Чинара давно изучила, что с Беделбаевым нужно идти напрямую, без маневров и намеков не любит шеф дипломатии, вернее, признает это право только за собой. С Беделбаевым можно только напором. И Чинара решительно, одним духом выпалила:
Как хотите, товарищ директор, а комсомольцы постановили взять Колдоша на поруки. Мы сделаем все, чтобы спасти честь коллектива, нашу рабочую честь Надеюсь, чувство чести, долг и вам подсказывают такой же путь!
Беделбаев удивленно поднял свои толстые, выпуклые, мутноватые, как глаза причудливой глубоководной рыбы, окуляры на комсорга. Даже сквозь толщу стекла Чинара успела уловить явную директорскую заинтересованность к ее идее. На бледноватых сухих губах Темира Беделбаевича даже проступила едва уловимая довольная улыбка. Все свидетельствовало о том, что директор наконец нашел выход из создавшегося положения, вернее, нашла Чинара, а директору нужно его осуществить. Вот что значит молодая мысль! Он-то сам махнул рукой на все, решив, что от сумы и от тюрьмы не зарекаются Но неудобно человеку солидному так откровенно радоваться Что подумают подчиненные? Эта девчонка? Беделбаев вдруг нахмурился и, важно прокашлявшись в кулак, сказал:
Рад, что ж хоть и с опозданием, лицо у него построжало, и кустики старческих, неровных бровей сошлись на переносице, вспомнили наши комсомольцы о чести и долге.
Директору очень бы хотелось сказать Чинаре, что комбинат уже связался с нарсудом, разбирающим дело Колдоша. Но ведь это было не так, а унижать себя неправдой Темир Беделбаевич не хотел и после затянувшейся паузы сказал:
Комбинат сделает все от него зависящее Но здесь первое слово за комсомольцами, за общественностью. Вы главные поручатели. Я уж не говорю об огромной ответственности перед государством, вы должны осознать всю серьезность такого шага. Мы сможем взять Колдоша, Беделбаев болезненно поморщился, произнося имя провинившегося, на поруки только в том случае, если он проявит на суде сознательность, раскается в содеянном А вы уверены, что парень именно так себя и поведет, а?
Теперь в затруднении оказалась Чинара. Обещать она, конечно, ничего не могла, зная упрямый, заносчивый характер Колдоша. А молчать значит свести на нет все достигнутое ею в переговорах с директором.
Темир Беделбаевич, сейчас работаем над перевоспитанием Колдоша не только мы, но и само время Колдош один Есть у него возможность трезво поразмыслить, повспоминать. Время, и обстановка, и сознание того, что променял свободу за несколько угарных кутежей с сомнительными дружками, и не такого, как Колдош, проймут. Виду он, конечно, сразу не захочет подать. Вот здесь-то мы ему исподволь и поможем
Директор был удивлен и горд, что есть у него на комбинате люди, на кого можно положиться. Вот ведь какая молодежь подоспела мыслящая, перспективная, одним словом, выдвиженцы, рабочий класс. На сердце у Беделбаева отлегло, и он уже забыл про свой пенсионный возраст, про нерадивых заместителей. Теперь он весь был нацелен на самое большое дело своей жизни предстоящий пуск новой автоматической линии и последующую модернизацию всего технического оснащения комбината. Тогда можно будет и на пенсию, на заслуженный отдых
Чинара вышла из кабинета Беделбаева с ощущением полной победы и душевной окрыленности. «Все-таки удачливая я. Недаром в цехе девчонки верят в мою легкую руку и слово, радовалась она своей везучести. Пусть кто-нибудь скажет, что это не так!»
Сам Колдош очень мало занимал ее думы. Мнение о нем у девушки сложилось прочное и окончательное: невежественный, грубый, заносчивый. Внешность, как все серьезные, степенные люди, она в расчет не брала: ну и что? Пусть видный: девчонки из ткацкого, что таить, засматривались на Колдоша. Есть, конечно, и у него привлекательные черточки, скажем, умеет за себя постоять и в обиду не даст. А таких широких плеч и увесистых кулаков ни у кого на комбинате нет! Разве что у Пармана-ака. Только этого всегда сонного местного богатыря разве сравнишь с Колдошем, взрывным, горячим Такого не усыпишь, не приголубишь. Такой сам себе хозяин и повелитель. И Чинара по себе знала, что свобода для подобного склада людей дороже жизни.
