Примерно в середине июня Ева с Адамом проводили отца в Скальное, на инкубаторные курсы, и впервые в жизни остались одни. Присматривали за огородом, окучивали картошку, пололи свеклу, подсолнухи, кормили кур, поднимали на своем бело-рыжем в супряге с соседом Оверченко землю на пар, скосили и сложили в «пятки» три четвертушки колосистого жита. Каждую субботу Адам, жалея свою состарившуюся клячу, с самого утра отправлялся пешком за тридцать километров в Скальное, относил отцу на неделю харчи, а по воскресеньям, как и раньше, пропадал в избе-читальне на очередных репетициях, спевках, кинокартинах, а то и спектаклях, в которых неизменно принимал участие. И еще, мечтая осенью поступить в Старгородский садовый техникум, каждую свободную минуту листал учебники и полученные в городской библиотеке книги по ботанике, готовясь к экзаменам.
На всей этой идиллии проступило одно лишь пятнышко: оказалось, что в коммуне действует лишь начальная школа-четырехлетка и все, кто хочет учиться дальше, должны ехать в соседние райцентры в Подлесное, Скальное, Терногородку или Новые Байраки, кому как удобнее. Коммуна, конечно, как-то там помогает, обеспечивая кого транспортом, кого интернатом и каким-то минимумом харчей. Получалось так, что Ева будет жить в коммуне вместе с отцом и учиться в школе один лишь год в четвертом классе. А уж потом, хочешь не хочешь, снова нужно искать какой-то выход из положения.
Однако неожиданно повезло и в этом. В одно из июльских воскресений явилась к ним бабушка Векла с тем, чтобы как-то определиться со своей старенькой хатой и огородом и садом при ней: сдать кому-то в новую аренду или же продать. И, случайно узнав об их трудностях со школой, охотно предложила свои услуги, потому что, оказывается, ее дочь Зинка с зятем Пилипом завербовались на Днепрогэс и она, Векла, осталась одна-одинешенька в Терногородке в их новой, построенной из крепкого самана хате. Скучно будет ей одной, так почему бы и не взять бывшую поповну к себе? Жили бы себе зимой вместе, развлекая друг друга. Евка училась бы На весну и лето к отцу в коммуну, а на зиму снова к ней в Терногородку, в школу.
На том и сошлись.
И Ева в том же году оказалась в четвертом классе Терногородской семилетней трудовой школы.
В августе она жила вместе с отцом в коммуне, помогала ему возле инкубатора. А перед первым сентября он сам отвез ее на коммунарской двуколке в Терногородку. Он во многом разительно изменился загорел на солнце, подстриг волосы и бородку, чувствовал себя бодрее, выглядел более оживленным.
В Терногородке, хоть и скучала Ева без отца и брата, ей все нравилось. На новом месте все для нее было интересным и люди, и местность, и сама школа. Особенно же привлекала речка, широкая и глубокая, с чистой, прозрачной водой, скалистыми берегами, вербами, высокими камышами. В Новых Байраках такой не было. Ее родная Лопушанка казалась обычным ручьем по сравнению с этой терногородской, привольной и спокойной Черной Бережанкой.
Училась Ева охотно, была дисциплинированной и любознательной. С бабушкой Веклой тоже жили, как говорила Векла, «душа в душу». Была неразговорчивой, задумчивой, видимо в отца, но вместе с тем общительной и приветливой, в маму, с грустноватыми большими глазами, милой, какой-то застенчивой улыбкой, ласковой и внимательной к старшим. О том, чтобы подать на стол или убрать, подмести пол, принести воды, помыть посуду, бросить корм курам или корове, напоминать Еве не нужно было. Это нравилось Векле, она не могла налюбоваться и нахвалиться своей квартиранткой-воспитанницей. Да и вообще в ту осень девочка чувствовала себя так, будто только что на свет родилась. Все ее радовало и веселило, все интересовало, и всем она была довольна, хотя и жили они с бабушкой не очень роскошно. И еда не ахти какая, и одежда старенькая, и с топливом туговато. Помощи от отца пока почти никакой. Трудно порой приходилось, но зато весело и в школе, и после уроков в школьной и районной библиотеках, куда она забегала чуть ли не каждый день, и в хоровом кружке, в который ее записал учитель пения Макар Каллистратович, и в пионерском отряде, в который ее приняли перед Октябрьскими праздниками. Душа ребенка постепенно оттаивала, заживали душевные раны, забывались огорчения, стиралась обидная грань, которая все время отделяла ее от остальных детей в Новых Байраках. И если изредка и охватывала ее забота или появлялся испуг, так только по одной причине: Ева боялась, как бы тихая и ласковая Векла не проговорилась случайно, что ее квартирантка не так себе, а все-таки, что ни говори, бывшая поповна.
