Когда Маматай отошел, Кукарев утратил всякую веселость она ушла из его светлых глаз, и они стали печальными и строгими. А его знаменитая палка машинально вычерчивала замысловатые узоры на песке, что свидетельствовало о внутренней смятенности.
Жапар понимающе отвел глаза, помолчал, пока друг справился со своим настроением, пригласил к чаю. По дороге Кукарев заметил, что Жапар так и не решился спилить несколько яблонь, мешавших расти и набирать крону своим соседкам.
Два года, Жапар, твержу жалостью загубишь молодые посадки, Кукарев, как ружьем, нацелился в лишнюю яблоню палкой. Она должна вширь расти, а ты ее заставляешь идти ввысь.
А-а, рука не подымается, в сердцах бросил ножницы на верстак Жапар-ака.
Ничего, вечером сам займусь, пригрозил Иван Васильевич.
Жапар жестом хозяина пригласил Кукарева на застеленный ковром чарпаи под густо разросшимся виноградником.
Нет, друг, только без обиды сейчас не могу. И зашел-то потому, что до вечера не утерпел бы, расстроенным голосом сказал Кукарев и повернул к калитке.
А Маматая тем временем окликнула Бабюшай:
Эй, привет! Зову-зову, а ты даже не смотришь!
Простой домашний халатик, распущенные волосы милый домашний вид.
Прости, Бабюшай, но я никак не привыкну к тому, что ты всякий раз какая-то новая, не похожая на прежнюю.
Ему казалось, что Бабюшай ничего еще про себя не решила, что у нее нет пока той сосредоточенной цельности чувства, как у него, однолюба и молчуна, не привыкшего ничего усложнять и запутывать. И Маматай решил, что, верно, никогда не разберется в женской душе. Было ему от этого горько и беспокойно. Но такая неустойчивость в их отношениях, как это ни удивляло Маматая, совсем не лишала его надежды на ее расположение к нему.
По глазам вижу, Маматай, что пришел, не комплименты мне говорить, а с делом Угадала? Бабюшай победно улыбнулась и добавила: Пейте пока чай с отцом, а я сейчас только оденусь.
Маматай присел на краешек чарпаи под виноградным навесом. И Жапар понимающе подмигнул ему, мол, не робей, а по глазам сразу видно, что старик гордится дочерью, ее спокойной выдержкой и несуетливым гостеприимством.
Говорили мы с Иваном Васильевичем о тебе, парень, аксакал привычным жестом провел ладонью по бритому, отливающему медью загара темени, посерьезнел глазами. Разбирать будем строго, но учтем и все мотивы Кукарев думает, что поможем вернуться в цех.
Маматай так и подскочил с чарпаи, глаза радостно заблестели, и он приложил руку к сердцу, как бы стараясь утихомирить его биение.
Да я да я, Жапар-ака!.. Мне бы хоть к станку, хоть куда
Вот и я тоже тебе говорю на должность прежнюю не рассчитывай дров ты все-таки наломал по неопытности.
Жапар-ака, я же говорил Саякову, что сначала осмотреться хочу, а он как отрезал, мол, назначили, оказали доверие
Есть вина и администрации, не скрою, нахмурился Суранчиев. Назначить-то назначили, а помочь забыли Я и Кукареву прямо об этом заявил. А он мне в ответ, мол, предупреждал о трудностях, просил не зарываться, меня, мол, рекомендовал в советчики как ветерана
Маматай виновато опустил голову, а Жапар ободряюще похлопал его по плечу.
Ну вот и обиделся. Ох, молодежь, молодежь Если бы молодость умела, а старость могла!.. Ладно, не горюй! Сказали поможем А тебе урок на будущее
Они вышли с Бабюшай за калитку. Время было еще не позднее, но солнце уже не пекло. Оно золотило верхушки карагачей вдоль дороги, запутывалось в придорожных травинках. Настроение у Бабюшай, судя по всему, было благодушное, размягченное.
Что ж, выкладывай, что там у тебя, Маматай? взглянула она на парня чуть-чуть искоса, изучающе.
Маматай хмуро передал ей содержание разговора, состоявшегося у него с Чинарой о Колдоше.
Понимаешь, какое равнодушие! Но даже не в этом дело! Спросят в первую очередь с комитета комсомола, с руководства! И это правильно! Просмотрели Под носом такое творилось Да и парня жалко Одинокий он вот что тебе скажу!..