Вот это-то и пугало, и притягивало Чинару. Так что борьба у нее с Колдошем предстояла отчаянная, захватывающая. А на другую она бы и не согласилась.
Беделбаев тем временем внушал своей секретарше, как важно для него сегодня же поговорить с районным прокурором. Секретарша у директора была пожилая, раздобревшая на сидячей работе, когда-то весьма привлекательная Анна Михайловна, самолюбивая и дотошная, разговаривающая громким, внушительным голосом, не терпящая никаких возражений. Беделбаев немного побаивался ее решительного натиска, перед которым отступали и не такие важные тузы. В его тоне, когда он о чем-либо просил ее, всегда слышалась неуверенность.
Анна Михайловна, прошу убедительно Это очень важно для нас Так я жду
Секретарша кивнула головой, наводя порядок на столе директора, хотя он каждый раз противился этому.
Не трогайте, здесь все нужное, сгребая бумаги к себе, суетился Беделбаев.
В этот день разговор у директора с нарсудом не состоялся. Беделбаев уехал по делам, пометив на перекидном календаре все не осуществленные в этот день планы, чтобы с утра снова заняться ими. По дороге к машине он встретил Саякова.
Извините, Темир Беделбаевич, что не зашел сразу же по вашему вызову Кручусь с линией! А вы далеко?
Беделбаев не стал даже останавливаться, махнул только рукой, мол, надобность отпала. А Саяков обиженно поджал тонкие губы, судя по всему, он не мог представить себе, что в нем хотя бы минуту могут не нуждаться, не искать, не ждать.
Алтынбек, конечно, знал, зачем вызвал его директор Но у него не было ни малейшего желания заниматься судьбой этого отпетого Колдоша. «Умный человек своим делом занимается. Если с головой ко всему подойти, всегда можно уцелеть, в любой житейской передряге А этот силой похваляется!..»
Не то чтобы сам Саяков отличался особой щепетильностью в выборе друзей и знакомств, скорее, наоборот. Алтынбек держал около себя людей со слабинкой, как Парман-ака: быка одним взмахом пудового кулака опрокинет, а пусть попробует пикнуть против него, Алтынбека, тогда сразу узнает, кто из них сильнее!.. Пармана жизнь уже научила осторожности. Колдош же пока вполне надеется на свою силушку. Таких жизнь вряд ли когда научит не восприимчивы они к мудрости, особенно к той, которую, как ему казалось, в совершенстве постиг сам Саяков. «Этот броду не меряет, идет напролом, так пусть сам и расхлебывает», решил про себя Саяков еще до вызова директора, как только узнал об аресте Колдоша.
С Парманом Алтынбеку было спокойно и удобно, вот только подвел он Саякова немного этой заварушкой с «грехами молодости». Ему очень не хотелось признаться себе в том, что Парман сильно разочаровал его, показав невольно, как человек может быть неуправляемым, вернее, подчиненным тому, непонятному и грозному, а это значит, что не все подвластно в этой жизни и его, Алтынбека, воле, намерениям и расчетам. Вот почему он, даже не отдавая себе в том полного отчета, стараясь скрыть эту внутреннюю растерянность, окружал себя атрибутами внешнего благополучия и комфорта.
Главному инженеру Саякову нужно было большое дело, нужны были слава и почет. Он понимал, конечно, что на рацпредложениях, да еще в соавторстве, далеко не уедешь беспокойное дело и рискованное, никогда не знаешь, как поведет себя соавтор, а потом попробуй докажи свой приоритет. Именно поэтому Алтынбек поставил все на автоматическую линию в отделочном, заботился о прессе, подшивал в специальную папку сообщения о линии, ревновал и старался оттеснить не только Хакимбая, но и самого Темира Беделбаевича. Саяков спешил, ведь место директора вот-вот должно освободиться, а если он, Алтынбек, проявит себя на пуске линии, то кому, как не ему, быть руководителем предприятия.
Саякова беспокоила спешка и нервозность на сборке линии, и все же он считал и Хакимбая Пулатова, и Беделбаева перестраховщиками. Мотивы их поведения Алтынбек объяснял по-своему: Беделбаеву только бы до заслуженного отдыха дотянуть, а Хакимбаю, наверно, тоже директорское кресло мерещится Короче говоря, Саяков нажимал на монтажников, тем более что приближалась дата Октября. Она должна стать двойным праздником для комбината
* * *
Утро было блеклое и сырое. На улицах города не осталось и следа предвечернего пожара неоновых огней, тысячекратно повторенного в проливных дождевых струях, который вдруг заметил Колдош, выглянув в окно после ухода Маматая.
