Внизу, в вестибюле здания заседаний Генеральной Ассамблеи, пусто и тихо. Слева, у гардеробов, швейцары в голубой ооновской униформе. Коротенький, из десятка ступеней, эскалатор вынес Андрея в просторный холл перед залом заседаний. Ворсистый ковер темно-зеленого цвета, звуконепроницаемые стены, высокий потолок поглощают звуки голосов, топот шагов, и человек, сразу нырнув в тишину, как в воду, на некоторое время чувствует себя оглохшим.
Однако почувствовал это и мысленно отметил Андрей уже потом, на следующий день. А сейчас, ступив ногой с эскалатора, невольно остановился, ослепленный белым фейерверком вспышек-молний. На миг закрыл глаза. Огляделся внимательнее. Гигантский холл почти опустел. Лишь у двух широких дверей справа и слова от стены, отделявшей холл от зала, толпились люди. Большая толпа возле одних и возле других дверей. Сбившись вместе, будто не имея возможности пройти в широко раскрытые двери, молча, в полной тишине, десятки людей топчутся на одном месте, быстро перемещаясь по кругу, забегая друг перед другом, прорываясь ближе к дверям, но так и не входя в них, отталкивая друг друга, энергично работая локтями, коленями, боками, высоко поднимая над головами черные коробочки фотоаппаратов, беззвучно щелкают затворами, поднимая вокруг настоящие фейерверки вспышек.
Андрей понял корреспонденты. Тогда он еще не подозревал, сколько раз придется ему самому пробиваться сквозь такую вот толпу корреспондентской братии, съехавшейся со всех концов мира, сквозь эти «шпицрутены» фотоблицев и нахальных, почти у самого лица, восклицаний, вопросов, а иногда и оскорбительных реплик!
А сейчас неторопливо, спокойно, будто и не замечая корреспондентского шабаша, к левым дверям шел министр иностранных дел Союза Советских Социалистических Республик Андрей Андреевич Громыко, а к тем, что справа, государственный секретарь Соединенных Штатов Америки Джон Фостер Даллес С ними в зал заседаний Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций входили два мира, две взаимоисключающие одна другую идеологии, два образа жизни мир социализма и мир капитализма, мир и война, шли, чтобы в дипломатической схватке, в остром поединке, решать самое главное: быть или не быть третьей мировой войне, быть или не быть Человечеству?
Эта немая, освещенная фейерверком корреспондентских молний сцена, глубоко поразив Андрея Лысогора своей внутренней значимостью, осталась в его памяти на всю жизнь.
Так начался первый день его многолетней службы в Организации Объединенных Наций.
Война за мирное сосуществование началась сразу после того, как только советский представитель прочел свой доклад в Первом политическом комитете. Даллес, который в конце октября, оставив все дела на постоянного представителя США в ООН, бригадного генерала Генри Кэбота Лоджа, выехал в Вашингтон, тотчас возвратился в Нью-Йорк, как только вопрос мирного сосуществования был поставлен на обсуждение. Снова замелькала в стенах ООН его сутулая фигура в темно-сером, какого-то пасторского покроя костюме с темным галстуком бабочкой. Снова замелькала с трибун и из-за комитетских столов его лобастая, с упрямым массивным подбородком и глубоко посаженными под тяжелые надбровья холодными серо-стальными глазами голова.
Выступления главных деятелей «холодной войны» начались то с едва замаскированных, то с откровенно злобных нападок на Советский Союз и его мирную политику. Так научала выкристаллизовываться суть того, чего эти деятели хотят и чего они больше всего боятся. Хотят бесконечной затяжки «холодной войны», опасного балансирования на грани войны «горячей» и более всего боятся мирных инициатив Советского Союза, стран социалистического лагеря, их успехов и все более укрепляющегося авторитета в мире. Твердо и неопровержимо зная, что новой войны лагерь социализма не хочет и предпринимает всевозможные зависящие от него меры, чтобы отвратить эту смертельную для народов опасность, деятели «холодной войны» злостно, хотя и безосновательно, нападали на нас, запугивая мир «советской агрессией».
