Директор нахмурился:
Разве не знаешь, рабочим не имею права, а штат сменных мастеров укомплектован.
Беделбаев хотел уже попросить Каипова из кабинета, ссылаясь на важные дела, но, встретившись с отчаянными глазами парня, почему-то не выдержал, потеплел голосом:
Вот что, успокойся. Молодой время у тебя немеренное, не то что у меня Дело твое в парткоме Окончательного решения нет Зря не обидим, потерпи
Да я что, Темир Беделбаевич, я разве должностей прошу.
Понимаю я тебя, но и ты пойми меня, Каипов.
Расстроенный Маматай вышел из кабинета. А Беделбаев долго еще сердился на себя, на Саякова, которого терпеть не мог, но побаивался, на старость и болезни. И тяжелый осадок от разговора с Каиповым мучил его не один день.
VIII
Маматай никогда не рвался в начальники. Выхлопотал ему должность замначальника Алтынбек, он же и лишил Маматая ее Но если бы только должности Саяков лишил его «воздуха», лишил среды, того микроклимата, без которого Маматай буквально задыхался. Ему недоставало запаха хлопковой пряжи, крутящихся веретен, даже привычного, монотонного шума станков, ведь когда они работали, гудели, как шмели, значило, что в цехе благополучно Нет простоев, и все рабочие руки при деле Маматай нервничал, худел, срывался по мелочам. Ко всем неприятностям примешивалась тревога, как примет Бабюшай его разжалование в снабженцы
И тут Маматаю принесли телеграмму от Бабюшай. Она просила встретить ее в аэропорту. Парень бросился уточнять время прилета самолета, потом ловил такси и всю дорогу смотрел на часы, боясь опоздать.
Бабюшай была какой-то новой, незнакомой, немножко усталой и непривычно взволнованной.
В такси Маматаю вдруг стало страшно, ему представилось, что сегодня же ей доложат о его позоре, и он услышит в телефонной трубке холодный усталый голос: «Мне некогда, Маматай! Я занята!» Все знают на комбинате, какая Бабюшай гордячка виду не покажет, что разочарована.
Бабюшай, возбужденно рассказывавшая Маматаю о поездке, неправильно поняла его настроение, решив, что ему скучно, тоже замолчала.
Ну что ж, звони! сказала холодно девушка, выходя из машины. А сегодня я устала.
На другой день Маматай едва дождался конца работы и стал звонить Бабюшай из первого же автомата Трубку взяла она сама.
Букен!
Алло! Маматай, голос у нее отчужденный, вялый. Извини, сегодня не могу, набираюсь сил с дороги
Ну что ж, Букен, отдыхай
Маматай долго стоял с трубкой в руках, забыв положить ее на рычаг. Домой он шел медленно, без мыслей, без переживаний. Ему было не хорошо и не плохо, просто Маматай потерял вкус к жизни. Дома он долго ворочался на диване, а на следующий день все валилось из рук Привел его в чувство только телефонный звонок, который Маматай услышал еще с лестницы, но совсем не спешил снять трубку.
Маматай, где ты пропадаешь, услышал он веселый, доверчивый голос Бабюшай, звонила тебе целый день.
У меня теперь другой телефон, Букен
Я тебе и звонила по новому! Алло! Алло! Что ты замолчал?.. Я думала, нас разъединили, голос у Бабюшай стал насмешливым.
Ты все знаешь, упавшим голосом сказал Маматай.
Конечно, знаю. Еще в Ленинграде узнала Домой звонила.
Встретились они вечером у моста, и Бабюшай сразу сказала:
Давай просто погуляем. У меня было столько впечатлений, что, наверно, еще долго не смогу воспринимать ничего нового. Хочу только воздуха и тишины
И они, не сговариваясь, плечо к плечу свернули на тропинку, спускающуюся к реке, не спеша отправились в путь. Вскоре тропа начала заметно забирать вверх, и они вышли к скалам с сумеречными размытыми очертаниями.
Букен, давай руку Такую обзорную площадку нашел!
Когда Бабюшай оказалась рядом с парнем, он привлек ее к себе, прикоснулся губами к ее почему-то мокрым ресницам. Они были солоноватые «О чем она?» подумал Маматай и еще крепче прижал Бабюшай к груди, и она не оттолкнула его. Тогда парень осмелился поцеловать девушку в губы Они тоже отдавали чем-то солоноватым, полынным, степным. «Моя Бабюшай!» Впервые эти два слова сложились в сознании Маматая и наполнили его таким ликованием, что тесно стало в груди, и ощущение это было не тяжкое, а легкое, стремительное.