Однако судьба и на этот раз сжалилась над нею.
В конце ноября выдался такой необычный день, что его иначе как праздничным не назовешь, хотя никакого праздника тогда и не было. Обыкновенный будничный день. Но перед тем с вечера после долгой осенней слякоти с холодными дождями, раскисшими грязными дорогами и улицами, с низкими пепельно-сизыми тучами, превращавшими и без того короткий день в сплошные вечерние сумерки, как-то вдруг ощутимо подморозило, а ночью неожиданно, когда село спало, выпал снег. Небольшой, однако он прикрыл осеннюю землю ярко-белыми, праздничными полотнами, украсил голые деревья пушистыми белыми шапками, выбелил стрехи. Проснулись люди, а за окном праздник. Праздник на подворье, в садах и на улицах. Праздник и бодрость на душе. И детвора в это утро собралась возле школы особенно веселая, звонкоголосая. Перед уроками затеяли игру в снежки сначала класс на класс, а потом между девочками и мальчиками. Смех, шум, суета, румяные щеки, сверкающие глаза.
Потом, уже после первого звонка, все они, четвертый класс, утомленные, ожидая прихода учительницы Марии Филипповны, притихшие, сидели за партами.
В классе было как-то особенно светло, просторно, весело. Мария Филипповна где-то задержалась, не приходила и не приходила. Школа уже притихла, опустел длинный коридор. Дежурная по классу Килина Кулишова несколько раз выглядывала в дверь, даже на крыльцо выбегала, но Мария Филипповна не появлялась
В тот день она так и не появилась.
Через десять пятнадцать минут после звонка дверь в класс вдруг широко открылась, и на пороге вместо учительницы они увидели высокого, лет шестнадцати, юношу. Остановившись в дверях, он окинул взглядом класс, прикрыл за собою дверь и уверенно подошел к учительскому столику. Ева не знала, кто он. Но большинство в классе, как потом выяснилось, знали, что это был ученик седьмого класса. Все затихли, молча, с любопытством рассматривая юношу.
Здравствуйте, товарищи! негромко, но весело сказал он, широко и приветливо улыбнувшись.
Он так и сказал не «дети», не «ученики», а «товарищи». И застигнутый врасплох класс ответил на это приветствие вразнобой, негромко и чуточку удивленно.
Ева, как и все, смотрела на юношу с любопытством, запомнив его на всю жизнь. Даже теперь, в купе международного экспресса, четко представила его таким, каким он был тогда.
Он стоял за учительским столом и пристально глядел на них темно-серыми глазами. Каштановый чуб, зачесанный назад, высокий чистый лоб, чуточку скуластое худощавое лицо и твердый, четко очерченный подбородок. Длинная темно-синяя косоворотка, перехваченная черным плетеным шнурком с кисточками, черные штаны, заправленные в голенища старых сапог. Говорил, не повышая голоса:
Меня, товарищи, назначили в ваш отряд пионервожатым. Я комсомолец. Учусь в седьмом классе. Фамилия Лысогор. Имя Андрей А сейчас я пришел к вам еще и потому, что ваша учительница Мария Филипповна заболела и меня послали подменить ее на несколько дней. Сегодня я спрошу у Марии Филипповны, какие задания она вам дала и что следует выучить, и мы попробуем проверить выученное Я пока еще не учитель. Можете называть меня Андреем. Потом мы будем встречаться чаще и познакомимся лучше. А пока Скажите мне, вы любите читать книги?
Все еще молчали, с любопытством глядя на хлопца. Наконец двое или трое все-таки откликнулись:
Любим
Кто назовет мне последнюю из прочитанных книг?
Продолжительная, настороженная пауза. Потом снова два-три голоса. Названия каких-то теперь забытых книг. А один то ли в шутку, то ли не поняв это она запомнила выпалил:
Грамматику Олены Курило.
