичу в родном селе было и трогательно, и волнующе, и интересно, все особенно остро радовало и печалило, и даже как-то непривычно умиляло.
С каждым днем все глубже и глубже раскрывалась перед ним жизнь его земляков, все более отчетливо проступали те вроде бы незаметные с первого взгляда разительные перемены во всей их жизни, которые по-настоящему оценить можно было лишь с расстояния двадцатых и тридцатых годов. Потому что на современном общем жизненном фоне эти перемены и не могли как-то особенно выделяться. И следует сказать, что ему очень повезло в этом. Ведь он десятки лет провел за рубежом, оставил родное село таким, каким оно было тогда, в начале тридцатых, и иным его представить не мог
И более всего поражали его не столько те поистине необычайные реальные результаты человеческого подвига, человеческого труда, сколько сам подвиг, сам труд и прежде всего сами люди, совершавшие этот подвиг в войне и труде, строившие новую жизнь в родном селе, о чем свидетельствует сейчас абсолютно все, что он видит вокруг: новая школа, городского типа Дворец культуры с большой библиотекой и сценическим оборудованием для самодеятельного драматического кружка, механизированные гумна, животноводческие фермы, работающие на промышленно-заводской основе, наконец, электростанция. И видит Андрей Семенович все это не так, совсем не так и не теми глазами, которыми смотрят на дела своих рук его односельчане. Ибо все, что происходит вокруг, для них привычно и даже буднично. Он же смотрит на все и на всех свежими и потому, вероятно, более острыми глазами, видит как бы рядом годы двадцатые и годы семидесятые. Смотрит на все как бы и усталыми глазами той чем-то ему знакомой девочки-подростка, Ольги Бунчужной, которая так никогда уже и не увидит всего этого. А при жизни, наверное, таким вот и представить себе всего этого или чего-то подобного еще не могла И то, что он видит здесь своими и ее глазами, ни в малейшей степени не затмевают никакие технические чудеса сытых и богатых для незначительного меньшинства сытых и богатых америк, которых он вдоволь насмотрелся за свою некороткую дипломатическую службу. И что такое целые миры и все америки в сравнении с этими людьми, его земляками! Да и сравнение это отнюдь не безотносительно! Ведь чтобы понять наших людей; следует сравнивать их не с америками, а прежде всего с ними же самими бывшими! Здесь прежде всего необходимо знать, понять, от какой печки танцевать. Чтобы по-настоящему постичь, каков ты есть, каким стал, необходимо прежде всего знать, видеть, каким ты был в таком недалеком еще прошлом, необходимо хорошо знать, с чего ты начал!
А эти люди, его земляки, если брать лишь последние пятьдесят с лишним лет, не раз, а дважды начинали свою жизнь с нуля, с разбитого корыта, с руин и пожарищ! И разве же всем америкам в мире понять, чего они, земляки, достигли за каких-то коротких тридцать, слышите тридцать лет! И он, Андрей Семенович Лысогор, дитя этой земли, даже не подозревал, как много светлых, чистых радостей принесет ему встреча с земляками, с этим самым родным уголком родной земли, где он родился и рос И сил. Больших душевных сил И грусти, живительной человеческой грусти «З журбою радість обнялась», как не раз вспоминались ему часто повторяемые стихи той далекой весны тридцать первого года и той далекой, уже почти призрачной Петриковки Да и как же иначе, если рядом с новой белой школой печально стоит, в грусти доживая свой век, старая потемневшая, в которой когда-то жили, а может, и сейчас притаились в темных уголках твои бывшие радости, печали, осуществленные и неосуществленные надежды! И, радуясь новому и светлому, ты так уж устроен человек! с грустью провожаешь в безвестие даже и немилое тебе, проклятое прошлое! «Ведь оно могло бы быть и счастливым, думаешь ты. Ведь с ним и за ним уплывают в безвестие и твои лета». И даже тогда, когда мысленно повторяешь: «Отошло! И какое это счастье, что отошло!» ты все равно чувствуешь тихую, зачастую почти неосознанную печаль. Ведь не просто оно отошло, это прошлое, с ним отошла навеки и частица нас самих, частица твоей души, сил, молодости, здоровья, жизни Разве же случайно так надолго запомнилось Андрею Лысогору кем-то сказанное или же где-то вычитанное, что жизнь это единственная книга, которая никогда не переиздается.
Да, много влила в его душу эта встреча с родным селом, щедро одарила минутами настоящего, большого счастья. Но все же Очень многого, что было милым его сердцу, он здесь уже не застал, увидел много таких перемен, которые сами по себе были и необходимыми, и радостными, но ему, именно ему и больше никому, от этих перемен было не так-то уж и легко. Его прощание с прошлым уже окончательное прощание, навсегда было не лишено внутренней горечи, а то и непоправимого, пусть и неизбежного горя.
Вот хотя бы и хата. Какой бы она там ни была и как бы там в ней ни страдал, что бы ни пережил, а все же она твоя, а не чья-нибудь, хата, в которой ты родился, встал на ноги, вырос. И сколько бы горя ни выпил и сколько бы раз ни повторял шевченковское: «Якби ви знали, паничі», а все же Наступит такая минута, и тебя потянет взглянуть на то место, где ты родился, испытал немало горя, таким магнитом потянет, где бы ты ни был, что бы ни делал и как бы высоко ни взлетел, что, кажется, какая-то огромная, стопудовая тяжесть с тебя свалится от одного взгляда на эти места и на эту хату!
А ее, хаты, уже нет И следа от нее не осталось. И все другие люди, все, кроме тебя, даже и не догадываются, что стояла когда-то такая развалюха. А у тебя от этого на какой-то миг так тоскливо, так болезненно сожмется сердце!..
Ну, так это ж только хата! Бог с нею, с этой хатой, да и с твоей душой. Поноет-поноет да и притихнет, переболит и перегорит в конце концов, пройдет так, как и все проходит на этом свете. Не только хаты, огромные здания, каменные крепости, целые города с земли стираются Но есть же еще и люди. Самые дорогие люди, которые неумолимо жестоко, без возврата, покидают и покидают тебя на жизненном пути. И память о которых щемит в твоем сердце всю твою жизнь!..