Бабюшай не спешила вступить в разговор. Характер у нее основательный, спокойный. Она понимает, что легче всего осудить другого. А что сделали конкретно они с Маматаем и что могут сделать?
Обсуждали мы его достаточно. С Колдошем осталось попробовать только одно доброту если поймет хоть что-нибудь.
А я что? И я так думаю.
Напрасно, Маматай, считаешь Чинару зазнайкой. Правильно, строгая, не любит ничего бессмысленного! А Колдош? Что ж, Колдош Парень отчаянный Такого и полюбить, и пожалеть трудно: изверившийся, колючий. Ладно уж, сама поговорю с Чинарой
Маматай благодарно улыбнулся девушке.
Суд выездной будет. Показательный, прямо на комбинате.
Откуда узнала?
Иван Васильевич сегодня отцу сказал.
А Колдошу известно?
Бабюшай неопределенно пожала плечами.
Вот я и говорю, Букен, равнодушные мы Решается судьба человека нашего, рабочего Представляешь себе, что может получиться? Опять упрется на своем, мол, ничего не боюсь Мы должны доказать Колдошу, что сила не он, а мы, организация!
Бабюшай неожиданно для Маматая вспылила, даже голос у нее зазвенел на самой высокой ноте:
Все сила да сила. Не сила нужна, а душевность. И, что ни говори ум! С Колдошем ухо востро держать приходится! И отходчиво добавила: Чинара, по-моему, очень подойдет.
Вдруг они услышали совсем рядом нарочитое покашливание это их ивановский монтажник Петров, человек общительный, легкий, что называется, душа коллектива.
Наш вам нижайший, скороговоркой начал он, приподнимая двумя пальцами за козырек свою видавшую виды кепочку. Глаза у Саши безрадостные, и шутил он, как видно, по привычке, а не от душевной полноты.
Что-нибудь случилось, друг? почувствовал его настроение Маматай.
Но Петров мрачно замолчал, что было совершенно на него не похоже. Молчал и Маматай. А Бабюшай сразу же засобиралась уходить, благо калитка ее оказалась совсем рядом.
Ладно, пошла я. До завтра
Саша достал сигареты, протянул Маматаю, закурил сам и долго с напряженным лицом руки в карманах раскачивался с пятки на носок.
Все линию сдаем, не сдадим никак На живую нитку лепим! Не пойму я вашего Саякова! Инженер вроде толковый, а в толк взять не хочет, что при такой форсированной сборке сразу же после пуска поломки замучают! И еще больше посуровел голосом: Прямо тебе скажу, Маматай, не привык я так работать и не желаю Завтра обо всем заявлю в дирекцию!
Маматай стоял растерянный, разминая в пальцах сигарету, наконец, кое-как справившись с нервами, сердясь на свою беспомощность, сказал:
Все правильно, Саша. Только кому заявлять будешь? Темира Беделбаевича сейчас нет. А заместители, сам знаешь, скажут ждите директора Все опять упрется в главного инженера, то есть в Саякова, и, отводя глаза в сторону, добавил: А меня и слушать никто не захочет, не в чести я
И пусть Молчать не буду и Саякова не боюсь, стоял на своем Петров. Чувствовалось по всему, что мнения не изменит и от своего решения не отступит.
Маматай шел озадаченный, с любопытством и затаенным интересом поглядывая на Петрова: вот тебе и Сашка из Иванова, как любил сам Петров называть себя! Веселый, уживчивый, безобидный балагур, всеобщий любимец! Он и работал, по мнению Маматая, так же, как и жил, легко, играючи, без очевидного усилия! И никто это Петрову в заслугу не ставил. А вот она, оказывается, в чем его человеческая сердцевинка И Маматай почувствовал себя вдруг мальчишкой перед этим железным парнем, перед его величием. А еще стало понятным ему настроение отделочников, их хмурое молчание и напряженность в глазах.
Знаешь, друг, есть еще человек на комбинате, кто со всей ответственностью относится к монтажу линии. Я имею в виду Хакимбая Пулатова, Маматай остановился и внимательно посмотрел в прямые, светлые глаза Петрова.
Парень сосредоточенно царапал носком ботинка по песку дорожки, молчал, потом с усилием, как бы нехотя, признался:
Да из-за Хакимбая и торчу здесь, а так бы с первой партией махнул домой Большой труженик, с душой Таким ой трудно жить с Саяковым! Это я тебе говорю Сашка из Иванова. И он ожесточенно сплюнул далеко в сторону и снова достал сигареты. И что это я вдруг расчувствовался? Словами делу не поможешь! Круто развернувшись, он зашагал прочь.