Маматай смотрел в глаза девушке понимает ли она, что с ним происходит?!
А внизу раскинулся сотнями тысяч огней их город. Среди этого разлива есть и свет родного комбината родного гнезда, взрастившего их и давшего крылья для полета, для любви И Маматай покрепче прижимает к сердцу свою любимую: что ей стоит такой легкой, в струящемся под его пальцами и ускользающем атласном платье вдруг вспорхнуть и улететь и растаять в ночном мраке.
Долго ждал Маматай этой ночи любви, слияния душ, когда сердце учится разговаривать с сердцем.
Дорогая, ты даже не знаешь, как будет счастлива моя мать, голос у Маматая стал вдруг высоким и срывающимся. Апа уже много лет мечтает о снохе Ты ее обязательно полюбишь Она у нас золотая
Вдруг не понравлюсь
Да она, Букен, полюбит тебя уж за то, что меня выбрала, понимаешь? горячился Маматай.
Маматай бросил пиджак на камень, усадил девушку, сел рядом. Как все замкнутые люди, не умеющие делиться в разговоре с друзьями, Маматай искал в любимой женщине понимания и откровенности. Ему за много лет так нестерпимо захотелось поделиться с Бабюшай всем пережитым, наболевшим, что парень не выдержал, начал разговор о себе и о своей, конечно, первой любви о Даригюль.
Пальчики Бабюшай тревожно вздрогнули в широкой ладони Маматая, но он еще крепче сжал их, накрыл другой ладонью.
Думал, на всю жизнь, а вышло иначе И были мы тогда почти детьми, сидели под луной и мечтали о сказке. И первого же жизненного испытания не выдержали
А ты уверен, что любишь меня, а не Даригюль?
Уверен? Да я жить без тебя не могу.
И вдруг Маматай рассмеялся весело и по-детски звонко:
А ты знаешь, Бабюшай, как я на тебя рассердился, когда ты меня помнишь? назвала деревенщиной!
Глупая я была тогда! засмущалась Бабюшай.
Думал ли я в то время, что влюблюсь в тебя!
Маматай подхватил Бабюшай за руки и начал кружиться с ней, забыв, что находятся они на узенькой каменистой площадке, не подходящей для вальса.
Ну, Маматай, отпусти! Совсем мальчишка, поправляя косу, снова присела на камень Бабюшай. А ты очень сердился на Даригюль, когда она сказала тебе о своем замужестве?
Конечно, сердился Временами меня охватывало такое отчаяние и злость, что
А сейчас?
Со временем эта злость прошла. Я даже научился думать о Даригюль с благодарностью и желать ей счастья И это не великодушие! Нет! Просто не будь Даригюль, жизнь моя пошла бы совсем иным путем, Маматай шутливо подмигнул Бабюшай: Как знать, может, и тебя не встретил бы
Ты все шутишь, а я серьезно хочу тебя попросить, чтобы ты больше не пел мне дифирамбы Я люблю простые слова, потому что девчонка я обыкновенная, рабочая. И добавила с нажимом: Одним словом, ткачиха.
Они только сейчас заметили, что на востоке, там, где среди темной громады города затерялся их комбинат, начало понемногу разгораться утро. Новое утро в их отношениях, в их жизни.
IX
Разлуку с цехом Маматай переносил трудно. Спасала только музыка. Теперь после скучной, бумажной работы в аппарате он спешил домой
У Маматая обнаружился недюжинный музыкальный слух, и он самостоятельно и довольно быстро научился играть на комузе, хотя никто в его роду никогда не брал этого инструмента в руки. Перебирая упругие струны, послушно звучащие под его пальцами, парень вспоминал горы, родные просторы, старенькую свою мать Для него открывался новый неизведанный мир. Он отдавался на волю звукам, самовластно уносящим куда-то вдаль, в иную жизнь, по-своему счастливую и грустную
Именно в эту пору Маматай узнал и полюбил классическую музыку, симфонии Чайковского и Бетховена
Осень, южная, яркая, с ее грустным листопадом, с готовыми к отлету журавлями, с ее тяжелым, пестрым изобилием урожая и лоснящейся под паром и усеянной грузными, отгулявшимися за лето грачами, была созвучна его душевному состоянию. Он хандрил, сам не зная почему, и одновременно ему хотелось простого, конкретного дела, чтобы, как раньше в цехе, ощущать непосредственно плоды трудов, видеть добродушные улыбки ткачих, встречать их шутки.