Даллес, вообще человек неразговорчивый, в застегнутом на все пуговицы, как у англиканского пастора, старомодном костюме, главный вдохновитель и организатор «холодной войны», быть может, единственный из всех них всегда выступал спокойно и неторопливо. Говорил ровным, глуховатым голосом, но твердо, холодно и обдуманно проводя свою непримиримую, раз и навсегда взятую линию ненависти к Советскому Союзу, к любым освободительным движениям в мире.
Амплитуда поведения других представителей империалистических правительств была довольно широкой от льстиво-адвокатских туманных речей до острых припадков антисоветского психоза и бешенства.
Одним из первых бросился атаковать позиции советского представителя довольно известный в ооновских кругах перуанец Белаунде почти постоянная мишень для всяческих острот и едких слов многих ораторов. Пожилой, низенький, с узкими плечами, на которых сидела массивная голова, с плоским пергаментным лицом и большой лысиной, постоянный представитель Перу решил обставить свое выступление с известной помпезностью, пригласив на него в Первый политический комитет своих личных гостей знакомых и родных. Среди них выделялись две довольно пожилые, полные дамы, щедро «пергидроленные» и разукрашенные драгоценностями.
Усевшись в свое кресло и усадив дам рядом с собой старшая была, видимо, женой, а та, что моложе, ее подругой или сестрой, старательно приладив на носу пенсне, удобно разложив напечатанный на блестящей меловой бумаге текст выступления и придвинув к себе микрофон, Белаунде окинул внимательным взглядом огромный овальный стол зала заседаний и, видимо довольный тем, что людей собралось много, слегка откашлялся.
Свое выступление он начал с заявления: он, Белаунде, убежден в том, что намерения советского коллеги и инициатива Советского Союза вполне искренни, но, к сожалению, они относятся к тем добрым намерениям, которыми, как сказал великий Данте, вымощена дорога в ад
На какую-то минуту Белаунде умолк. Уловив откуда-то сбоку сочувственный смешок, чью-то иронически-веселую реплику, он даже бровью не повел. Он, Белаунде, абсолютно убежден в субъективно хороших намерениях и искренних стремлениях русских деятелей семнадцатого года. Однако И затем пошло обстоятельное, щедро иллюстрированное множеством исторических примеров, параллелей и аналогий изложение того, что представляет собою такое политическое и историческое явление, как бонапартизм Дальше все эти выкладки, исторические примеры и аналогии добрый час примерялись к деятелям Советского Союза, его государственному строю, политике, истории Коммунистической партии, диктатуре пролетариата.
К сути дела все это, казалось, не имело ни малейшего отношения, однако так лишь казалось. На самом же деле празднословие болтливого перуанца довольно точно направлялось прежде всего на поддержку атмосферы вражды и недоверия между народами и странами. А следовательно, и прежде всего на раздувание ненавистной и осточертевшей народам мира атмосферы «холодной войны».
В своей речи Белаунде, стремясь прежде всего угодить Даллесу, как и всегда, до смешного «пересолил». «Пересолил» так, что даже его сторонники и вдохновители почувствовали себя не совсем удобно. Свидетельствовала об этом и неловкая тишина, в которой оратор закончил свое выступление. И все же, что ни говори, а свою задачу столкнуть жизненно необходимую, важнейшую для мира и безопасности народов дискуссию в тупик празднословия он в значительной мере выполнил.
Андрей Лысогор, человек в ооновских кругах новый, почувствовал это особенно остро и отреагировал немедленно. Он поднял вверх зажатый в руке ооновский желтый карандаш, попросив слово для реплики-ответа.
Эта его реплика и стала, собственно, первой речью Андрея в стенах ООН. Как и следовало ожидать, прозвучала она в стиле того времени и тех дипломатических норм беспощадно иронично и остро́.
Прежде всего Андрей поздравил оратора с блестящей, произнесенной в духе самых лучших ораторских традиций речью. «Я точно так же, как и господин Белаунде, искренне убежден в том, что он является блестящим юристом как по образованию, так и по профессии. Оратор он тоже чудесный Но преподаватели истории у вас, господин Белаунде, были очень плохие. Собственными силами вы, конечно, кое-чего добились, кое-что прочли, но ведь логики, логики, господин Белаунде, вам не хватает. Не говоря уже о глубоком понимании предмета. Вы, господин Белаунде, по нашей пословице, смешали горох с капустой. А нам доказываете, что это ромовая баба»
В зале послышался смех. Дамы, не имея наушников и ничего не понимая, удивленно оглядывались по сторонам, потом младшая поднялась и вышла из зала. Утомленный своей длинной речью Белаунде, забыв надеть наушники, с видом победителя протирал белоснежным платочком пенсне.