Андрей с улыбкой присмотрелся к этому «читателю».
Ну и что же ты там вычитал?
Про пидмет
А еще?
И о сказуемом.
Ну, и что же там с этим пидметом? уже широко и весело улыбнулся Андрей. Что на нем посеяно?
Так это же не тот. На этом пидмете не сеют, а так оно само
Что само?
Само по себе, чтобы к подлежащему сказуемое
Ну, если само по себе, тогда хорошо. Садись.
Андрей, будто подчеркивая свои слова, повел рукою, и Ева увидела в ней небольшую книжку в какой-то темной с красной окантовкой обложке.
Скажите, а вы о Софье Перовской слыхали?
Молчание. И после этого несмелый голос:
А кто это?
Дочь царского генерала, ставшая великой революционеркой. Когда она вместе со своими товарищами по партии казнила царя Александра Второго, ей не было еще и двадцати восьми лет.
Нет, она, Ева, ничего не слыхала про Софью Перовскую. Но услышанное поразило ее. Поразил и крепко приковал к себе ее внимание и этот юноша, подпоясанный плетеным шнурком с кисточками. Заинтересовал удивительной манерой ставить неожиданные вопросы. Кто эта Софья Перовская? Почему он спросил о ней? В самом деле какой-то странный хлопец! Вошел неожиданно и вот спрашивает. Что же касается самого вопроса, почему он засел в ее голове, Ева поняла уже значительно позднее. А в первую минуту ее поразило несовместимое, как казалось: отец генерал, а дочь убежденная революционерка. Разумеется, она мало знала тогда историю. Знала о 9 января 1905 года, о Феврале и Октябре семнадцатого, известно было ей имя Ленина и какие-то отрывочные, хотя и яркие, эпизоды гражданской войны с ее мужественными героями Чапаевым, Котовским, Буденным, Фрунзе, Ворошиловым. Зато о классовых расслоениях, острых и бескомпромиссных, она знала не менее четко, чем таблицу умножения, и то, что слово «генерал» бранное и чужое, знала твердо. А он, этот Андрей, такое сказал.
Андрей тем временем отодвинул в сторону гнутый стул, на котором обычно сидела Мария Филипповна, и поднял над головой черно-красную книжечку.
Вот Уже несколько месяцев разыскивал ее. А вчера достал и ночью не уснул, пока не прочел всю. Так вот. Раз уж выпало нам свободное время, хотите, я прочту вам про Софью Перовскую?
Сел на уголок стола, поставил левую ногу на стул, раскрыл на колене книгу и начал читать.
«Она была хороша собой, хотя наружность ее принадлежала к тем, которые не ослепляют с первого взгляда, но тем больше нравятся, чем больше в них всматриваешься».
В этой книге рассказывалось о генеральской дочери Софье не так, как в тех книгах, которые они раньше читали.
Позднее Ева поняла, что это был не рассказ о Софье Перовской, а скорее размышления о ней.
«Она была очень смешлива и смеялась с таким увлечением, с такой беззаветной и неудержимой веселостью, что в эти минуты ее можно было принять за пятнадцатилетнюю девочку-хохотушку Подобно всем женщинам своего поколения, Перовская начала с простого желания учиться»
В прочитанном Еве не все было понятно. Однако было в этих словах что-то такое непостижимое, таинственно-глубокое и привлекательное.
Андрей читал около часа, но все слушали его как зачарованные. Заканчивался очерк последним, предсмертным письмом Софьи к любимой матери А когда Андрей умолк, никто не пошевельнулся, никто и словом не отозвался. Глаза у ребят влажно блестели. Она, Ева, первой глубоко перевела дыхание и, чтобы не расплакаться, до боли закусила нижнюю губу.
«Я о своей участи нисколько не горюю, совершенно спокойно встречаю ее, так как давно ждала и ожидала, что рано или поздно, а так будет И, право же, милая моя мамуля, она вовсе не такая мрачная Так будет Твоя Соня»
Эту книжку написал писатель-революционер, сказал Андрей. Он был другом и сподвижником Софьи Перовской. И, кстати, уже совсем оглушил их, он наш земляк, из нашего уезда. Книга его называется «Подпольная Россия», в ней рассказывается о революционерах-народниках прошлого столетия, которых за их революционный героизм и непримиримость к царскому произволу очень уважал Владимир Ильич Ленин. Брат его Александр тоже принадлежал к революционным народникам и тоже, как и Софья Перовская, был казнен Но мы еще к этому вернемся, как и к многому другому, на собраниях и беседах вашего пионерского отряда. А сейчас я вам еще кое-что расскажу о Софье Перовской.