Маматай много ходил пешком, раздумывая о своем житье-бытье, и радовался тому, что жизнь души его только замерла на время, а теперь снова исподволь давала о себе знать Маматай строил планы на будущее, потянулся с угольником и карандашом к ватману
В эту осень комитет комсомола и Совет НОТ проводили свою конференцию по научной организации труда. Были приглашены все молодые коммунисты, комсомольцы специалисты и молодые рабочие комбината. Среди них был и Маматай Каипов.
Конференция проходила непринужденно и деловито. Хотя не было на ней острополемических выступлений, но отчетливо наметились два направления в отношении к техническому прогрессу. Одни считали, что производство нуждается в постоянном обновлении технического оснащения, в систематическом внедрении текущих изобретений и усовершенствований даже ценой риска. Другие держались более спокойной линии, утверждая, что техника новая, передовая должна сначала себя морально изжить, тогда-то и станет необходима ее, полная замена.
Алтынбек Саяков выступил на конференции ярко и смело. Прежде всего он во всеуслышание удивился, как можно дробить на кусочки большое животрепещущее дело нашего времени, и не только дробить, но и противопоставлять их один другому. Прогресс не должен останавливаться ни на минуту: полная периодическая замена технического оборудования нисколько не заменяет и не умаляет значения изобретательства и рационализаторства непосредственно на производстве и в научно-исследовательских институтах.
Маматай был полностью на стороне Алтынбека, поражался его умению мыслить широко и смело, его инженерному таланту. Маматай осмотрелся по сторонам и увидел, как согласно кивают головами Хакимбай Пулатов и Калимат Култаев, первый секретарь горкома.
Калимат Култаев выступил еще резче Алтынбека.
Конечно, продолжать работу по-старому и ждать, когда преподнесут нам новую технику, куда как проще. Он тяжело, одышливо засопел, сердце давало о себе знать. А нам, товарищи, ждать стыдно. Мы люди с рабочими руками, Култаев поднял и показал всем свои увесистые, с сильными толстыми пальцами ручищи. Мы привыкли сами думать и работать. Конечно, от помощи не отказываемся и от дельного совета Короче говоря, я за модернизацию оборудования Есть у нас, что и говорить, собственные, доморощенные бюрократы, формально относящиеся к новаторству Не умеют они и не хотят думать о нашем будущем, товарищи! И я призываю молодежь, инженерно-технических работников взять под свой контроль техническое будущее нашего комбината!
Маматай очень устал, перенервничал и долго не мог заснуть после конференции, вновь и вновь возвращаясь мыслями к только что пережитому. Каипов принял так горячо к сердцу выступления Култаева и Саякова, потому что это были и его мысли, его каждодневные заботы. «Ну хорошо, думал Маматай, мысли мыслями, а что я конкретно сделал сам? Ничего существенного» Тогда, в ту ночь он решился жить не только одними прекрасными планами, мыслями, но и бороться, жестко, по-солдатски, без скидок на трудности, нездоровье и плохое настроение.
В это трудное для Маматая время неожиданно для парня его здорово поддержал старый Жапар. Не раз они вели длинные разговоры за чаем обо всем на свете. Маматай удивлялся, как молодо Жапар интересовался проблемами комбината и мыслями своего молодого друга о жизни, о любви и дружбе, о справедливости и несправедливости. Теперь уже Маматай не завидовал Бабюшай, как когда-то, а радовался общению с доброжелательным и мудрым аксакалом.
А жизнь Жапара научила многому, собственная его жизнь и жизнь его отца Суранчи.
Суранчи работал ткачом у богатого ростовщика, узбека Абдулхака Байбатчи, чье кустарное производство славилось на все страны Востока. Маленький Жапар помнил отца худым, старым и грязным. Смуглая кожа туго обтягивала выступающие скулы, и зрачки были мутные, больные. Жалкий облик отца дополняли редкие, слипшиеся реснички и жиденький пучок бороденки, как у китайца, с извечной хлопковой пылью, набившейся в брови и волосы После скудного ужина отец буквально валился на кошму, чтобы утром до света уйти к своему деревянному стану
Дом, в котором Жапар родился и вырос, походил на большое ласточкино гнездо. Он был так же неровно и старательно слеплен из глины, косо и бесформенно прислонялся к соседнему дувалу. Дожди и ветры на славу потрудились над саманными кирпичами, образовав щели, через которые видно было все, что происходило во дворе.