Маматай долго смотрел Петрову вслед, пока тот не скрылся за поворотом, ни разу не оглянувшись и не замедлив шагов, суровый, недосягаемый и прямой. И у Маматая тоскливо защемило под ложечкой от предчувствия чего-то непоправимого и страшного если бы знать, чего?
«Нужно обязательно встретиться с Хакимбаем!» Эта мысль весь вечер не давала ему покоя. Пришел он с нею наутро на комбинат и тут узнал, что срочно должен ехать по неотложным делам в командировку.
X
Чинара никогда бы никому не призналась, что боится Колдоша. Но что толку от самой себя скрывать, притворяться помучил ее парень достаточно! А Чинара в любом деле привыкла быть первой и главной. «Вот напасть! думала она по дороге домой после разговора с Маматаем. Будто мне мало было с этим Колдошем хлопот! И этот недотепа Каипов туда же: «Комсорг, ты должна Чинара, ты обязана!»
Маматая она не любила за его дотошность и прямолинейность, за стремление мерить все и всех по своей, как ей казалось, узенькой мерке. Не последнюю роль играла тут и обида девушки на то, как Маматай, вернувшись после окончания института на комбинат, свысока, как специалист, при первой же встрече стал высказываться о ее стихах «Больше чувства, больше опыта»! передразнивала она потом Каипова про себя. А ведь скажи он ей тогда: «Ох и красивая же ты стала, Чинара, прямо не узнать!» и девушка поверила бы в его дружеское расположение, у нее бы тоже нашлись для него простые, шутливые слова.
Никому на комбинате и в голову не приходило, глядя на этого авторитетного, делового комсорга, собранного и строгого, что она такая же девчонка, как все ее ровесницы-ткачихи, ждущие не дождущиеся своего парня, своей любви А на Чинару привыкли смотреть только как на молодежного вожака. И она все больше и больше замыкалась в себе, и ее умные, проницательные глаза глядели на мир все строже и горделивей
Только одна Насипа Каримовна молча переживала, по-своему понимая отчужденность дочери. И винила она во всем себя и свою горькую судьбу: «Вот оно, сиротство, безотцовщина Думала, как лучше Да, видно, от одиночества только одиночество и родится!..» Но больше всего бедную женщину убивало, когда видела она, как Чинара становится похожа на нее, немолодую вдову, перенимая бессознательно у Насипы Каримовны ее закоренелые привычки и жесты.
«Придется, чует мое сердце, коротать друг около друга свой век, приглядывалась к дочери Насипа Каримовна и вздыхала: И сейчас ей только моих очков и не хватает А так все, как у меня, старухи И волосы кичкой на затылке!»
Чинара туго стягивала косы в узел большой, тяжелый, иссиня-черный, отливающий матовым блеском, отчего ее небольшая, аккуратная головка откидывалась горделиво назад, придавая всему облику девушки величавость.
«Ничего, скоро и очки заведет для солидности, переживала Насипа Каримовна. Ох, точно заведет!»
Насипа Каримовна даже не догадывалась, каким непререкаемым авторитетом была она для Чинары все эти годы. И сейчас девушка еще не оставила мысли стать, как мать, учительницей, чтобы было у нее все, как у молодой Насипы Каримовны когда-то. Чинара, как это ни покажется странным, желала даже трагических обстоятельств судьбы матери, все, чтобы как у нее, ни больше, ни меньше!..
«Но нет, этого я ей не позволю, бессильно грозилась про себя Насипа Каримовна. Нет, нет, никаких очков! Так и заявлю, мол, ты что, мать решила передразнивать? Пусть думает, что сержусь»
В своих невеселых мыслях Насипа Каримовна никак не могла взять в толк, почему у Чинары не складывается личная жизнь. Девушка видная, серьезная. На комбинате ой как уважают, ценят. Чего еще надо? Живи, радуйся, люби, расти детей. «Видно, принца ждет Ох довыбирается так всегда бывает! Удивит и мать, и весь честной народ! И старалась успокоиться: Нет-нет, видно, любовь ее еще не подстерегла. У таких молчальниц всегда все внезапно, как весенняя гроза».
Ей хотелось изо всех сил верить в то, что Чинара ее не засохнет, не надломится, устоит, и материнским, чутким сердцем принимала без остатка прямоту и справедливость жизни.
