Объясняли, знакомя с экспонатами и документами, с историей их появления в Подлесном, ученики старших классов, передавая гостя из рук в руки и от стенда к стенду, как дорогую эстафету. Особенно растрогало Андрея Семеновича то, что юные экскурсоводы читали соответствующие документы, когда в этом возникала нужда, на языке оригинала по-французски, по-английски, по-немецки или чешски. Читали вполне прилично, лишь изредка на чем-то запинаясь, да и то, видимо, оттого, что стеснялись такого знаменитого гостя. Учитель-историк Валерий Константинович лишь изредка тихим голосом вносил скупое уточнение или поправку. Он, этот Валерий Константинович, хорошо разговаривая на шести европейских языках, и был душой, инициатором этого необычного музея.
Вдобавок ко всему ученики Валерия Константиновича проявили еще и незаурядные знания по истории родного края, продемонстрировав при помощи добытых в разных архивах документов, записей воспоминаний старых людей, пересказов исторических песен, кажется, нигде в учебниках и научных исследованиях не упоминаемую, по крайней мере для Андрея Семеновича совершенно неизвестную историю давних антикрепостнических волнений угнетенных крестьян и казаков вскоре после Отечественной войны 1812 года здесь, на землях нынешних Старгородского, Подлеснянского и Терногородского районов. То вспыхивая, то затухая, эти волнения не прекращались в течение десяти лет, вплоть до разгрома декабристского движения. Особенно интересным и новым в этой истории оказалось то, что царское правительство на протяжении нескольких лет держало здесь с целью ликвидации бунтов и аграрных эксцессов большую воинскую часть под командованием известного декабриста Волконского. Кроме неминуемого и, конечно, огорчительного для крестьян присутствия войск ни к каким репрессивным мерам Волконский длительное время не прибегал. И лишь тогда, когда местные помещики начали жаловаться на него, он по собственной воле снял осаду, вывел войска, а официальному Петербургу письменно объяснил, что держать далее кавалерийскую часть в данном районе не может, поскольку здесь нечем кормить лошадей
Одним словом, не успели гости и оглянуться, как вместо одного, незаметно пролетело целых три часа.
Не менее интересно складывались обстоятельства и в Каменском.
Краеведческий музей в селе Каменском был народным, организованным на общественных началах. Имел, однако, свое, специально для него построенное местным колхозом имени Семена Михайловича Буденного помещение. И славу если и не всесоюзную, то республиканскую наверняка. По крайней мере афиши, объявления и буклеты с цветными фотографиями о его деятельности печатались в Киеве и распространялись по всей Украине. Еще в давние времена Каменское славилось как село гайдамацкое. Видело оно и Гонту, и Зализняка, и еще многих гайдамацких вожаков. Народное предание из поколения в поколение приписывало к Каменскому также и полуапокрифического предателя, героя известной драмы Карпенко-Карого и народных песен Савву Чалого. А местные археологи-любители из учителей, учеников, комсомольцев под руководством неутомимого краеведа, агронома и председателя колхоза Ивана Ивановича Сирко раскопали места бывших гайдамацких конюшен и кузницы времен Колиивщины, собрали множество старинных орудий труда, вещей казацкого и гайдамацкого быта, оружия, записали множество легенд, преданий, песен исторических и в частности гайдамацких, а потом перешли к разнообразнейшим местным, областным, центральным архивам и начали переписку с многими книгохранилищами и учеными археологами, историками, архивариусами Киева, Москвы, Ленинграда, Варшавы, Кракова, Вильнюса. В результате всего этого было обнаружено, разыскано, изучено и в копиях, а иногда и в оригинале, собрано в Каменском огромное количество книг, вещей, документов, среди которых попадались и уникальные, бывшие неизвестными науке до открытия Каменского музея. Они безапелляционно засвидетельствовали гайдамацкую славу Каменского, и именно с них, собственно, и начался музей.