Кроме того, господин Белаунде, вы невежда в вопросах теории. Вы оперируете словом «марксизм», а сами настоящего марксизма и не нюхали. И в общественных движениях ориентируетесь не очень. И потом вы лучше бы поискали бонапартизм где-нибудь ближе, проще у себя под носом, в той же Южной Америке. Там его хватает на любые вкусы. А вообще, господин Белаунде, дискутировать с вами всерьез просто смешно!
Таким тогда был стиль дипломатических дискуссий! Стиль, навязанный Даллесом и даллесовцами. Поэтому и отвечать им приходилось с нелицеприятной прямотой, остро, беспощадно
А на пленарных заседаниях очень часто стучал деревянный молоток председательствующего высокого, массивного новозеландца Монро. Он предупреждал слишком горячих ораторов, а то и останавливал иногда тех, кто, подобно Кэботу Лоджу, врывался в дискуссию без разрешения и предупреждения, особенно же когда запальчивый, иссохший, как мумия, йог, с почти черным лицом, седой шевелюрой и пылающими глазами, индиец Кришна Менон выбегал на трибуну с неизменной тяжелой тростью и, постукивая ручкой этой трости, беспощадно громил «толстокожих и невозмутимых бриттов», давних непримиримых врагов Индии и его, Менона, лично. Или стыдил и едко бранил французов за разбойничью войну в Алжире, под смех и аплодисменты зала разоблачал Даллеса и Лоджа, голландцев и португальцев и вообще всех колониалистов на свете
Как-то бригадный генерал Кэбот Лодж во время речи Андрея Лысогора сорвался с места:
Не трогайте! Лучше меня не трогайте, а то дам сдачи!
Толстяк Монро меланхолично, для вида, постучал молотком. Андрей Лысогор, улыбаясь, предостерег:
Господин Лодж, не забывайте, что на вас сегодня не генеральский мундир, а дипломатический фрак. К тому же вы не в казарме. Поверьте мне, несмотря на ваши желания и намерения, мир все равно пойдет по пути, указанному Лениным. Это объективный, закономерный и неумолимый процесс путь мира и мирного сосуществования. Альтернативы этому процессу нет. В противном случае только война
Не верю! И никто вам не поверит! клокотал Лодж, по-бычьи низко нагнув стриженую голову, так, будто собирался взять Андрея на рога. Вы говорите о мирном сосуществовании, а сами во сне видите, как нас уничтожить. Но вы плохой пророк!
Кто из нас какой пророк, покажет время. Но уже и сегодня ясно, что наше дело дело народов мира правое. И мы победим Победит разум и справедливость.
На самом деле вы собираетесь проглотить всю Европу! восклицал Лодж.
Вы ведь сами не верите в то, что говорите, господин Лодж. Вернее, очень хорошо понимаете, что говорите глупости.
Не верю! И не поверю! сверлил Андрея своими острыми, маленькими и злыми глазами Кэбот Лодж. Не верю! Никто вам не поверит. И вдруг перешел на крик: Меняйте идеологию! Идеологию меняйте!
На эту выходку Андрей спокойно и снисходительно покачал головой:
Знаете, такой глупости я не ожидал даже от вас! Слишком многого захотели вы, господин генерал. Я, например, до такого никогда бы не додумался советовать, например, вам менять идеологию. Это все равно что просить волка сменить профессию.
Напрасно смеетесь, господин посол!
А почему бы и не посмеяться над тем, что в самом деле смешно?
Подобные баталии, не умещаясь в стенах резиденции самой ООН, каждый раз, когда начиналось обсуждение очередного вопроса, выплескивались лозунгами высотой в несколько метров на глухую, высоченную в десять этажей кирпичную стену дома, расположенную напротив. Гул этих баталий по всей планете разносили миллионными тиражами сотни тысяч газет, радио и телевидение.
Весь мир постепенно втягивался в эту борьбу, четко и ясно определяя свои позиции
Подавляющее большинство стран членов ООН твердо встали на путь мира и мирного сосуществования. Даллесы, лоджи и их приспешники пошли дорогой «холодной», да и не только «холодной», войны.