Рассказывал он долго. Звонка на перемену и с перемены они не услышали или не обратили на него внимания. Прошел еще один урок. Андрей говорил увлеченно и понятно, он так много, казалось Еве, знал, читал, что вызывал у них к себе не только любопытство, но и детский восторг. Он рассказывал о детстве Софьи, об отце и матери, о соседском мальчике, с которым они маленькими дружили и который потом, став прокурором, приговорил Софью к смертной казни. Рассказывал, как она, еще совсем юная, отреклась от своих родных и пошла в революцию уверенно, ни разу не заколебавшись и не оглянувшись. Все это говорилось будто о хорошо знакомом человеке, с такими поразительными подробностями, что слушать его было даже жутко.
Когда закончил, ребята отреагировали на его рассказ глубоким восторженным вздохом. Лишь теперь стал слышен шум в коридоре и оглушительный звонок.
К сожалению, товарищи, у меня самого сейчас важный урок по физике, а потом по французскому языку. Вы можете расходиться по домам. А завтра, как всегда, приходите на первый урок, и мы поговорим и еще почитаем из этой книги, если это вам интересно.
Интересно! Интересно! закричали ребята, радостно опережая друг друга. Потом загремели крышками старых парт, испещренных ножами многих поколений мальчишек.
Еву с ее неокрепшей и травмированной психикой все это ошеломило. В тот вечер она долго ворочалась в постели, стараясь уснуть. А когда уснула наконец, то снилось ей что-то страшное, она несколько раз просыпалась и заново переживала услышанное Каменным сном забылась только под утро, а проснувшись, повернулась лицом к окну и открыла глаза. Солнце и снег ударили в лицо ей ярким розовым блеском, и она, забыв о ночных кошмарах, почувствовала: сегодня ее ждет что-то интересное, праздничное. Выпрыгнула из постели и лихорадочно заторопилась, собираясь в школу.
Пройдя уже добрую половину пути, вспомнила вдруг вчерашнюю фразу Андрея: «Дочь царского генерала и великая революционерка». И сразу поняла, чем прежде всего так поразили ее эти слова. «Не просто какая-нибудь там поповна, дочь царского генерала и, оказывается, могла Даже будучи дочерью царского генерала, могла стать великой революционеркой». И у нее на душе стало легко и радостно. Она почувствовала глубокое расположение к этому не совсем обычному юноше Андрею Лысогору.
Еще целых два дня Андрей читал им «Подпольную Россию» Степняка-Кравчинского, пересказывал ранее прочитанные истории, восторгая и удивляя Еву тем, как много он читал, знал и помнил. И как интересно, увлекаясь сам и увлекая других, он умел рассказывать! Все эти пламенные революционеры, самоотверженные борцы против царизма, возникали в ее представлении как живые, знакомые ей люди.
Особенно взволновало ее, когда Андрей сказал, что Кибальчич, героический и гордый Кибальчич, молодой ученый, пламенный революционер, был, как и она, Ева, сыном сельского попа с Черниговщины. Более того он любил своего отца, как и она, Ева. И это не мешало ему творить свое великое и грозное дело. Ева благодарна была Андрею за то, что он своим чтением, рассказами укреплял ее веру в себя, в свое будущее в новой советской жизни. Теперь все должно зависеть от нее самой, стоит лишь хорошенько захотеть этого. А пока она, Ева, еще так мало знает по сравнению с ним.
Прочитав ребятам «Подпольную Россию», Андрей рассказал им и о самом Степняке-Кравчинском, его связях с другими революционерами, революционной борьбе, о том, как много он написал и издал своих и чужих книг за рубежом
Позже на одном из собраний пионерского отряда Андрей по своей привычке неожиданно спросил:
Товарищи! А такую книгу «Овод» вы еще не читали? Обязательно советую вам прочесть. Одна книга есть в нашей школьной библиотеке, одну возьмите у меня, и еще одна в районной библиотеке. Прочтете поблагодарите за совет А потом мы поговорим, я вам расскажу что-то очень интересное