Позднее гайдамацкая слава, слава Колиивщины и Гупаливщины была поддержана не менее громкой славой Первой Конной, того ее периода, когда она в двадцатом году, осуществив свой легендарный «прыжок» из Майкопа в Умань, вышла на польский фронт. Тогда в мае здесь на некоторое время разместился штаб армии. В Каменском и окрестных селах еще и теперь здравствуют пожилые люди, собственными глазами видевшие Буденного, Ворошилова, Щаденко. Да и сам Андрей Семенович, хотя был совсем мальчонкой, крепко удержал в памяти и те весенние дни, и те массы конников, входившие в Терногородку с большого Старгородского тракта с шумом и грохотом, под медный гром оркестров, под красными развернутыми знаменами
Со временем на стендах Каменского музея наряду с материалами о славе дальнего и ближнего прошлого появились впечатляющие материалы о героике Великой Отечественной войны и о трудовых подвигах богатого, известного на всю область колхоза имени Буденного с его тридцати-, сорокацентнерными урожаями пшеницы, широко известными свекловодами, механизаторами, животноводами орденоносцами и Героями Социалистического Труда.
В музее среди многих дорогих и уникальных экспонатов и документов на самом видном месте выставлены были книги с дорогими надписями и личное оружие наган и сабля Климента Ефремовича Ворошилова и Семена Михайловича Буденного и рядом с ними увеличенное фото мальчика в расстегнутой темной рубашке фото будущего командующего Третьим Белорусским фронтом Ивана Даниловича Черняховского. Иван Данилович родился неподалеку от Каменского, и его считали здесь земляком.
И снова все это так заинтересовало гостя, так умилило его, что он уже даже и не почувствовал, как быстро пролетело тут, включая и переезд из Подлесного в Каменское, еще около четырех часов. Да еще и ничего не подозревающий Славка, когда Андрей Семенович пока лишь вскользь вспомнил о Петриковке, значительно охладил гостя, к слову рассказав ему о том, что той Петриковки, о которой он помнит, по существу давно уже и не существует, что выжжена она два раза при немцах дотла да и расстреляна почти поголовно. Так что попади туда случайно Андрей Семенович, не только ничего не узнает, но, по всей вероятности, даже ни одного знакомого лица не встретит
И все же При переезде из Каменского в Шаровку Андрей Семенович все-таки приступил издали к «обработке» своего чичероне, начав рассказ о том, как он еще в тридцать первом учительствовал в той Петриковке, хотя и сам уже понимал, что ничего путного из этой затеи у него не выйдет. День зимний быстро клонился к вечеру, и поля вокруг медленно погружались в сумерки.
Добрались в Шаровку уже после захода солнца, и школьный музей, к искреннему сожалению Андрея Семеновича, оглядели лишь бегло.
Для большего не оставалось ни времени, ни скупого декабрьского дня. Все в этом небольшом музее было целиком посвящено событиям Великой Отечественной войны, связанным с родным селом. Школа стояла на окраине села, над яром. В яру небольшой пруд. По ту сторону, на гребне широкого косогора, обелиск постамент с фигурой матери-Родины, скорбящей над могилой своих павших в бою сыновей У обелиска в братской могиле похоронены пятьдесят семь партизан-рейдовиков, погибших здесь, в селе Шаровка, в неравном бою с гитлеровцами. Вся в зеленом барвинке, могила облицована плитами красного гранита. В изголовье гранитная стела. На ней ровными рядами высечены сорок три фамилии из тех пятидесяти семи, которые сложили здесь головы в марте сорок третьего. Далее еще сто восемьдесят одна фамилия односельчан, не возвратившихся с фронтов Отечественной войны. Сто восемьдесят одна из тех ста девяноста трех, которые пошли на войну в сорок первом и в сорок четвертом годах.
Так уж сложилось, что в марте сорок третьего, когда Шаровка оказалась в глубоком тылу гитлеровских войск и стала оккупированным селом, именно вдоль ее единственной широкой улицы с востока на запад пролег путь партизанской кавалерийской бригады, совершавшей рейд в глубину гитлеровских тылов. Неравный бой с немецкой карательной частью завязался в самом центре Шаровки и в огородах и садах вокруг пруда под вечер одного дня и закончился поздним вечером на следующий день. За сутки партизаны уничтожили две вражеских танкетки, четыре полевых орудия и вывели из строя убитыми и ранеными свыше сотни гитлеровских солдат. Лишь поздно вечером, подобрав раненых и оставив на поле боя пятьдесят семь убитых, бригада оторвалась от преследователей и продолжила рейд на запад, в направлении Винницы.