Ему тогда на мгновение показалось, что ничего с ним дурного еще не случилось и никогда не случится; было легко, как в раннем детстве, когда человек безотчетно счастлив, потому что жив, здоров и мир вокруг огромный, красочный и отзывчивый, склоняющийся над каждым без выбора и предпочтения
Что же произошло? Мир вдруг подобрел к нему, Колдошу, или он сам невольно, по неосторожности расслабился и разбередил душу? Почему слезы мучительно закипают в горле, подступают к глазам?
Колдош обхватил голову руками и тяжело рухнул на казенное одеяло. Он не вспоминал и не думал ни о чем он грезил наяву. Колдошу привиделась почему-то мать, которой он не видел никогда, без лица и возраста. Она протягивала к нему руки, худые и черные. И глаза горькие, измученные, слепые
Им вдруг овладела ярость. «Черные прекрасные глаза!» выкрикивал в бешенстве Колдош, катаясь по койке. Нет уж, пусть сам Маматай влюбляется, а его, Колдоша, не проведешь, он-то узнал цену этим взглядам Нежные они, когда завлекают, а как до серьезного дойдет ищи-свищи! Колдош цинично выругался и сплюнул себе под ноги, вспоминая свои любовные похождения.
И все же слова Маматая о том, что кто-то помнит его, думает, запали так глубоко в сердце Колдоша, так были желанны ему, что отринуть их совсем он уже не мог. Они легли как зерна в благодатную почву и ждали своего срока, чтобы дать всходы, обновить и позвать к жизни, к росту.
Проворочавшись всю ночь с боку на бок, Колдош встал, как только жиденький пасмурный свет забрезжил на низком небе. Он первый раз за все это время умылся и придирчиво осмотрел себя и свою одежду, потом вспомнил, что спешить ему некуда, что впереди еще много вот таких бесцельных, пустых дней и ночей. И Колдош пожалел о своем утреннем настроении и, взъерошив отросшие волосы, снова лег и закрыл глаза.
С этого дня Колдош сильно переменился. Он спокойно вел себя на допросах, рассказал все, что знал о своих сообщниках. А знал он очень немного только воровские клички и внешние приметы, так что взять всех пока не удалось.
А время неумолимо двигалось к суду. Колдош уже знал, что судить его будут показательным выездным судом на комбинате, в присутствии всего коллектива, и он морщился, представляя себе очень отчетливо, сколько будет сказано торжественных трескучих слов о чести, о совести и прочей муре, как будет хлопотать Маматай и гордиться своим пониманием долга. Беделбаев, конечно, будет злиться про себя и молчать. Саяков прибережет свое красноречие для более достойного случая. А девчата? Да что им до него! И правильно, он-то не очень жаловал их вниманием и любезностями. Колдош по привычке осклабился, но тут же посерьезнел. Откровенно говоря, ему не хотелось никого видеть из комбинатских. Он не мог точно объяснить почему. Надоели? Не то привыкнуть-то еще не успел. Чужие? Это, конечно Но кто Колдошу не чужой?.. Да и не нужны ему ни родственнички, ни друзья жил без них и проживет, как умеет, худо ли, хорошо, а проживет.
Мысли прокручивались, как стершаяся шестеренка, вхолостую, бесплодно. Колдош злился на свою беспомощность и не мог понять, в чем же дело? Почему у него не как у всех? «Наверно, потому, что не было родителей», решил он наконец и почувствовал такую пустоту и отчаяние, каких не знал даже ребенком, даже тогда, когда услышал презрительное: «Подкидыш».
Колдош растерялся от своего неожиданного открытия. Он чувствовал себя инкубаторским цыпленком среди таких, как он, но выросших с клушей, и знал, что это навсегда, что этого уже не изменишь, не исправишь
* * *
Комбинат жил своей обычной, строго регламентированной жизнью. Отлаженно, монотонно работали машины. Все было здесь привычное, каждодневное: и шум, и мелькание рабочих рук, и знакомые лица. Комбинат встречал своих людей почти по-домашнему, тепло и заботливо.
«А как же иначе, думал про себя Хакимбай, поднимаясь в свои механические мастерские, так и должно быть! Рабочая семья не громкие слова, а жизнь Плохая или хорошая, но семья».