С тех пор прошло свыше двадцати лет. И вот сегодня, в этот, что ни говори, все-таки счастливый для Андрея день встречи со своей юностью, он оглядывается назад без колебаний и раскаяний и так же смело и уверенно смотрит вперед. Теперь, после конференции в Хельсинки, невольно вспомнив не столь уж далекие времена, Андрей Семенович с еще большей силой ощутил всю пагубность деятельности империалистических политиканов, которых он разоблачал. Не случайно предано забвению, выброшено на мусорную свалку истории самое имя зловещего пуританина Джона Фостера Даллеса, не случайно канул в безвестность генерал в дипломатическом фраке Генри Кэбот Лодж, с позором вышвырнутый революционным народом из Вьетнама: народам мира чужды человеконенавистнические идеи этих и им подобных буржуазных деятелей. Народы мира с облегчением вздыхали каждый раз, когда в международных отношениях благодаря последовательной миролюбивой политике Советского Союза устанавливалась атмосфера доверия и взаимопонимания. Идеи мира овладевают все большим числом честных людей на планете. Однако и сейчас самоуспокаиваться, забывать о бдительности нельзя: на смену даллесам и лоджам приходят не менее опасные трубадуры антикоммунистических «крестовых походов» все эти картеры и рейганы, бжезинские и киссинджеры с их приспешниками и выкормышами бегинами и пиночетами. Но в конце концов и они окажутся на той же исторической свалке. Окажутся обязательно, неминуемо и неизбежно, потому что сегодня ряды борцов за мир ежедневно пополняются не сотнями или тысячами, а миллионами честных людей на всех континентах, вся планета наполняется могучим гулом неслыханных ранее мирных, непобедимых походов, остановить которые уже не дано никому.
Родным домом, пристанищем для Евы с того времени, когда оборвалась ее «генеральская идиллия», стала Средняя Азия, а человеческой средой врачи и военнослужащие окружного военного госпиталя, по-настоящему интернациональный коллектив, состоящий из русских, казахов, украинцев, туркменов, узбеков, таджиков. Она десятилетиями врастала в эту среду, вросла прочно, и эта среда стала для нее привычной и родной. Пустила в нее глубокие корни, обзавелась еще одной родной могилкой на военном кладбище.
Андрей Павлович, видимо, перехвалил свою жену, хотя и был около двух десятков лет вроде бы крепким и бодрым. Хвалился, что жена «сшила» его надежно, не менее как на сто лет. Жил, работал, не жаловался, а потом все вдруг начало рваться и расползаться «по всем швам». Болезнь мучила его с полгода. Сделали ему за это время две операции Хотя, вернее, одну. Потому что второй раз лишь разрезали и снова зашили. Оперировали другие, Ева уже не смогла, не нашла в себе силы. После этого недолго, но страшно мучили его боли, но он, как и прежде, держался, не раскисал. Перед смертью почти две недели Ева не отходила от него ни днем ни ночью
Умер на ее глазах, тихо и спокойно в полном сознании, не оставив после себя ни детей жене, ни внуков родителям. Перед смертью просил ее, чтобы не забывала и по возможности поддерживала его старых родителей. Ева вызвала их телеграммой. Они прилетели самолетом измученные, бледные, едва держась на ногах. Успели только на похороны
Теперь вот, два года спустя после смерти мужа, взяла двухнедельный отпуск, навестила их. Прожила две недели в Каменной Гребле, подбадривая совсем уже немощных пенсионеров. Старику восемьдесят шесть, старушке, некогда полной и круглолицей, а теперь сухонькой и тоненькой, как девочка, восемьдесят третий. Для них эти две недели, говорили они, были сплошным праздником. Вместе встретили Новый год, а второго января, пообедав, выбралась в дорогу, нагруженная горой сельских гостинцев, и печеных, и вареных, и соленых, и копченых. И брать рук не хватает, и отказаться совесть не позволяет
В Каменную Греблю добиралась с юга, из Старгородского аэропорта, а назад не выдержала захотелось поехать через Петриковку на Скальное, по той старой, хорошо знакомой им обоим дороге. Только на этот раз уже не пешком, а на колхозном газике, и не по заснеженному грейдеру, а по хорошо расчищенной шоссейке.