И все же Суранчи гордился своей жизнью и своей рабочей профессией, поднимая указательный палец, не раз повторял Жапару: «Я работаю у Байбатчи! Много лет! А ткани наши покупают даже в Мисире и Хиндстане! Наша работа имеет большой спрос!..»
Работа начиналась в сумерки и заканчивалась в сумерки, когда уже становилось не видно шелковых нитей, круглый год и зимой, и летом, без отпусков и выходных Когда же Суранчи почти ослеп, стал он ткать простую хлопковую бязь, с которой опытный ткач справлялся на ощупь, не глядя. Жапар сам видел, как работал тогда отец. Стоит, бывало, согнувшись, то ногой нажмет, то ударной ручкой: целый день перед глазами основа и уток переплетаются, тянутся, тянутся без конца, а стан постукивает: «шарк, шарк, шарк»
Ростовщик Абдулхак был хозяином всего края сам выращивал хлопок на своих землях и откупал. Хлопок после первой обработки поступал на мануфактуру Абдулхака с ее примитивным оборудованием: вручную чистили, вручную пряли, вручную ткали. Работали у него узбеки, уйгуры и киргизы.
Жапар до сих пор не знал, как попал его отец к Абдулхаку. Одни говорили, что мальчиком-сиротой наняли его купцы помогать следить за отарами овец, купленными после продажи товара; кто еще что А Суранчи не хотелось, наверно, помнить свое сиротское, рабское детство, и он толковал о каких-то родственниках, живущих недалеко от города, которых никто никогда не видел
Когда Жапар подрос, его вместе с сыном Абдулхака определили в медресе, с тем, чтобы он прислуживал Гулямджану-мирзе, единственному наследнику ростовщика, родившемуся от самой младшей жены. Жапар помогал ему умываться, готовил чай, таскал хурджун с книгами Короче говоря, отрабатывал плату за свою учебу, внесенную ростовщиком, и жили они с Гулямджаном в одном худжуре.
Гулямджан-мирза был старше Жапара, красивый и стройный, избалованный богатством и любовью семьи. Но заносчивости в нем не было никакой, Гулямджан дружил с Жапаром, можно сказать, что еще и поэтому Жапару удалось стать моллобачой.
В это время в их места и пришла весть о революции, совершенно переменившей судьбу Жапара и всех ткацких сыновей абдулхаковской мануфактуры
Жапар умолкал, перебирая в памяти прошедшее, такое, что вряд ли интересно собеседнику, может, даже непонятно: как первый раз наелся досыта, надел чистую, без заплат, одежду Молчал и Маматай, не мешал старику вспоминать, боялся спугнуть улыбку с его губ.
* * *
Когда Маматай впервые пришел в небольшой чистый дворик Жапара, весеннее солнце щедро и ликующе заливало его весь, наполняло до краев, выплескивалось за дувал. Все здесь было ухожено и расставлено с предельным тщанием. Даже яблони стояли аккуратные, правильными рядами.
Домик у Жапара был типовой, крыт шифером. Четыре окна были распахнуты настежь, так что ветер свободно надувал, как паруса, цветные занавески.
Сам хозяин орудовал в кустарнике садовыми ножницами, как-то уж очень нерешительно щелкая ими.
Да смелее, к середине лета опять стричь придется, поучал его Кукарев, бледный и худой, только что выписавшийся из больницы.
Маматай кинулся к своим «старикам», радостно размахивая руками. А Кукарев лукаво, подзадоривающе произнес:
Слышал-слышал о твоих подвигах. Ничего, волков бояться в лес не ходить. И он своей широкой жилистой ладонью похлопал Маматая по плечу. Теперь держись, и я за тебя возьмусь. А ты как здесь оказался?
Жаркая краска залила лицо Маматая. «И что это я», злился он на себя, а вслух пробормотал:
Просто по делу к Бабюшай. У нас культпоход
Ну и зря, что только по делу, не отступал Кукарев, довольный, что ловко поддел парня.