Погибших шаровцы через несколько дней похоронили. Потом, после войны, перезахоронили в братской могиле, сохранив уцелевшие вещи, а в ряде случаев и фамилии погибших. Добрых двадцать лет школьники Шаровской восьмилетней школы выясняли, разыскивали, устанавливали фамилии и адреса погибших партизан и завязывали переписку с их родными. Каким-то чудом им удалось установить фамилии и адреса сорока трех. Но надеются, как это твердо пообещали Андрею Семеновичу быстроглазая, энергичная Галя, ученица седьмого класса, и нынешняя заведующая музеем, установить фамилии и тех четырнадцати, разыскав ныне живых участников рейда и того крупного партизанского соединения, в составе которого числилась рейдовая бригада Покамест же ученики собрали в музей из села, с места боя и от родственников погибших на фронтах Отечественной войны односельчан пустые гильзы от снарядов, патронов, осколки, остатки советского и немецкого оружия, личные вещи, фотографии, письма, одежду, книги, уцелевшие личные документы и награды многих и многих односельчан участников войны. В двух комнатах музея, в классах и широком школьном коридоре устроена галерея фотопортретов всех, какие только можно было разыскать, участников войны.
Была в музее и своя плотно заполненная записями книга отзывов и пожеланий. Андрея Семеновича особенно растрогало то, что, несмотря на неблизкое расстояние от райцентра тридцать километров, от ближайшей станции сорок и крупной автомагистрали с автомобильным и автобусным движением пять километров, школьный музей в селе Шаровка посещает множество людей со всех концов области, зимой и летом. И по одному, и небольшими группами, и целыми крупными, преимущественно из школьной молодежи, экскурсионными отрядами. Книга эта содержала трогательную, благодарную запись и командира того героического рейда, присутствовавшего во время открытия в селе обелиска и стелы. Он, в том бою капитан, а ныне генерал-майор в отставке, посещает Шаровку в марте вот уже десять лет подряд
В Терногородку возвратились ночью, хотя на часах и значилось около семи вечера. О Петриковке, конечно, и речи не могло быть.
Скупо освещенные, зимние, но бесснежные улицы Терногородки были уже безлюдны и тихи. Глядя на ярко освещенные окна домов, Андрей Семенович не без удовольствия подумал, что теперь уже можно со спокойной совестью и отдохнуть. И с особенным удовольствием вспомнил свой «люкс» с лапчатым фикусом и начал представлять себе, как он, переодевшись и умывшись, заляжет, не обедая, то бишь не ужиная, в прохладную, с пышной подушкой постель, расслабится, отдохнет, закроет глаза и начнет вспоминать, заново переживать и острее осознавать все то, что сегодня слышал, видел, наблюдал Но едва только их «Волга» подкатила к дверям гостиницы, эти двери сразу же открылись и на освещенные сверху ступеньки вышел Никифор Васильевич Осадчий, который, оказывается, уже добрых полчаса терпеливо ждал здесь гостя. Был он на этот раз без «парада», в темном демисезонном пальто и офицерской фуражке с черным околышем. Подошел к машине весело улыбающийся, довольно поглаживая свои пышные усы. Приветливый, ласковый и одновременно неотвратимый и неумолимый, как судьба Увидев его, Андрей Семенович понял: нет, не суждено ему сейчас отдыхать. Не бывать этому. И упираться напрасное дело
Хотя потом, за поздним обедом, пригласить на который и пришел Никифор Васильевич, в семейном кругу, усталость как-то сама по себе прошла, забылась после первой рюмки, а впечатления от путешествия, повторенные рассказами и уточнениями, становились еще милее, интереснее и ярче.