У Пулатова было первый раз за последнее время спокойно на душе, даже беззаботно: диссертация подготовлена к защите, это раз! удалось с Беделбаевым договориться об отсрочке пуска автоматической линии в отделочном два! Радовался Хакимбай и тому, что подбирается на комбинате интересный, думающий, технически грамотный коллектив. Вот и Маматай дельное рацпредложение внес! Несмотря на неимоверную загруженность последних недель, Хакимбай все же рассчитал его проект, и результаты оказались самыми обнадеживающими.
Пулатов сейчас переживал какую-то особую легкость, даже опустошенность. Конечно, через какое-то время он снова начнет вертеться как белка в колесе, выкраивая минутки для Халиды, сына и дочери. Но сейчас, сейчас он вольная птица!
Зайдя в свою каморку, заваленную всевозможными нужными и ненужными предметами, Хакимбай через груды чертежей потянулся к телефону, набрал домашний номер и, услышав голос Халиды, опустился в старое кресло, отчего его острые, худые колени поднялись почти до подбородка. Пулатов счастливо улыбался:
Халида! Ты слышишь меня? Да-да Конечно, все в порядке. Через час буду в полном твоем распоряжении!
Хакимбай сидел в своем любимом кресле, закинув ногу на ногу, и курил, вспоминая только что состоявшийся разговор в парткоме у Кукарева.
Иван Васильевич, недавно вернувшийся из больницы, пригласил Пулатова, чтобы ознакомиться, как он выразился, с текучкой. Хакимбай очень удивился про себя: почему его, а не Саякова? Или еще кого? Или Саипова? И, только оставшись с Кукаревым наедине, Хакимбай все понял: до парторга стали доходить самые разноречивые слухи о состоянии автоматической линии в отделочном цехе.
Кукарев так сразу и сказал:
Хакимбай, в чем дело? Что за разговоры по цехам о пуске линии? Давай напрямую
Иван Васильевич, руководитель-то Саяков Ему видней
А ты на Саякова не кивай: с ним разговор особый! Меня твое мнение интересует о техническом состоянии линии как специалиста и как человека, подчеркиваю человека!
Хакимбай задумался, может, в первый раз за последнее время о своей, как выразился Кукарев, «человеческой» позиции в этом большом и ответственном деле в жизни комбината. Он вкалывал без выходных, почти не бывая дома, даже подчас ночами; работал, чтобы уложиться в жесткие сроки, предложенные администрацией комбината. Хакимбай совсем не задумывался, для чего нужны эти оптимальные сроки, эта спешка, этот измот. Он всегда был прилежным исполнителем, не умеющим подводить в работе.
Пулатов никогда не скрывал, что лучше всего разбирается в машинах, в чертежах и совсем можно сказать совсем! не интересуется всякими там, как он сам выражался, психологическими материями. Вот почему сейчас Кукарев поставил его в тупик.
Иван Васильевич, увольте! Хакимбай просительно приложил руку к сердцу и болезненно поморщился. Насчет линии скажу, а все остальное
Хакимбай заметил недовольство парторга.
Что ж, придется пригласить Саякова и прочих Да ты сиди-сиди, придержал он за локоть было собравшегося улизнуть Пулатова и попросил по селектору к себе Алтынбека, Саипова и монтажника Петрова.
Увидев в парткоме Хакимбая, Саяков нахмурился и отвел глаза, заподозрив неладное для себя. У Саипова от напряжения дрожали толстые щеки, видно, торопился и теперь старался сдержать одышку. Петров, отказавшись от предложенного парторгом стула, прислонился к подоконнику.
Вынужден был вас оторвать от дела, но, сами знаете, неожиданная отлучка Короче, введите в курс дела с автоматической линией Техническое состояние, знаете ли, и все прочее
У Алтынбека отлегло от сердца, на губах привычно обосновалась улыбочка: «Конечно, этот праведник Хакимбай жаловаться не умеет! Нет, что ни говори, а везет мне на товарищей!» И он поспешил взять слово.
Товарищ Кукарев, понимаю ваше беспокойство: разговоров много, а дела мало Но ведь дело-то новое Все бывает и срывы, и удачи!.. Люди, конечно, устали, отсюда, главным образом, и разговоры. Но, как хотите, Иван Васильевич, а республика ждет от нас значимого подарка к годовщине Октября, да и газеты уже сообщили