Чинара, конечно, догадывалась о настроении матери, когда перехватывала изредка ее скорбные взгляды, и хмурилась. «И почему это матерям самое главное выдать замуж? Спешат, спешат, а куда, спрашивается? Счастье в любви, в понимании! И мать это прекрасно знает, а вот как все печется о продолжении рода, о внуках, упрямо думала она, вполне сознавая свою несправедливость к матери. Дети, дом, семья во что бы то ни стало!» Нет, она, Чинара, с этим никогда не согласится, хотя, наверно, не было на свете такой жертвы, на которую она не пошла бы ради нее
Чинара, замкнутая от природы, обычно избегала прямых разговоров о себе и о своем наболевшем, особенно с матерью, ведь слова, по ее мнению, ничего не решали, ничему не помогали Да и зачем? Слова расслабляют, откровенность же признает право вмешательства в судьбу, а она, Чинара, хочет быть хозяйкой своих поступков. А ее стихи? И здесь она не допускала рассусоливания, объяснений, дамских ужимочек Самые дорогие ей стихи она пока не покажет никому. А Каипов пусть довольствуется ее публицистикой в газетах. Чинара не потерпит никакой дилетантской критики. Да, она не как все Нечего ее путать с другими И судьба у нее иная. Конечно, исключительная, трагическая
Шаг у Чинары стремительный, легкий. Она и не заметила, как оказалась дома, рядом с матерью, устроившейся возле телевизора. Чинара еще долго отходила от обидного разговора с Каиповым. Губы у нее презрительно морщились, а щеки горели от возмущения и быстрой ходьбы.
Насипа Каримовна, поглядывая на дочь, недоумевала: «Неужели со свидания? Дай-то аллах Может, еще и внуков дождусь!..»
А у Чинары были свои заботы. Все же самолюбие ее сильно задел Маматай. Вечно он лезет туда, где его не спрашивали, вечно учит других (до своего-то дела руки и не доходят!), вечно выговаривает, и кому целому комитету комсомола! Не тем занимаемся! Как пришел на комбинат, так и началось Хочет всем показать, что она, Чинара, не справляется с работой комсорга!..
Вот так всегда: не узнает, не поинтересуется бах, не зная броду!.. И теперь решил почему-то, что комсомольцы от Колдоша отступились Если не побежали сразу в тюрьму, значит, не работаем! А что толку от его суетни? Колдош, Чинара уверена, даже выйти к нему не снизошел. Такие, как Каипов, только мешают. Наивный человек Маматай. И еще шумный, все у него с пылу, с жару, кое-как. Вот и в начальниках по этой причине не удержался. Нет, Чинаре он не авторитет. У нее свой стиль, свои методы работы. Она все обдумает, все рассчитает, когда чем заняться. К Колдошу тут глаза у девушки стали строгими, непримиримыми она, конечно, пойдет, и пойдет не для «галочки» в отчете, тогда, когда этот «супермен» Колдош насидится как следует в своей одиночке и будет рад не только ей даже Маматаю Уж тогда-то она возьмет реванш за все обиды и унижения! Чинара умеет молчать, долго не обнаруживая памятливость на обиды, умеет ждать своего часа. Она давно усвоила, главное в жизни не пороть горячку. Только когда медленно запрягаешь езда получается быстрая, без дорожных происшествий
Чинара, еще до прихода в комитет Маматая с упреками и призывами к сознательности, побывала у Темира Беделбаевича с разговором о Колдоше. На первых порах директор принял ее официально, скрывая за строгостью свое раздражение и на Колдоша, и на складских ротозеев в охране, и на всю молодежь комбината, от которой только и жди сюрпризов. И надо же было случиться всему этому, когда ему, Темиру Беделбаевичу, до пенсии всего ничего Нет-нет, пора уходить! Вот выздоровеет Иван Васильевич, пустим автоматическую линию в отделочном и с аллахом! Нет уже у него, Беделбаева, и былой хватки, и энергии А заместители? Что заместители? Одно слово иждивенцы: беззубые, инертные, им только за директорской спиной отсиживаться. Ничего, вот придет новый директор Новая метла чисто метет Ему же, Беделбаеву, только бы без новых осложнений, с почетом на пенсию
Ну что у вас ко мне, комсорг? нехотя, не глядя на посетительницу, выдавил из себя директор, опустив голову над квартальным отчетом. Надеюсь, ничего серьезного? Может, лучше к Саякову Он занимается текучкой