За столом у Никифора Васильевича хозяйничала энергичная, еще довольно моложавая для своих лет жена, Татьяна Саввишна, бывшая учительница, пенсионерка. Помогала ей высокая, стройная и живая невестка Ксения детский врач. За столом были еще сын Осадчих агроном Павел Никифорович, двое внуков семиклассница Зоя и десятиклассник Петро и, видно, близкий, свой в семье Осадчих, уже знакомый механизатор Мирон Булах. Разговор за столом шел негромкий, степенный и непринужденный, легко и свободно переходя с хозяйственных хлопот бесснежной зимы на проблемы мировые и с впечатлений от увиденного в музеях на проблемы экономики и воспитания. Никифора Васильевича и Андрея Семеновича, старших здесь, потянуло на воспоминания. Вспоминали они ту же Терногородку далеких двадцатых: что где происходило, кто где жил из общих знакомых, как тогда вели хозяйство, какие были поля, урожаи. С дроботовых стопудовых урожаев, которые тогда удивляли чуть ли не всю округу своей необычностью и исключительностью, сравнив их с нынешними средними, намного большими, и посетовав на то, что недостаточно еще минеральных удобрений и гербицидов, незаметно перешли на детей и внуков, а затем по каким-то незаметным извилистым тропинкам перешли к Соединенным Штатам, перебрались потом во Вьетнам, дольше застряли в Китае. Но о чем бы ни говорили, чувствовалось, хотя об этом и не упоминали ни единым словом, что беседа эта и этот обед являются прощальными для Андрея Семеновича. И это накладывало свой отпечаток на беседу за столом, создавало атмосферу легкой грусти. И хотя, наверное, никто из них об этом не думал, но в самом воздухе беседы улавливалось ощущение быстротечности, временности всего земного, того, что вот между теми годами, которые они вспоминают, и данной минутой, между той, юношеской и этой, нынешней Терногородкой пронеслась, отгудела, отшумела целая эпоха. И чем дольше длилась беседа, тем глубже овладевало ими ощущение этой быстротечности и интереснее становилась сама беседа. Забыли о позднем времени, не хотелось прощаться, расходиться по домам
И все же, посидев и побеседовав вот так часа два, хоть и неохотно, однако должны были разойтись до завтрашнего утра, последнего, как твердо решил Андрей Семенович, его дня в родной Терногородке.
На тускло освещенной пустынной улице дохнул в лицо им бодрящий, однако колючий морозец. Подмерзшая земля под ногами похрустывала и позванивала. Молча прошли с Булахом тихий темный переулок и вышли на площадь Ольги Бунчужной. Попрощались напротив обелиска, и Андрей Семенович повернул в гостиницу. Переходя пустую площадь напрямик, заметил на втором этаже райкома партии ярко светятся два больших окна, а внизу, у входа, возле крыльца, стоит знакомый газик. Николай Тарасович, видимо, только что возвратился из района и подытоживает сделанное за день, и просматривает сводки, письма или же перечитывает и подписывает срочные документы. «Зайду! неожиданно для себя решил Лысогор. На минутку загляну в гостиницу и зайду! Ведь как-никак последний вечер!»
В номере, раскрыв чемодан, начал одну за другой быстро перекладывать и перелистывать книги, думая, на какой остановиться. «Ду Фу жизнь и деятельность», «Японские встречи», «Лу Синь», «Дипломатические записки», «Соединенные Штаты действительность и мифы», «Китайские впечатления». Наконец, поколебавшись, кинул одну назад в чемодан, остальные шесть зажал под мышкой и, перейдя площадь, встал на пороге кабинета первого секретаря
Николай Тарасович был в райкоме, кажется, один-одинешенек. Сидел, не сняв пальто, на стульчике перед столом, там, где обычно располагались посетители, и, наклонившись к лампе под зеленым стеклянным абажуром, читал книгу.
Оказалось, он в самом деле возвратился из района, из самого отдаленного, где-то под Старгородом, угла. И теперь по договоренности ждал телефонного разговора с первым секретарем обкома
Я на огонек, Николай Тарасович! И, извинившись за столь позднее вторжение, Лысогор положил на стол свою ношу. Не люблю, понимаете ли, откладывать на завтра то, что следовало бы сделать вчера. Глядишь, завтра будет не до этого. Не возражаете, я здесь у вас несколько минут поработаю? Если, конечно, не помешаю.
В ответ на эту тираду Николай Тарасович улыбнулся приветливой усталой улыбкой:
Рад, Андрей Семенович. Прошу! Я уже, знаете, соскучился без вас!
Андрей Семенович сел за длинный стол заседаний, достал из кармана старый, видавший виды «паркер» и, что-то там обдумывая, начал неторопливо и старательно выводить дарственные надписи на титульных листах книг. Николай Тарасович не мешал ему, занялся своими бумагами. Делал свое дело Андрей Семенович неторопливо, сосредоточенно и закончил не скоро. Закончив, попросил: